Один жил в Америке, другой остался в Москве”. Один из них стал шпионом, сотрудником спецслужбы, и Гримальди задумался о том, как могла сложиться судьба второго.
Он встал и подошел к окну, глядя вниз на улицу. Перед домом взад-вперед расхаживал милиционер. Проехала, рокоча двигателем, старенькая светло-синяя “победа”, скрылась за углом, свернув в переулок.
Гримальди закрыл шторы, отошел от окна и разорвал на мелкие клочки записку Калинина и листок из блокнота, на котором он расшифровывал ее содержание. Сложив обрывки в пепельницу, он поджег их своей золотой зажигалкой. Некоторое время он смотрел, как горит бумага, затем выбросил пепел.
Итак, Дмитрий Морозов стал офицером КГБ, и весьма опасным к тому же. Московский центр направлял на работу в Западную Европу самых лучших, проверенных сотрудников. Тринадцатый отдел посылал на Запад самых опытных своих убийц. Этот Морозов сумел изловить и Калинина, единственного друга Гримальди, который у него когда-либо был. Может быть, он уже убил его.
При мысли об этом Гримальди почувствовал неожиданный прилив ненависти. Ему казалось, что в эти самые минуты Морозов собственноручно пытает Калинина, пытаясь вырвать у него признания. Может быть, он уже расставил сети и ждет, когда Гримальди тоже запутается в них. Но если ему удастся вырваться, он отомстит. Он сокрушит этого подонка, втопчет его в грязь!
Гримальди глубоко вздохнул, чувствуя, как его тело наполняется энергией и решимостью. Он сумеет заставить этого молодого сукина сына дорого заплатить за все им содеянное.
Гримальди прошел на кухню и достал из холодильника бутылку ледяной водки. Откупорив ее, он щедро наполнил стакан и вернулся к столу. Закурив тонкую длинную сигару, он выпустил клуб густого дыма, в молчании глядя на литографию на противоположной стене комнаты, где в загадочный клубок сплелись тела двух обнаженных женщин.
В первую очередь ему необходимо было выбраться отсюда. При этом нужно выдумать какую-то уважительную причину, чтобы оправдать в глазах русских свой неожиданный отъезд. Собственно говоря, причина уже была подготовлена, и Гримальди оставалось только прибегнуть к процедуре, разработанной для экстренных случаев.
Он листал телефонный справочник дипломатических работников до тех пор, пока не нашел домашнего телефона Оскара Хаусмана, атташе посольства Канады по экономическим вопросам. Этого человека он знал довольно поверхностно – пару раз они встречались на официальных приемах и никогда ни о чем не разговаривали, обмениваясь банальнейшими замечаниями о погоде и политике.
Хаусман, однако, был единственным человеком, который знал кое-что о существовании Гримальди, хотя и немного. Ему сообщили только, что в Москве работает под прикрытием важный агент, который может выйти с ним на связь в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Ему даже не было известно, под каким именем работает в Москве этот агент.
Гримальди закурил новую сигару и набрал номер, при этом пальцы его продолжали слегка дрожать. Ему ответил низкий, сдержанный женский голос.
– Хаусман слушает.
– Добрый вечер, – поздоровался Гримальди. – Это Чарльз Сент-Клер. Мы встречались на приеме в посольстве накануне Нового года.
– О да, конечно, я вас помню, – солгала женщина. – Как вы поживаете?
– Спасибо, хорошо. Прошу прощения за поздний звонок, но мне нужно поговорить с Оскаром.
– Одну минуточку.
Гримальди отпил из бокала водки, пролив несколько капель себе на рукав. Оскар Хаусман взял трубку почти сразу – должно быть, он стоял рядом с женой. Голос у него был усталый и мрачный.
– Добрый вечер, – поздоровался он.
– Это Чарльз Сент-Клер, – снова представился Гримальди и задал свой вопрос, в который в заранее оговоренном порядке вставил кодовые слова: – Простите, что беспокою вас в столь поздний час, но нет ли у вас случайно последнего торгового соглашения между Советским Союзом и Канадой? – он сделал небольшую паузу, чтобы сигнал опасности был понят собеседником.
– Да? – осторожно переспросил Хаусман.
– Моих ушей достигли слухи о том, – продолжил Гримальди, – что русские готовы подписать новый контракт об экспорте рыбы во Францию. Это позволит им сдемпировать Канаду и США через Общий рынок...
На другом конце телефонной линии воцарилась тишина. Хаусман понял сообщение и должен был подтвердить свою готовность действовать.
– У меня нет таких сведений, – спокойно сказал он наконец, – однако, если хотите, я могу выяснить это для вас. Что касается соглашения, то оно находится у меня в офисе.
– Я был бы весьма признателен, если бы...
– Завтра утром я займусь этим вопросом и дам вам знать. Однако я почти уверен, что пункт о стране наибольшего благоприятствования сыграет нам на руку. В нем говорится, что если русские снижают свои цены для европейцев, то они должны сделать это и для нас. Я все проверю и перезвоню вам завтра.
Гримальди дал отбой, испытывая огромное облегчение. Хаусман использовал ключевые слова – “страна наибольшего благоприятствования” и “европейцы”, что означало – сообщение Гримальди принято и понято Гримальди оставалось только одно – паковать чемоданы в ожидании телеграммы.
Он залпом допил все, что оставалось в бокале, и снова подумал о Морозове. Подтянув к себе пепельницу, он с яростью раздавил в ней недокуренную сигару.
Телеграмму доставили ему на дом в семь пятнадцать утра. Принес ее молодой почтальон с ярко-рыжими волосами и черными от грязи ногтями. “Срочно прилетай, маме очень плохо”, – сообщала ему из Монреаля “сестра”.
Через два часа он уже был в Шереметьеве. Шел сильный дождь, однако посадка на его рейс уже была объявлена. Он заранее позвонил в аэропорт, и посадочный талон уже ждал его в представительстве авиакомпании “Эйр Франс”. Таможню он миновал без всяких затруднений – у него была с собой только одна небольшая сумка. Гримальди был без галстука, а на носу его красовались солнечные очки, хотя небо было затянуто низкой облачностью. Он размахивал телеграммой перед носом у всех и каждого, и это помогало: даже таможенники и сотрудник КГБ у представительства французской авиакомпании посматривали на него с сочувствием, качая головами и негромко переговариваясь. Телеграмма, по всей вероятности, развеяла все подозрения относительно его неожиданного отлета.
На паспортном контроле он вручил свои документы прапорщику пограничных войск – плотному человеку в форме, с привычно нахмуренным лицом и подозрительным взглядом. Тот не спеша просматривал его бумаги, задумчиво слюня палец и переворачивая страницы. Тщательно сверив паспорт с бланком советской въездной визы, он бросил на Гримальди долгий, недоверчивый взгляд.
На раскрытый паспорт упала чья-то тень, и Гримальди обернулся.
Злобные черные глаза, скрытые густыми бровями, глядели на него в упор с узкого, бескровного лица. Резко очерченная челюсть и агрессивно выпяченный подбородок выдавали безжалостность и силу характера, и все же это было красивое молодое лицо, чья привлекательность подчеркивалась мягкими, чуть вьющимися русыми волосами, прямым носом и изящными, красиво очерченными губами, которые алели на гладкой, словно восковой коже. Нахмуренный лоб и чувственный рот свидетельствовали о каких-то глубоких внутренних переживаниях.
Странный контраст этого лица заставил Гримальди вспомнить Робеспьера или Дзержинского. Оба были пламенными революционерами, фанатиками идеи, настолько посвятившие себя борьбе за свободу своего народа, что ради достижения цели без колебаний рубили этому народу головы.
Дмитрий Морозов мало изменился с момента их последней встречи четыре года назад в Большом театре, только тогда он был коротко острижен и плохо одет. Теперь же Морозов был одет в пепельно-серый шерстяной костюм западного производства, который сидел на его спортивной фигуре почти безупречно. Одеяние его дополняли голубая рубашка и узкий полосатый галстук.
Морозов посмотрел на офицера за столиком паспортного контроля.
– Чарльз Сент-Клер, канадец, – пояснил пограничник офицеру в штатском.
Гримальди почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Морозов протянул руку за его паспортом и поднес к глазам, а Гримальди украдкой огляделся, пытаясь увидеть подручных Морозова. Он знал, что офицеры КГБ не гоняются за своими жертвами в одиночку, где-то поблизости должна была быть группа захвата. Вот и они – он увидел четырех мужчин в одинаковых плащах и шляпах, сгрудившихся у пропускного пункта таможни. Мужчины курили, негромко переговариваясь.
Гримальди почувствовал, что его белье мгновенно промокло от пота и холодные щекочущие струйки потекли по спине. Морозов решил поиграть с ним в “кошки-мышки”. Вот сейчас он вежливо попросит пройти в соседнюю комнату под каким-нибудь формальным предлогом. Там, вдали от любопытных глаз, его тихо арестуют, и закрытая машина с затемненными стеклами отвезет его на Лубянку, где его уже дожидаются в своем мрачном подземном царстве дознаватели КГБ. С Калининым они, наверное, уже закончили.
Морозов задумчиво перелистал его паспорт, затем поднял голову, изучая лицо Гримальди. Выражение его лица не изменилось, однако на дне его глубоко посаженных глаз бурлил настоящий океан ненависти. Кивнув, он наклонился вперед, возвращая паспорт офицеру паспортного контроля. Он отпускал его! Гримальди во все глаза уставился на пограничника, который оттиснул на его документах печать и повернулся к следующему пассажиру.
Гримальди чувствовал, как взгляд Морозова впивается в его спину, однако справился с собой и не обернулся. Он опасался какого-нибудь трюка. Глядя прямо перед собой, он вошел в зал ожидания и прямиком проследовал к выходу. Вокруг было полным-полно людей в форме, вооруженных пистолетами, и все, казалось, смотрят на него одного. Мысленно Гримальди смерил расстояние до выхода. Осталось двадцать шагов, десять, пять...
– Мосье Сент-Клер!
Гримальди вздрогнул. Догнавший его голос был твердым, уверенным. Он не выдержал и обернулся. Морозов смотрел на него, скрестив на груди руки. Лицо его ничего не выражало.
– Желаю вашей матушке скорейшего выздоровления, – сказал он.
Гримальди пришел в себя только после того, как опрокинул подряд три порции двойной водки, поданных костлявой стюардессой французской авиакомпании. За иллюминатором самолета расстилался серый ковер сплошной облачности, которую их самолет только что пронзил, набирая высоту. За облаками их встретило солнечное, голубое небо. Только теперь Гримальди почувствовал себя в безопасности, вне пределов досягаемости Морозова и его людей.
Он чувствовал жгучую ненависть к черноглазому мерзавцу, который так унизил его несколько минут назад, проделав это исключительно ради своего удовольствия. Гримальди готов был поклясться, что Морозову доставило огромное наслаждение сделать так, чтобы дневной свет померк перед глазами Гримальди. Никто никогда так не унижал его. Русский ублюдок чуть было не заставил его наложить в штаны, намеренно выставив на посмешище своих людей. “Ну, погоди, Морозов, – подумал Гримальди. – Мы встретимся еще раз, и настанет твой черед грызть землю”.
Прошлым вечером, читая послание Калинина, и на протяжении всей последующей ночи Гримальди строил планы мщения. Теперь мысль о мести превратилась в навязчивую идею, охватившую его тело и разум. Он хотел отомстить не только за то, что Морозов сделал с ним и с Олегом; Гримальди не мог простить ему и крушения своей карьеры. Думая о собеседовании, на которое его призовут в Лэнгли не позднее завтрашнего утра, Гримальди только беспомощно стискивал зубы. Эксперты конторы были безжалостными и подозрительными до жестокости, и ему придется молча сносить все их оскорбительные инсинуации Кто-нибудь обязательно спросит, в самом ли деле необходимо было столь поспешное бегство, не поторопился ли он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Он встал и подошел к окну, глядя вниз на улицу. Перед домом взад-вперед расхаживал милиционер. Проехала, рокоча двигателем, старенькая светло-синяя “победа”, скрылась за углом, свернув в переулок.
Гримальди закрыл шторы, отошел от окна и разорвал на мелкие клочки записку Калинина и листок из блокнота, на котором он расшифровывал ее содержание. Сложив обрывки в пепельницу, он поджег их своей золотой зажигалкой. Некоторое время он смотрел, как горит бумага, затем выбросил пепел.
Итак, Дмитрий Морозов стал офицером КГБ, и весьма опасным к тому же. Московский центр направлял на работу в Западную Европу самых лучших, проверенных сотрудников. Тринадцатый отдел посылал на Запад самых опытных своих убийц. Этот Морозов сумел изловить и Калинина, единственного друга Гримальди, который у него когда-либо был. Может быть, он уже убил его.
При мысли об этом Гримальди почувствовал неожиданный прилив ненависти. Ему казалось, что в эти самые минуты Морозов собственноручно пытает Калинина, пытаясь вырвать у него признания. Может быть, он уже расставил сети и ждет, когда Гримальди тоже запутается в них. Но если ему удастся вырваться, он отомстит. Он сокрушит этого подонка, втопчет его в грязь!
Гримальди глубоко вздохнул, чувствуя, как его тело наполняется энергией и решимостью. Он сумеет заставить этого молодого сукина сына дорого заплатить за все им содеянное.
Гримальди прошел на кухню и достал из холодильника бутылку ледяной водки. Откупорив ее, он щедро наполнил стакан и вернулся к столу. Закурив тонкую длинную сигару, он выпустил клуб густого дыма, в молчании глядя на литографию на противоположной стене комнаты, где в загадочный клубок сплелись тела двух обнаженных женщин.
В первую очередь ему необходимо было выбраться отсюда. При этом нужно выдумать какую-то уважительную причину, чтобы оправдать в глазах русских свой неожиданный отъезд. Собственно говоря, причина уже была подготовлена, и Гримальди оставалось только прибегнуть к процедуре, разработанной для экстренных случаев.
Он листал телефонный справочник дипломатических работников до тех пор, пока не нашел домашнего телефона Оскара Хаусмана, атташе посольства Канады по экономическим вопросам. Этого человека он знал довольно поверхностно – пару раз они встречались на официальных приемах и никогда ни о чем не разговаривали, обмениваясь банальнейшими замечаниями о погоде и политике.
Хаусман, однако, был единственным человеком, который знал кое-что о существовании Гримальди, хотя и немного. Ему сообщили только, что в Москве работает под прикрытием важный агент, который может выйти с ним на связь в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Ему даже не было известно, под каким именем работает в Москве этот агент.
Гримальди закурил новую сигару и набрал номер, при этом пальцы его продолжали слегка дрожать. Ему ответил низкий, сдержанный женский голос.
– Хаусман слушает.
– Добрый вечер, – поздоровался Гримальди. – Это Чарльз Сент-Клер. Мы встречались на приеме в посольстве накануне Нового года.
– О да, конечно, я вас помню, – солгала женщина. – Как вы поживаете?
– Спасибо, хорошо. Прошу прощения за поздний звонок, но мне нужно поговорить с Оскаром.
– Одну минуточку.
Гримальди отпил из бокала водки, пролив несколько капель себе на рукав. Оскар Хаусман взял трубку почти сразу – должно быть, он стоял рядом с женой. Голос у него был усталый и мрачный.
– Добрый вечер, – поздоровался он.
– Это Чарльз Сент-Клер, – снова представился Гримальди и задал свой вопрос, в который в заранее оговоренном порядке вставил кодовые слова: – Простите, что беспокою вас в столь поздний час, но нет ли у вас случайно последнего торгового соглашения между Советским Союзом и Канадой? – он сделал небольшую паузу, чтобы сигнал опасности был понят собеседником.
– Да? – осторожно переспросил Хаусман.
– Моих ушей достигли слухи о том, – продолжил Гримальди, – что русские готовы подписать новый контракт об экспорте рыбы во Францию. Это позволит им сдемпировать Канаду и США через Общий рынок...
На другом конце телефонной линии воцарилась тишина. Хаусман понял сообщение и должен был подтвердить свою готовность действовать.
– У меня нет таких сведений, – спокойно сказал он наконец, – однако, если хотите, я могу выяснить это для вас. Что касается соглашения, то оно находится у меня в офисе.
– Я был бы весьма признателен, если бы...
– Завтра утром я займусь этим вопросом и дам вам знать. Однако я почти уверен, что пункт о стране наибольшего благоприятствования сыграет нам на руку. В нем говорится, что если русские снижают свои цены для европейцев, то они должны сделать это и для нас. Я все проверю и перезвоню вам завтра.
Гримальди дал отбой, испытывая огромное облегчение. Хаусман использовал ключевые слова – “страна наибольшего благоприятствования” и “европейцы”, что означало – сообщение Гримальди принято и понято Гримальди оставалось только одно – паковать чемоданы в ожидании телеграммы.
Он залпом допил все, что оставалось в бокале, и снова подумал о Морозове. Подтянув к себе пепельницу, он с яростью раздавил в ней недокуренную сигару.
Телеграмму доставили ему на дом в семь пятнадцать утра. Принес ее молодой почтальон с ярко-рыжими волосами и черными от грязи ногтями. “Срочно прилетай, маме очень плохо”, – сообщала ему из Монреаля “сестра”.
Через два часа он уже был в Шереметьеве. Шел сильный дождь, однако посадка на его рейс уже была объявлена. Он заранее позвонил в аэропорт, и посадочный талон уже ждал его в представительстве авиакомпании “Эйр Франс”. Таможню он миновал без всяких затруднений – у него была с собой только одна небольшая сумка. Гримальди был без галстука, а на носу его красовались солнечные очки, хотя небо было затянуто низкой облачностью. Он размахивал телеграммой перед носом у всех и каждого, и это помогало: даже таможенники и сотрудник КГБ у представительства французской авиакомпании посматривали на него с сочувствием, качая головами и негромко переговариваясь. Телеграмма, по всей вероятности, развеяла все подозрения относительно его неожиданного отлета.
На паспортном контроле он вручил свои документы прапорщику пограничных войск – плотному человеку в форме, с привычно нахмуренным лицом и подозрительным взглядом. Тот не спеша просматривал его бумаги, задумчиво слюня палец и переворачивая страницы. Тщательно сверив паспорт с бланком советской въездной визы, он бросил на Гримальди долгий, недоверчивый взгляд.
На раскрытый паспорт упала чья-то тень, и Гримальди обернулся.
Злобные черные глаза, скрытые густыми бровями, глядели на него в упор с узкого, бескровного лица. Резко очерченная челюсть и агрессивно выпяченный подбородок выдавали безжалостность и силу характера, и все же это было красивое молодое лицо, чья привлекательность подчеркивалась мягкими, чуть вьющимися русыми волосами, прямым носом и изящными, красиво очерченными губами, которые алели на гладкой, словно восковой коже. Нахмуренный лоб и чувственный рот свидетельствовали о каких-то глубоких внутренних переживаниях.
Странный контраст этого лица заставил Гримальди вспомнить Робеспьера или Дзержинского. Оба были пламенными революционерами, фанатиками идеи, настолько посвятившие себя борьбе за свободу своего народа, что ради достижения цели без колебаний рубили этому народу головы.
Дмитрий Морозов мало изменился с момента их последней встречи четыре года назад в Большом театре, только тогда он был коротко острижен и плохо одет. Теперь же Морозов был одет в пепельно-серый шерстяной костюм западного производства, который сидел на его спортивной фигуре почти безупречно. Одеяние его дополняли голубая рубашка и узкий полосатый галстук.
Морозов посмотрел на офицера за столиком паспортного контроля.
– Чарльз Сент-Клер, канадец, – пояснил пограничник офицеру в штатском.
Гримальди почувствовал, как по спине его пробежал холодок. Морозов протянул руку за его паспортом и поднес к глазам, а Гримальди украдкой огляделся, пытаясь увидеть подручных Морозова. Он знал, что офицеры КГБ не гоняются за своими жертвами в одиночку, где-то поблизости должна была быть группа захвата. Вот и они – он увидел четырех мужчин в одинаковых плащах и шляпах, сгрудившихся у пропускного пункта таможни. Мужчины курили, негромко переговариваясь.
Гримальди почувствовал, что его белье мгновенно промокло от пота и холодные щекочущие струйки потекли по спине. Морозов решил поиграть с ним в “кошки-мышки”. Вот сейчас он вежливо попросит пройти в соседнюю комнату под каким-нибудь формальным предлогом. Там, вдали от любопытных глаз, его тихо арестуют, и закрытая машина с затемненными стеклами отвезет его на Лубянку, где его уже дожидаются в своем мрачном подземном царстве дознаватели КГБ. С Калининым они, наверное, уже закончили.
Морозов задумчиво перелистал его паспорт, затем поднял голову, изучая лицо Гримальди. Выражение его лица не изменилось, однако на дне его глубоко посаженных глаз бурлил настоящий океан ненависти. Кивнув, он наклонился вперед, возвращая паспорт офицеру паспортного контроля. Он отпускал его! Гримальди во все глаза уставился на пограничника, который оттиснул на его документах печать и повернулся к следующему пассажиру.
Гримальди чувствовал, как взгляд Морозова впивается в его спину, однако справился с собой и не обернулся. Он опасался какого-нибудь трюка. Глядя прямо перед собой, он вошел в зал ожидания и прямиком проследовал к выходу. Вокруг было полным-полно людей в форме, вооруженных пистолетами, и все, казалось, смотрят на него одного. Мысленно Гримальди смерил расстояние до выхода. Осталось двадцать шагов, десять, пять...
– Мосье Сент-Клер!
Гримальди вздрогнул. Догнавший его голос был твердым, уверенным. Он не выдержал и обернулся. Морозов смотрел на него, скрестив на груди руки. Лицо его ничего не выражало.
– Желаю вашей матушке скорейшего выздоровления, – сказал он.
Гримальди пришел в себя только после того, как опрокинул подряд три порции двойной водки, поданных костлявой стюардессой французской авиакомпании. За иллюминатором самолета расстилался серый ковер сплошной облачности, которую их самолет только что пронзил, набирая высоту. За облаками их встретило солнечное, голубое небо. Только теперь Гримальди почувствовал себя в безопасности, вне пределов досягаемости Морозова и его людей.
Он чувствовал жгучую ненависть к черноглазому мерзавцу, который так унизил его несколько минут назад, проделав это исключительно ради своего удовольствия. Гримальди готов был поклясться, что Морозову доставило огромное наслаждение сделать так, чтобы дневной свет померк перед глазами Гримальди. Никто никогда так не унижал его. Русский ублюдок чуть было не заставил его наложить в штаны, намеренно выставив на посмешище своих людей. “Ну, погоди, Морозов, – подумал Гримальди. – Мы встретимся еще раз, и настанет твой черед грызть землю”.
Прошлым вечером, читая послание Калинина, и на протяжении всей последующей ночи Гримальди строил планы мщения. Теперь мысль о мести превратилась в навязчивую идею, охватившую его тело и разум. Он хотел отомстить не только за то, что Морозов сделал с ним и с Олегом; Гримальди не мог простить ему и крушения своей карьеры. Думая о собеседовании, на которое его призовут в Лэнгли не позднее завтрашнего утра, Гримальди только беспомощно стискивал зубы. Эксперты конторы были безжалостными и подозрительными до жестокости, и ему придется молча сносить все их оскорбительные инсинуации Кто-нибудь обязательно спросит, в самом ли деле необходимо было столь поспешное бегство, не поторопился ли он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93