– А вот и мое главное блюдо...
– Это для мосье, – объявил Фернан, ставя перед Гримальди изысканное блюдо.
Он сильно постарел с тех пор, как Гримальди видел его в последний раз, больше обычного напоминая собой продувную бестию. Суетливо обслужив Гримальди, он попытался налить мускат в бокал Мортона. Вине успел перехватить его руку, качая головой.
– Еще пива, – распорядился он, и Фернан попятился, сохраняя на лице выражение отвращения и наигранного отчаяния.
Гримальди взял нож и с наслаждением принялся за еду. Сегодня он был в приподнятом настроении. Мрачные предчувствия, одолевавшие его весь путь из Москвы, так и не сбылись. Он вернулся в Вашингтон как герой. Никто даже не попытался обвинить Гримальди в московском провале, а по коридорам управления даже стали циркулировать слухи о его возможном продвижении на одну из ключевых должностей в советском отделе. Пока же он снял элегантную квартирку в Уотергейте и получил в свое полное распоряжение машину с шофером из гаража Лэнгли. Его отчет о расходах был также воспринят без излишних придирок.
В туже ночь, когда он прилетел из Москвы, он затребовал досье Алекса Гордона из архивов конторы. Страницу за страницей он прочитывал материалы, накопленные ФБР за двадцать лет, начиная с того самого дня, когда мальчик прибыл в Нью-Йорк. Гримальди задумчиво перелистывал отчеты ФБР о слежке, меморандумы о прокоммунистической деятельности Нины Крамер. В пожелтевших газетных вырезках, приложенных к досье, говорилось о смерти Тони и Виктора Вульф. Все вырезки были датированы 1962-годом. Мальчику тогда было лет тринадцать.
В деле оказалась и фотокопия письма, которое вскоре после публикации в газетах разоблачительных материалов написал Алекс своему брату Дмитрию. Советские власти вернули письмо отправителю, тогда-то ФБР и перехватило его. В другом конверте оказались глянцевые фотографии Алекса Гордона, снятые в разные периоды. На первой фотографии был изображен обыкновенный мальчик лет семи или восьми, на последней – рослый и широкоплечий молодой человек привлекательной наружности, светловолосый, ясноглазый, с серьезно сжатым ртом. Юноша был одет в рубашку с глубоким воротом и выглядел очень по-американски.
Кроме того, в досье были сведения, касающиеся его учебы в Брауне, участия в митингах протеста против советского вторжения в Чехословакию, отличных успехов на научном поприще. Особенно большое впечатление произвела на Гримальди работа Гордона, написанная им на старшем курсе. В работе говорилось о “Мании преследования как образе мысли”.
“Американцы не всегда отчетливо представляют себе, что русские, в особенности их партийные лидеры, думают о некоторых вещах совершенно по-иному. Их обуревает параноидальная боязнь заговоров и конспирации. Повсюду им мерещатся заговоры – заговоры врагов режима, заговоры национальных меньшинств, прибалтов, мусульман, армян и азербайджанцев. Они боятся инакомыслящих, ученых, писателей, эмигрантов.
Именно из страха они приписывают этим небольшим группам людей внутри своего общества чуть ли не сверхъестественные возможности и могущество. Именно из страха они заполняют свои лагеря мыслителями и рассылают по всему свету команды профессиональных убийц, которые без жалости ликвидируют старых, беззубых эмигрантов, на последние гроши издающих смешные брошюры и клянущихся в верности лже-принцессам Анастасиям.
Но больше всего русские боятся заговора западных держав. За каждой газетной статьей, за каждой политической декларацией им видится дьявольский замысел, направленный против их страны. Они всерьез верят, что западная разведка может отравить продукты питания, которые экспортируются в Россию, или добавить химические вещества-галлюциногены в питьевую воду. Они не доверяют свободной прессе и набирают целые армии шпионов, чтобы проверять и перепроверять любую тривиальную информацию, появляющуюся в западных газетах. К примеру, обыкновенный пресс-релиз о строительстве нового моста через Рейн может всерьез переполошить агентов КГБ.
Русские все еще с осторожностью относятся к Германии, опасаясь, что она может снова напасть на них по указке Америки. Их резиденты в Лондоне, Париже и Бонне имеют постоянный приказ контролировать запасы консервированной крови в больницах и специальных банках-хранилищах. Если запасы начинают расти, это считается одним из показателей того, что Запад готов развязать третью мировую войну. Русские боятся и Израиля, считая, что политика Соединенных Штатов направляется тайным союзом капиталистов и сионистов...”
Гримальди закурил сигару и выдохнул дым в потолок. Алекс Гордон был тем самым человеком, в котором он так нуждался. Возможно, Морозов так же сильно желал встретиться со своим братом, как и Алекс, приложивший немалые усилия, чтобы отыскать Дмитрия. Дмитрий непременно должен испытывать любовь к брату или, по меньшей мере ощущать с ним кровную связь. Это может оказаться его слабым местом. Подобное сильное чувство вполне способно помутить трезвый разум русского, заставив его руководствоваться в своих поступках не разумом, а сердцем. Семейные связи могли быть смертельно опасным оружием, если правильно их использовать. В случае, если Гримальди удастся сделать Алекса Гордона своим орудием, он сумеет уничтожить Морозова и отомстить за Олега.
И все же, куда мог деваться Калинин? Может ли быть, что он все еще жив? Если он жив, то почему не пользуется крошечным радиопередатчиком, который вручил ему Гримальди? К тому же, кроме радио, существовали и другие способы выйти на связь.
Долгими ночами Гримальди просиживал в комнатах связи и оперативного управления в Лэнгли, вызывая станции ЦРУ в Восточной Европе, прослушивая передачи советских секретных служб, просматривая разведывательные материалы, поступающие из стран Восточного блока. Внимательно и аккуратно исследовал он каждую тропинку, которая могла вывести его к Панаме.
Олег Калинин сильно рисковал, возвращаясь в Москву, чтобы предупредить его, и Гримальди пытался хоть чем-то отплатить ему за оказанную услугу. Увы, до сих пор все его усилия были тщетными Единственным известием, как-то связанным с судьбой его друга, было краткое сообщение о том, что вблизи чехословацко-австрийской границы офицеры службы безопасности в штатском ссадили с поезда мужчину среднего возраста. В принципе это мог оказаться кто угодно, однако...
Гримальди не мог не думать о Калинине. Что с ним? Бывало, что посреди ночи, когда комната оперативного управления погружалась в мягкий полумрак и повсюду дремали в своих креслах операторы связи, пришедшие на ночную вахту, Гримальди склонялся над мощными электронными аппаратами, выстроившимися вдоль светло-серой стены, и впивался взглядом в зеленоватые экраны компьютеров, голубые мониторы радаров и перемигивающиеся красным огоньки передатчиков, которые свидетельствовали об одном – кодированный сигнал вызова Олегу Калинину постоянно передается в эфир. Всего лишь одна фраза на секретной частоте, слишком короткая, чтобы ее перехватить, и слишком маленькая, чтобы расшифровать: “База вызывает “Панаму”. “Панама”, ответьте Базе”.
Очень часто Гримальди воображал себе, как радиоволны переваливают через берлинскую стену и несутся над унылыми равнинами Восточной Европы, над пшеничными полями Украины и зелеными холмами Белоруссии, над лесными массивами вокруг Москвы и вершинами Уральских гор, над сибирской тайгой и замерзшей тундрой. Он все еще надеялся, что где-то там, за Железным Занавесом, цел и невредим его друг, Олег Калинин, сумевший вырваться из когтей злых сил, преследовавших его. Он надеялся, что он услышит голос, шепчущий в его радиоприемнике, и откликнется.
“Панама”, ответь Базе! – молился он про себя. – Останься жив, мой Олег, не сдавайся, не позволяй им победить себя. Мы найдем тебя, мы вытащим тебя и привезем домой!”
* * *
То, как Клаудия отреагировала на его решение отправиться в Париж, удивило Алекса. Он не ожидал, что в ней проснутся столь сильные собственнические инстинкты.
– Я люблю тебя, Клаудия, но мне придется ненадолго уехать, – сказал он, пытаясь объяснить ей принятое решение. – Меня уже тошнит от того, что я неделями сижу на одном месте и не знаю, чем заняться в ожидании выходных, когда ты возвращаешься из своей очередной поездки.
Но она не желала ничего слушать. Как только он сообщил ей о том, что ему предлагают место и неплохую зарплату, она ответила ему его же собственными словами.
– Если ты любишь меня, то почему хочешь уехать? – сказала она ему вечером в пятницу в обеденном зале маленькой коннектикутской гостиницы, где они проводили уик-энд.
– Господи Иисусе, Клаудия! – возмутился он и тут же понизил голос. – Ты-то уезжаешь от меня каждое воскресенье!
– Это совсем другое дело! – вспыхнула она, и единственная парочка в обеденном зале, он – загорелый, привлекательный атлет, она – очень миловидная негритянка – покосилась в их сторону.
– Я и так все время с тобой, я звоню тебе по телефону, пишу тебе письма, в конце концов, я приезжаю к тебе каждую неделю!
– Я тоже буду с тобой, – попытался успокоить ее Алекс, и негритянка улыбнулась ему. – Я тоже буду тебе звонить, буду писать тебе письма, а через год мы опять будем вместе.
– Не рассчитывай на это, – отрезала Клаудия и обожгла его взглядом. – Не думай, что я раз и навсегда твоя собственность.
Она тряхнула головой.
– И вообще прекрати пялиться на эту черномазую! В конечном итоге им удалось заключить перемирие и добиться прекращения огня. По условиям соглашения ровно через девять месяцев – в июне будущего года, Клаудия должна была приехать к нему в Париж и провести с ним остаток лета. Тогда они серьезно поговорят о своем будущем. Алекс, однако, уже сейчас был уверен, что этот разговор так и не состоится.
Клаудия отдалялась от него. Уже сейчас она была слишком увлечена своей собственной, отдельной от него жизнью. Несколько раз они выезжали на прогулку с ее приятелями-манекенщиками и их подружками. Это были, безусловно, потрясающие девочки, однако довольно скоро Алекс почувствовал, что сыт по горло их непрекращающейся болтовней о “божественных” платьях, “божественном” макияже и “божественных” дизайнерах по имени Лоренцо, Витторио или Анджело, не говоря уже о “божественных” парикмахерах, гримерах и фотографах с такими же или весьма похожими именами.
– Тебе не нравятся мои друзья, – сказала ему Клаудия тем вечером в Коннектикуте, подбоченясь. Это был тот самый жест, который Алекс хорошо помнил со дня их первой встречи и который так нравился и волновал его. Но Клаудия даже не улыбалась.
– Нет, – признал он. – Не нравятся.
– Но вам придется по крайней мере привыкнуть к ним, профессор, потому что они нравятся мне и потому что я намерена проводить с ними немало времени.
– Поступай как знаешь, – резко возразил он. – Не мне придется терпеть этих нудных снобов, так же как не придется проводить время в их компании. Как, впрочем, и в твоей, потому что я уезжаю.
– Это так, – ответила она неожиданно задумчиво. – Ты уезжаешь. Но ты даже понятия не имеешь, насколько далеко...
Их ссора закончилась в постели. Секс стал лекарством, который позволил обоим на время позабыть о своей горечи и обидах, однако даже занятия любовью не принесли радости двоим людям, донельзя уставшим от попыток побольнее уязвить друг друга.
Так они ссорились и спорили каждый уик-энд, который они проводили вместе, до тех пор, пока летняя жара не растаяла и не унеслась прочь на прохладных крыльях наступившего сентября.
На следующий день после их последней стычки Нина и Клаудия отвезли Алекса в аэропорт имени Кеннеди. Перед тем как пройти контрольный пункт безопасности в новом корпусе аэровокзала ТВА, Алекс обернулся и крепко обнял Нину Пожилая женщина попыталась улыбнуться ему сквозь выступившие на глазах слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– Это для мосье, – объявил Фернан, ставя перед Гримальди изысканное блюдо.
Он сильно постарел с тех пор, как Гримальди видел его в последний раз, больше обычного напоминая собой продувную бестию. Суетливо обслужив Гримальди, он попытался налить мускат в бокал Мортона. Вине успел перехватить его руку, качая головой.
– Еще пива, – распорядился он, и Фернан попятился, сохраняя на лице выражение отвращения и наигранного отчаяния.
Гримальди взял нож и с наслаждением принялся за еду. Сегодня он был в приподнятом настроении. Мрачные предчувствия, одолевавшие его весь путь из Москвы, так и не сбылись. Он вернулся в Вашингтон как герой. Никто даже не попытался обвинить Гримальди в московском провале, а по коридорам управления даже стали циркулировать слухи о его возможном продвижении на одну из ключевых должностей в советском отделе. Пока же он снял элегантную квартирку в Уотергейте и получил в свое полное распоряжение машину с шофером из гаража Лэнгли. Его отчет о расходах был также воспринят без излишних придирок.
В туже ночь, когда он прилетел из Москвы, он затребовал досье Алекса Гордона из архивов конторы. Страницу за страницей он прочитывал материалы, накопленные ФБР за двадцать лет, начиная с того самого дня, когда мальчик прибыл в Нью-Йорк. Гримальди задумчиво перелистывал отчеты ФБР о слежке, меморандумы о прокоммунистической деятельности Нины Крамер. В пожелтевших газетных вырезках, приложенных к досье, говорилось о смерти Тони и Виктора Вульф. Все вырезки были датированы 1962-годом. Мальчику тогда было лет тринадцать.
В деле оказалась и фотокопия письма, которое вскоре после публикации в газетах разоблачительных материалов написал Алекс своему брату Дмитрию. Советские власти вернули письмо отправителю, тогда-то ФБР и перехватило его. В другом конверте оказались глянцевые фотографии Алекса Гордона, снятые в разные периоды. На первой фотографии был изображен обыкновенный мальчик лет семи или восьми, на последней – рослый и широкоплечий молодой человек привлекательной наружности, светловолосый, ясноглазый, с серьезно сжатым ртом. Юноша был одет в рубашку с глубоким воротом и выглядел очень по-американски.
Кроме того, в досье были сведения, касающиеся его учебы в Брауне, участия в митингах протеста против советского вторжения в Чехословакию, отличных успехов на научном поприще. Особенно большое впечатление произвела на Гримальди работа Гордона, написанная им на старшем курсе. В работе говорилось о “Мании преследования как образе мысли”.
“Американцы не всегда отчетливо представляют себе, что русские, в особенности их партийные лидеры, думают о некоторых вещах совершенно по-иному. Их обуревает параноидальная боязнь заговоров и конспирации. Повсюду им мерещатся заговоры – заговоры врагов режима, заговоры национальных меньшинств, прибалтов, мусульман, армян и азербайджанцев. Они боятся инакомыслящих, ученых, писателей, эмигрантов.
Именно из страха они приписывают этим небольшим группам людей внутри своего общества чуть ли не сверхъестественные возможности и могущество. Именно из страха они заполняют свои лагеря мыслителями и рассылают по всему свету команды профессиональных убийц, которые без жалости ликвидируют старых, беззубых эмигрантов, на последние гроши издающих смешные брошюры и клянущихся в верности лже-принцессам Анастасиям.
Но больше всего русские боятся заговора западных держав. За каждой газетной статьей, за каждой политической декларацией им видится дьявольский замысел, направленный против их страны. Они всерьез верят, что западная разведка может отравить продукты питания, которые экспортируются в Россию, или добавить химические вещества-галлюциногены в питьевую воду. Они не доверяют свободной прессе и набирают целые армии шпионов, чтобы проверять и перепроверять любую тривиальную информацию, появляющуюся в западных газетах. К примеру, обыкновенный пресс-релиз о строительстве нового моста через Рейн может всерьез переполошить агентов КГБ.
Русские все еще с осторожностью относятся к Германии, опасаясь, что она может снова напасть на них по указке Америки. Их резиденты в Лондоне, Париже и Бонне имеют постоянный приказ контролировать запасы консервированной крови в больницах и специальных банках-хранилищах. Если запасы начинают расти, это считается одним из показателей того, что Запад готов развязать третью мировую войну. Русские боятся и Израиля, считая, что политика Соединенных Штатов направляется тайным союзом капиталистов и сионистов...”
Гримальди закурил сигару и выдохнул дым в потолок. Алекс Гордон был тем самым человеком, в котором он так нуждался. Возможно, Морозов так же сильно желал встретиться со своим братом, как и Алекс, приложивший немалые усилия, чтобы отыскать Дмитрия. Дмитрий непременно должен испытывать любовь к брату или, по меньшей мере ощущать с ним кровную связь. Это может оказаться его слабым местом. Подобное сильное чувство вполне способно помутить трезвый разум русского, заставив его руководствоваться в своих поступках не разумом, а сердцем. Семейные связи могли быть смертельно опасным оружием, если правильно их использовать. В случае, если Гримальди удастся сделать Алекса Гордона своим орудием, он сумеет уничтожить Морозова и отомстить за Олега.
И все же, куда мог деваться Калинин? Может ли быть, что он все еще жив? Если он жив, то почему не пользуется крошечным радиопередатчиком, который вручил ему Гримальди? К тому же, кроме радио, существовали и другие способы выйти на связь.
Долгими ночами Гримальди просиживал в комнатах связи и оперативного управления в Лэнгли, вызывая станции ЦРУ в Восточной Европе, прослушивая передачи советских секретных служб, просматривая разведывательные материалы, поступающие из стран Восточного блока. Внимательно и аккуратно исследовал он каждую тропинку, которая могла вывести его к Панаме.
Олег Калинин сильно рисковал, возвращаясь в Москву, чтобы предупредить его, и Гримальди пытался хоть чем-то отплатить ему за оказанную услугу. Увы, до сих пор все его усилия были тщетными Единственным известием, как-то связанным с судьбой его друга, было краткое сообщение о том, что вблизи чехословацко-австрийской границы офицеры службы безопасности в штатском ссадили с поезда мужчину среднего возраста. В принципе это мог оказаться кто угодно, однако...
Гримальди не мог не думать о Калинине. Что с ним? Бывало, что посреди ночи, когда комната оперативного управления погружалась в мягкий полумрак и повсюду дремали в своих креслах операторы связи, пришедшие на ночную вахту, Гримальди склонялся над мощными электронными аппаратами, выстроившимися вдоль светло-серой стены, и впивался взглядом в зеленоватые экраны компьютеров, голубые мониторы радаров и перемигивающиеся красным огоньки передатчиков, которые свидетельствовали об одном – кодированный сигнал вызова Олегу Калинину постоянно передается в эфир. Всего лишь одна фраза на секретной частоте, слишком короткая, чтобы ее перехватить, и слишком маленькая, чтобы расшифровать: “База вызывает “Панаму”. “Панама”, ответьте Базе”.
Очень часто Гримальди воображал себе, как радиоволны переваливают через берлинскую стену и несутся над унылыми равнинами Восточной Европы, над пшеничными полями Украины и зелеными холмами Белоруссии, над лесными массивами вокруг Москвы и вершинами Уральских гор, над сибирской тайгой и замерзшей тундрой. Он все еще надеялся, что где-то там, за Железным Занавесом, цел и невредим его друг, Олег Калинин, сумевший вырваться из когтей злых сил, преследовавших его. Он надеялся, что он услышит голос, шепчущий в его радиоприемнике, и откликнется.
“Панама”, ответь Базе! – молился он про себя. – Останься жив, мой Олег, не сдавайся, не позволяй им победить себя. Мы найдем тебя, мы вытащим тебя и привезем домой!”
* * *
То, как Клаудия отреагировала на его решение отправиться в Париж, удивило Алекса. Он не ожидал, что в ней проснутся столь сильные собственнические инстинкты.
– Я люблю тебя, Клаудия, но мне придется ненадолго уехать, – сказал он, пытаясь объяснить ей принятое решение. – Меня уже тошнит от того, что я неделями сижу на одном месте и не знаю, чем заняться в ожидании выходных, когда ты возвращаешься из своей очередной поездки.
Но она не желала ничего слушать. Как только он сообщил ей о том, что ему предлагают место и неплохую зарплату, она ответила ему его же собственными словами.
– Если ты любишь меня, то почему хочешь уехать? – сказала она ему вечером в пятницу в обеденном зале маленькой коннектикутской гостиницы, где они проводили уик-энд.
– Господи Иисусе, Клаудия! – возмутился он и тут же понизил голос. – Ты-то уезжаешь от меня каждое воскресенье!
– Это совсем другое дело! – вспыхнула она, и единственная парочка в обеденном зале, он – загорелый, привлекательный атлет, она – очень миловидная негритянка – покосилась в их сторону.
– Я и так все время с тобой, я звоню тебе по телефону, пишу тебе письма, в конце концов, я приезжаю к тебе каждую неделю!
– Я тоже буду с тобой, – попытался успокоить ее Алекс, и негритянка улыбнулась ему. – Я тоже буду тебе звонить, буду писать тебе письма, а через год мы опять будем вместе.
– Не рассчитывай на это, – отрезала Клаудия и обожгла его взглядом. – Не думай, что я раз и навсегда твоя собственность.
Она тряхнула головой.
– И вообще прекрати пялиться на эту черномазую! В конечном итоге им удалось заключить перемирие и добиться прекращения огня. По условиям соглашения ровно через девять месяцев – в июне будущего года, Клаудия должна была приехать к нему в Париж и провести с ним остаток лета. Тогда они серьезно поговорят о своем будущем. Алекс, однако, уже сейчас был уверен, что этот разговор так и не состоится.
Клаудия отдалялась от него. Уже сейчас она была слишком увлечена своей собственной, отдельной от него жизнью. Несколько раз они выезжали на прогулку с ее приятелями-манекенщиками и их подружками. Это были, безусловно, потрясающие девочки, однако довольно скоро Алекс почувствовал, что сыт по горло их непрекращающейся болтовней о “божественных” платьях, “божественном” макияже и “божественных” дизайнерах по имени Лоренцо, Витторио или Анджело, не говоря уже о “божественных” парикмахерах, гримерах и фотографах с такими же или весьма похожими именами.
– Тебе не нравятся мои друзья, – сказала ему Клаудия тем вечером в Коннектикуте, подбоченясь. Это был тот самый жест, который Алекс хорошо помнил со дня их первой встречи и который так нравился и волновал его. Но Клаудия даже не улыбалась.
– Нет, – признал он. – Не нравятся.
– Но вам придется по крайней мере привыкнуть к ним, профессор, потому что они нравятся мне и потому что я намерена проводить с ними немало времени.
– Поступай как знаешь, – резко возразил он. – Не мне придется терпеть этих нудных снобов, так же как не придется проводить время в их компании. Как, впрочем, и в твоей, потому что я уезжаю.
– Это так, – ответила она неожиданно задумчиво. – Ты уезжаешь. Но ты даже понятия не имеешь, насколько далеко...
Их ссора закончилась в постели. Секс стал лекарством, который позволил обоим на время позабыть о своей горечи и обидах, однако даже занятия любовью не принесли радости двоим людям, донельзя уставшим от попыток побольнее уязвить друг друга.
Так они ссорились и спорили каждый уик-энд, который они проводили вместе, до тех пор, пока летняя жара не растаяла и не унеслась прочь на прохладных крыльях наступившего сентября.
На следующий день после их последней стычки Нина и Клаудия отвезли Алекса в аэропорт имени Кеннеди. Перед тем как пройти контрольный пункт безопасности в новом корпусе аэровокзала ТВА, Алекс обернулся и крепко обнял Нину Пожилая женщина попыталась улыбнуться ему сквозь выступившие на глазах слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93