Полученные знания курсанты применяли на практике, упражняясь на улицах Москвы в урочные часы.
Самые интересные лекции читал им Ким Филби – агент КГБ, вынужденный бежать из Великобритании, хотя там он чуть было не возглавил британскую разведслужбу Дмитрий буквально пожирал Филби глазами. Перед ним был пожилой, начинающий седеть, но все еще красивый мужчина с молодым блеском в глазах. Несмотря на небольшое брюшко, изобличающее в нем любителя пива, и мешковатый костюм, он все еще выглядел значительным человеком. Во всяком случае Дмитрию так казалось. Может быть, в этом повинен был замечательный стиль его повествования, который сохранялся даже после перевода с английского на русский в исполнении тучного гражданского переводчика с неподвижным каменным лицом.
Как ни странно, каждая лекция Филби превращалась в резкую, обличительную речь, которая клеймила неуклюжесть и недальновидность зарубежных операций КГБ. Лектор обвинял агентов КГБ в повторении одних и тех же набивших оскомину действий и критиковал политическое вмешательство в процедуры анализа и оценки.
– Многие блестящие аналитики писали не отражающие действительного положения вещей обзоры не потому, что ошибались, – с горечью заявлял Филби, – а из желания угодить своему начальству.
Филби считал, что Московский центр поражен бюрократической болезнью и что вместо того, чтобы быть “хитрой и агрессивной организацией”, КГБ превратился в “огромного динозавра”, который не в состоянии больше действовать эффективно. Он предупреждал также, что советские агенты за рубежом “видны за версту благодаря скверно сидящим костюмам, сильному акценту, недостатку воображения и устаревшим методам ведения разведки”. Он считал, что, если КГБ в ближайшее время не изменится, то он будет уничтожен западными спецслужбами.
Это заявление Филби было встречено неуверенными смешками или недоуменными взглядами. Дмитрий был удивлен, что Филби разрешали подобные высказывания на лекциях, однако мужество англичанина, восставшего против привычной рутины госбезопасности, произвело на него сильное впечатление. Каждому слову Филби он верил. “Однажды, – думал он, – я перестрою ПГУ именно так, как предлагает Филби”.
– Офицер советской разведки должен быть культурным, – заявила в начале своей первой лекции полковник Елена Крайнева.
Дмитрий помнил ее еще по детскому дому, куда она приезжала в составе приемной комиссии КГБ. В школе она была заместителем начальника, и теоретическая подготовка была ее царством, в котором она безраздельно властвовала. Именно по ее настоянию курсанты ежедневно посвящали два часа изучению английского или французского языка. Она приглашала в школу бывших резидентов КГБ в западных столицах, которые рассказывали о структуре и методах работы западных спецслужб, таких, как ЦРУ, “Интеллидженс сервис”, “Моссад” и “Сюртэ Женераль”.
Однако под словом “культурный” Крайнева подразумевала вовсе не эти ценные знания. Она стремилась, конечно же, для пользы дела привить своим подопечным хорошие манеры. Курсанты обучались этикету, правильному поведению за столом и в обществе. Раз в неделю привозил автобус юных балерин Большого театра для обучения курсантов танцам. Только через несколько лет Дмитрий понял, что хотя он, может быть, и стал “культурным”, однако танцевать так и не научился. На занятиях они изучали в основном мазурки, вальсы, испанское болеро и польки, которые вовсе не были популярны на танцплощадках западных стран.
Однажды теплым майским вечером он остановил в коридоре свою партнершу по танцам, изящную и легкую, как эльф, девушку с льняными волосами и удивительно белой кожей. Ее звали Люда, и она напомнила ему балерину с плаката, увиденного им когда-то в комнате Зои.
– Может быть, встретимся в воскресенье? – предложил он.
– Зачем? – Людмила уставилась на него голубыми глазами.
– Ты такая симпатичная девчонка, – сказал Дмитрий. Балерина не ответила, и он добавил. – Если хочешь, я принесу с собой хорошей жратвы – венгерскую салями, икру, лососину. Можно будет устроить настоящий пикник где-нибудь в Сокольниках.
– Можете ли вы достать банку настоящего французского мармелада? – спросила Людмила тоненьким девчоночьим голоском.
– Конечно, – уверенно ответил Дмитрий и задумался, девственница она или нет. Выглядела она во всяком случае очень молодо.
В воскресенье они встретились в Сокольниках. Людмила вела себя очень раскованно, весело, без умолку болтая о Большом театре, о своих подругах, о сестрах, оставшихся в Смоленске. Они с аппетитом расправились с закусками и выпили бутылку искристого грузинского вина, а в заключение Дмитрий поцеловал ее в розовые губы. Людмила ответила на его поцелуй неожиданно пылко. Затем она аккуратно собрала остатки еды, с серьезным видом осмотрела упаковку французского мармелада, принесенного Дмитрием, и поднялась, отряхивая юбку. “Идем”, – звали ее глаза.
Людмила вела себя так, словно все было заранее оговорено. Они пришли в квартиру, где юная балерина жила вместе с тремя другими девушками. Закрывая за ней двери, Дмитрий снова поцеловал ее, и она ответила, прижимаясь к нему всем телом и подставляя груди для новых поцелуев. Дмитрий почувствовал, что вопрос о ее девственности больше не занимает его.
Люда быстро разделась и легла на кровать в ожидании партнера. У нее были маленькие грудки с торчащими сосками и плоский живот, заканчивающийся треугольником густых темно-русых волос, который восхитил Дмитрия больше всего остального. Он сбросил одежду, лег на кровать, и Людмила крепко прижала его к себе, не тратя времени на сантименты.
Они занимались любовью в бешеном темпе, и Дмитрию чудилось, что в ее телодвижениях, коротких пронзительных вскриках было что-то заученное, механическое, словно совокупление было для нее неизбежным десертом после ужина на природе.
Он вернулся на улицу Станиславского странным образом не удовлетворенным. Он знал, что хорош собой и что многие женщины находили его привлекательным – на улицах города он не раз ловил их зовущие взгляды, однако его не оставляло ощущение того, что свой сексуальный опыт он оплатил жестянкой французского мармелада.
На протяжении последующих нескольких месяцев ему еще не раз приходилось испытывать нечто подобное. После Людмилы он сближался со многими балетными танцовщицами и девицами из группы переводчиков, которые занимались английским вместе с курсантами. Перспектива хорошего угощения неизменно увлекала их; импортные продукты, жестянка кофе, бутылка дорогой водки, красивая упаковка мыла – все годилось, все служило целям Дмитрия.
– Когда ты закончишь школу, – со знанием дела нашептывал ему Пономарев, окончивший школу три дня тому назад, – все станет гораздо проще. Мало кто из баб откажется встретиться с офицером КГБ. Нам достаются самые лакомые кусочки, ты не находишь?
Как мог Дмитрий объяснить ему, что он охотится не только за чувственными наслаждениями? Иногда он ощущал, как внутри него вскипает море неразделенной любви. Одиночество буквально душило его. Он не знал материнской любви, а все его грезы о матери, прижимающей его к себе, были похоронены откровениями Ткаченко. Он не изведал даже братской любви – его брат исчез где-то на просторах Северо-Американского континента. Дмитрий дорого бы заплатил за то, чтобы увидеться со своим братом, однако он даже не представлял себе, как можно с ним связаться. В любом случае Дмитрий серьезно сомневался в том, что у них найдется что-либо общее. О любви между братьями не могло быть и речи!
Дмитрий еще не знал настоящей женской любви. Все те, что спали с ним, делали это от скуки или ради подарка. Откровенно говоря, это была проституция, просто слегка замаскированная. Истинное чувство оставалось ему недоступно.
Подсознательно Дмитрий искал женщину, которая дарила бы ему свою любовь совершенно бескорыстно, и грезил о страсти и самоотречении – обжигающих чувствах, подобных тем, что описаны в книгах. Иногда он подолгу не мог заснуть, мечтая о том, как было бы замечательно, если бы рядом с ним была одна-единственная, его Девушка, которая делила бы с ним все радости и горести.
Все эти ночные раздумья, однако, снова и снова приводили его к одному и тому же безрадостному заключению, продиктованному очередной мрачной полосой в его жизни: он обречен жить и умереть в одиночестве, так и не испытав настоящей любви.
Дмитрий понимал, что ни с кем не может поделиться своими переживаниями, даже с Мишей Пономаревым. Его приятель только бы подмигнул в ответ и сказал: “У меня есть одно замечательное средство от твоей болезни, братишка. Я достану тебе пару настоящих шелковых чулок, за которые тебе с радостью отдастся сама мисс Комсомол”.
* * *
Осенью следующего года, за четыре дня до парада, посвященного празднованию очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Дмитрия еще раз вызвали в кабинет начальника школы Любельского. Неделю назад Дмитрий стал членом Коммунистической партии, и генерал крепко пожал ему руку во время короткой церемонии. Сегодняшним утром похожий на гнома генерал сидел за своим столом, зарывшись в бумаги, и курил толстую кубинскую сигару.
– Морозов, – сказал он, и Дмитрий обратил внимание, что Любельский против обыкновения не выглядит сердитым, – у вас есть час, чтобы собрать свои вещи. Вы нас покидаете.
Дмитрий почувствовал, как его сердце сбилось с ритма и пропустило удар. Что произошло? Он не чувствовал за собой никакой вины. Оценки у него были высокими, он был самым лучшим курсантом своего потока и отличным стрелком.
– Разрешите спросить, товарищ генерал, куда меня переводят?
– Разрешаю, – милостиво кивнул Любельский. – Вы помните наш разговор, происшедший несколько месяцев назад?
– Так точно, товарищ генерал. – Дмитрий отлично помнил, в какой ярости был генерал после того, как он упомянул в аудитории название Тринадцатого отдела.
– Вас переводят в Центр подготовки иностранной разведки, – объяснил гном, выпуская изо рта струйку серого дыма. – Это секретное учебное заведение Первого Главного управления. Именно там наши офицеры проходят подготовку для работы за границей.
Для того чтобы переварить сообщение генерала, Дмитрию понадобилось некоторое время. Это могло стать его первым шагом на пути к заветному “Управлению мокрых дел”! Его переводили, однако, втихую, не поднимая шума.
– Слушаюсь, товарищ генерал.
Любельский снова заговорил, и изо рта его потянулись клубы дыма.
– Я думаю, что вам там понравится. Вас ожидает три года тяжелого труда, но дело того стоит. Помните, Морозов, столь высокой чести удостаивается не каждый.
Дмитрий козырнул.
– Спасибо, товарищ генерал!
Он собирал свои вещи в страшной спешке и спускался по лестнице бегом, времени не осталось даже на то чтобы поделиться потрясающей новостью с Мишей Пономаревым. У дверей Высшей школы его ждал облезлый “москвич”, и все же это был настоящий автомобиль. За рулем сидел солдат Советской Армии. С Дмитрием он не разговаривал.
Пошел снег – первый снег в этом году, и крохотные снежинки таяли на тротуарах. Машина промчалась мимо Красной площади, и Дмитрий мельком увидел огромные панно и транспаранты, выстроившиеся вдоль кремлевской стены. На протяжении последних трех недель тысячи людей работали круглые сутки, чтобы украсить Кремль и Красную площадь к празднику. Примыкающие к Красной площади улицы были заново залиты асфальтом и размечены желтыми пунктирными линиями и стрелками, направляющими движение парадных колонн.
“Москвич” выехал из Москвы по Волоколамскому шоссе. Примерно через километр после того, как они миновали памятник защитникам города в Великой Отечественной войне, машина свернула на узкую дорогу, петляющую по лесу Снег к этому времени превратился в частый дождь, и его холодные капли сердито забарабанили по крыше “москвича” Машина въезжала в какую-то деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93