Американцем он был только по имени и по паспорту. Настоящее его имя было Геннадий Любимов, и когда-то он был заместителем руководителя советского представительства в ООН. Любимов перебежал на Запад полгода назад и предоставил ЦРУ удивительно подробный и полный отчет о проникновении советских разведывательных служб в государственные структуры США.
Октябрь как-то сказал, что Любимов – слишком жадный человек, а жадность, как известно, фраера погубит. Пренебрегая опасностью, он покинул свое убежище, предоставленное ему ЦРУ, и приехал на книжную ярмарку во Франкфурт. Весь долгий путь до Германии он проделал исключительно ради того, чтобы встретиться с берлинским издателем и убедить его в том, что его мемуары вполне достоверны и будут любопытны читателям. Разумеется, при этом Любимов рассчитывал на солидный гонорар.
Дмитрий уже достаточно хорошо изучил методы, которыми пользовался Октябрь, чтобы предположить, что никакого издателя, заинтересованного в любимовских мемуарах, в природе не существует. Лукавый руководитель “Управления мокрых дел” просто выманил Любимова из его норы, помахав у него перед носом правильно выбранной приманкой – деньгами.
– Мне необходимо, чтобы он быт мертв, – сказал Дмитрию Октябрь в аэропорту Шереметьево за несколько минут до того, как Дмитрий поднялся на борт самолета “Люфтганзы”.
Вот-вот должен был начаться рассвет, а они стояли на морозе, на гудронированной взлетной полосе. Порывистый ветер развевал черный плащ Октября и трепал длинные седые волосы, обрамлявшие его худое лицо наподобие белого сияния.
“Вот так, наверное, выглядит смерть”, – подумал Дмитрий, разглядывая похожее на череп лицо командира и учителя, его жестокий рот и запавшие глаза, в которых пылала неумолимая решимость.
– Я хочу, чтобы он был мертв, – повторил Октябрь. – И не только потому, что он предал. Пусть это будет уроком всем, кто задумывается о предательстве.
– Вы пытаетесь реанимировать “Смерш”, – заключил Дмитрий.
Октябрь схватил его за плечи своими костлявыми руками.
– Твой отец был офицером “Смерша”, не забывай этого!
“Никогда не забуду!” – думал Дмитрий, входя в лифт отеля “Юниверсал”. Вслед за ним вошел бородатый еврей с пейсами и в большой черной шляпе. Правоверных иудеев Дмитрий видел до этого только один раз в жизни.
“Жиды пархатые! – подумалось ему. – Всюду они! Они тоже выиграли последнюю войну вместе с узкоглазыми японцами и разжиревшими немцами”
Он вышел на десятом этаже и поднялся по служебной лестнице еще на два этажа. Прежде чем выйти в коридор, он с трудом затолкал в портфель свои теплый плащ и пиджак, а поверх рубашки накинул белую куртку с эмблемой отеля Ее он тоже обнаружил в сумке, хранившейся на вокзале. Раздувшийся портфель он оставил в чуланчике, где находилось пожарное оборудование.
Наконец он вышел в слабо освещенный коридор. Стены были выкрашены в теплый коричневато-бежевый цвет, а толстый ковер на полу глушил шаги. Навстречу ему попались двое мужчин, которые негромко смеялись над чем-то, и Дмитрий вежливо им поклонился. Справа от него была комната 1216, слева – 1215. Сердце забилось чуть быстрее, а в животе Дмитрий почувствовал знакомую пустоту.
Он постучал в номер 1218.
– Кто? – подозрительно спросили из-за двери.
– Проверка оборудования мини-бара.
– В этом нет необходимости, я им не пользуюсь.
– Прошу прощения, – сказал Дмитрий, стараясь, чтобы его английский звучал с немецким акцентом. – Я обязан проверить, таковы правила нашего отеля.
Последовала долгая пауза.
– Хорошо, подождите минуту, – сказал человек за дверью, подавляя вздох.
Дмитрий стоял перед коричневой блестящей дверью и сжимал в кармане электрический пистолет. Ампула с антидотом была наготове в левой руке. “Сейчас Любимов откроет дверь, – прикидывал Дмитрий. – Делаю шаг внутрь, стреляю в лицо ампулой с ядом – и все”. При мысли об этом он вспомнил острый запах газа-противоядия и конвульсии пса, застреленного им в Юрлове.
Дверь отворилась. Мужчина средних лет в шелковом халате мрачно уставился на Дмитрия. У него были грузная фигура, широкое лицо с мясистыми, рыхлыми щеками, крашеный каштановый вихор волос на макушке и седые бакенбарды. В пальцах его дымилась сигарета.
– Герр Тирни? – вымолвил Дмитрий мгновенно пересохшим ртом.
Мужчина кивнул, подозрительно глянув на опущенную в карман правую руку Дмитрия.
– Прошу прощения за беспокойство... – начал Дмитрий, и его жертва отступила в сторону, давая ему пройти.
– Постарайтесь закончить поскорее, – нетерпеливо сказал Любимов. – Я очень занят.
Дмитрий подобострастно поклонился и закрыл за собой дверь. Справа, как раз над мини-баром, он заметил фотографию двух борцов. Они сжимали друг друга в объятиях, напрягая мощные мускулы.
Совершенно неожиданно Дмитрий вспомнил непроглядную черную ночь в каменоломне, крепкую хватку Кузьмы Бунина и сильную боль от удара железной трубой. И еще он вспомнил наслаждение, испытанное в тот момент, когда он своими собственными руками лишил своего врага жизни.
Он разжал в кармане руку, сжимающую рукоятку пистолета и уронил ампулу с антидотом. Развернувшись, он бросился на Любимова, протянув согнутые пальцы к его горлу. На мгновение Любимов опешил, сбитый с толку неожиданным нападением, однако почти сразу пришел в себя и нырком ушел в сторону. Дмитрий врезался в изящный стул и полетел на пол вместе с обломками злосчастной мебели.
Любимов схватился за телефонный аппарат. Дмитрий покатился по ковру и оборвал шнур, затем проворно вскочил на ноги. На этот раз ему удалось схватить своего противника за талию. Любимов вскрикнул от страха, бешено лягаясь ногами и колотя Дмитрия по лицу. Дмитрий почувствовал во рту металлический привкус крови. Разбитая скула саднила, а крик жертвы оглушительно звенел в ушах.
Предатель визжал как поросенок, которого режут, но Дмитрий уже сжал его заплывшую жиром шею. Одним быстрым движением, приведшим его в совершенный, неописуемый восторг, он сломал шею изменника. Под пальцами хрустнул позвонок, и грузное тело обмякло в его руках.
На следующее утро, проведя в “Глобусе” еще одну ночь, на этот раз с несовершеннолетней проституткой, светленькой, веснушчатой и тонкой, финн Тимо Куусинен вылетел рейсом внутренних авиалиний Франкфурт – Берлин, а там пересел на самолет компании “Финэйр”, следующий рейсом №118 до Хельсинки с остановками в Праге и Москве.
Электрический пистолет и одежда канадца Стефана Наги вернулись в камеру хранения на франкфуртской железнодорожной станции, а ключ от ячейки, в презервативе из особо прочного латекса, покоился на дне смывного бачка в мужском туалете на вокзале Гауптбанхофф.
* * *
По дороге домой Дмитрия немного беспокоило, как отреагирует Октябрь, когда он доложит, что не застрелил Любимова, а ликвидировал его голыми руками. Однако Октябрь, казалось, вовсе не был расстроен тем, что Дмитрий отступил от буквы приказа.
Он принял Дмитрия в своем мрачном кабинете, заставил сесть в единственное кресло для посетителей, а сам принялся ходить вокруг него, слушая доклад. Вопросы, которые он изредка задавал, отнюдь не звучали враждебно, напротив, Дмитрию показалось, что внезапный приступ жестокости нисколько не удивил Октября.
– Что ты чувствовал, когда убивал его? – спросил Октябрь, в упор разглядывая Дмитрия.
Тот не произнес ни слова, только открыто заглянул в глаза учителя, и на изнуренном лице старого чекиста мелькнула слабая улыбка.
– Тебе понравилось, – заключил он. – Это славно. Это очень, очень хорошо.
Однако самый главный сюрприз ждал Дмитрия, когда Октябрь рассказал ему правду о его жертве.
Заговорщическим шепотом, странно поблескивая глазами, Октябрь сообщил Дмитрию, что Любимов никогда не был изменником. Его “измена” была поставлена и тщательно отрежиссирована Московским центром. Любимов оказался на Западе в качестве двойного агента, и сведения, поставляемые им ЦРУ, на три четверти состояли из умело подобранной дезинформации.
– Потом произошла заминка, – рассказывал Октябрь, без устали шагая вокруг Дмитрия; длинноногий и длиннорукий, он напоминал паука, плетущего свои смертоносные сети. – Американцы почуяли, что потянуло гнильцой, и кто-то в Лэнгли предположил, что Любимов – подсадная утка и что его предательство – “чекистский спектакль”.
– У них были какие-то доказательства? – перебил Дмитрий.
– Нет, но раз уж они начали сомневаться в его словах, то можно было быть уверенным – они будут проверять и перепроверять всю информацию, которую он им передавал. Между тем операция с Любимовым была одной из самых трудных и дорогостоящих. Несколько лет мы подготавливали почву, а теперь все наши усилия могли пойти псу под хвост.
Он помолчал.
– Чтобы спасти проект, нам во что бы то ни стало нужно было убедить Лэнгли в том, что Любимов действительно был предателем и что все его сообщения – истинная правда. Какое доказательство может быть более убедительным, чем убийство предателя агентами КГБ?
Дмитрий почувствовал в груди леденящий холод.
– Вы хотите сказать, – заговорил он, – что я убил одного из наших людей? Одного из своих товарищей-чекистов?
Октябрь остановился и посмотрел на него.
– Именно так. Зато теперь американцы поверят каждому его слову. – От его кривой улыбки кровь стыла в жилах. – Или тебе его жалко?
“Не его, – хотел сказать Дмитрий. – Не его, а себя и всех остальных, которые тоже могут оказаться втянутыми в твою игру, Октябрь”.
– Скажите, – медленно проговорил Дмитрий, – вы намеренно приказали убрать одного из наших лучших людей?
Октябрь кивнул.
– Откуда мне знать, – продолжал Дмитрий, – что завтра или через год вы не принесете меня в жертву в одной из своих шахматных партий?
Старик хихикнул, и на его лице появилась хитрая улыбка.
– В том-то и дело, сынок, что ты никогда не можешь быть в этом уверен.
Когда Дмитрий уже был у дверей, собираясь уходить, Октябрь сказал ему в спину:
– Ты, безусловно, понимаешь, что я пошутил?
– Безусловно, – отозвался Дмитрий.
Хриплый смех Октября, напоминающий кашель чахоточного больного, звучал у него в ушах даже после того, как он вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.
* * *
В последующие годы Дмитрий убил еще четырех человек: двоих в Мюнхене, одного в Нью-Йорке и одного в Мадриде. Трое из них были известными диссидентами, один – американским агентом, который уже готов был проникнуть в СССР под видом испанского коммуниста, героя гражданской войны.
Дмитрий быстро познакомился с западным образом жизни и легко привык к нему. Никто из богатых бездельников, кочующих по миру в погоне за удовольствиями, не путешествовал по Европе и Северной Америке столько, сколько пришлось Дмитрию Морозову Он, однако, вел скромный, почти аскетический образ жизни. Европа предлагала столько удовольствий и соблазнов, что у любого русского, особенно у такого, как он, отягощенного памятью о голодном и холодном детдомовском детстве, могла запросто закружиться голова. Именно поэтому Дмитрий не мог себе позволить ни малейшего отклонения от своих строгих правил. Он ежедневно рисковал жизнью и прекрасно понимал, к чему может привести самая ничтожная его ошибка. Ему было известно, что начинается все с повторного посещения одного и того же ресторана с хорошей кухней, одного и того же ночного клуба или отеля-люкс, а заканчивается тем, что его тело изрешеченное пулями, найдут однажды утром в придорожной грязи. Любое нарушение правил работы могло привести его к гибели.
Особенно отчетливо Дмитрий понял это после печального опыта в Лиссабоне в 1972 году. В столицу Португалии его послали, чтобы ликвидировать лидера латышских эмигрантов, который предпринимал попытки создать правительство в изгнании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93