– Пожалуйста, при встречах с другими русскими не упоминай, что я – твой брат.
Алекс озабоченно нахмурился.
– Но я же писал тебе письма и упоминал о тебе в своих анкетах для предоставления визы.
– Я знаю. Может быть, именно поэтому тебе и не позволили въехать в страну. Пусть они знают, что у меня есть брат где-то в Америке, но пусть никто не догадывается, что я встретился с ним в Париже. Наши службы, которые ведают направлением на работу за границей, не рекомендуют туда людей, у которых есть родственники за рубежом. Ты же теперь американец... Меня могут отозвать домой и за меньший грех.
– Хорошо, – согласился Алекс. – Давай скажем, что мне понадобились для моего исследования кое-какие Цифры, я позвонил в Торгпредство, и мы встретились.
Дмитрий кивнул. Братья перешли улицу и повернули налево.
– А как быть с Татьяной? – спросил неожиданно Алекс.
– Я с ней поговорю.
Дмитрий привел Алекса в маленький ночной бар на Рю Вавен, и они продолжили свой разговор за бутылкой коньяка. В баре было уютно и немноголюдно, скрытые в стенах колонки изливали негромкие звуки – спокойные джазовые аранжировки Джерри Маллигана.
Разумеется, Дмитрий не упоминал о своей ненависти к евреям и особенно – к Тоне Гордон. Однако, когда крепкий напиток слегка развязал ему язык, он указал на звезду Давида, висевшую на цепочке на шее брата.
– Ты все время носишь этот медальон?
– Конечно, – Алекс выглядел удивленным. – Это медальон мамы. Мы же с тобой евреи – разве не так?
– Мой отец был русским, – быстро сказал Дмитрий.
– Не имеет значения, – спокойно сказал Алекс. – В соответствии с канонами иудаизма принадлежность к еврейскому народу определяется по матери.
Дмитрий стиснул зубы. Он знал об этой еврейской традиции, хотя и пытался похоронить это знание, запереть в самых темных подвалах памяти. Незадолго до того, как уехать из Москвы, он организовал в КГБ отделение антисемитского общества “Память”. Разумеется, все это держалось в строжайшем секрете, однако к его ячейке присоединилось на удивление много сотрудников. Дмитрий вполне мог себе представить, что скажут его товарищи, когда узнают, что его мать была еврейкой. Его вышвырнут из организации, которую он сам и основал!
Дмитрий допил свой коньяк одним глотком.
– Раз ты так много знаешь об иудеях, – проговорил он слегка заплетающимся языком, – почему ты не отрастил эти... пейсы и бороду? И не носишь такую мягкую шапочку, как... как...
– Хасиды? – подсказал Алекс и улыбнулся. – Я носил... некоторое время.
– Что?! – Дмитрий недоверчиво уставился на брата. Алекс, негромко смеясь, кивнул.
– Да, – сказал он и поведал Дмитрию о лете, когда, почувствовав, что по горло сыт своим окружением в Университете Брауна, он отправился на поиски своих корней. Эти поиски привели его в здание по соседству с Бруклин Краун Хайте, где располагался штаб хасидской общины Любавитцера. – Они научили меня молиться и приняли меня в яшиву – так называется их религиозная школа, которая находилась на противоположной стороне улицы. Я даже начал носить ермолку и пытался отращивать бороду.
– Однако сейчас у тебя нет бороды, – заметил Дмитрий.
Алекс пожал плечами.
– Все это кончилось довольно быстро. Любая религия кажется мне бременем. Я увидел самоотречение и забытье, в которое впадали хасиды во время молитвы, и испугался. Я боялся, что, раз попавшись к ним на крючок, я превращусь в религиозного фанатика... – Он помолчал. – Хотя они на самом деле не были так уж фанатичны. Они были очень добры, они пели красивые песни и танцевали. Их любовь к жизни была простой и естественной. Должно быть, я поздно начал. Если бы им удалось заполучить меня лет на десять раньше, то ты сейчас разговаривал бы с этаким евреем в меховой шапке и длинном шелковом кафтане.
– Хвала Иегове!.. – с сарказмом подхватил Дмитрий.
Они расстались только на рассвете, пообещав друг другу встретиться завтра в это же время, чтобы выпить и поужинать вместе.
Дмитрий жил на пятом этаже в приземистом здании восемнадцатого века, и окна его квартиры выходили на Парк де Монсо. До дома он добрался на такси. По крайней мере в Париже он мог себе позволить не пользоваться своими обычными уловками – “чистилищами”, пересадками с одного вида транспорта на другой, конспиративными квартирами. Здесь у него была официальная должность представителя советского внешнеторгового объединения, и он мог действовать совершенно легально. Французская “Сюртэ” безусловно догадывалась, что его прислали в Париж не матрешками торговать, однако, покуда они не поймали его на месте преступления, он мог спокойно вершить свои дела у них под самым носом.
Он отпер дверь квартиры и вошел в маленькую прихожую. В квартире витал так хорошо знакомый запах, и всю его сонливость сняло как рукой. Свет он зажигать не стал. Быстро раздевшись, он шагнул в спальню, подкрался к широкой кровати и резким движением откинул в сторону одеяло.
Татьяна вздрогнула и проснулась, глядя на него в полутьме. Узнав его, она откинулась на подушки и раскрыла ему свои объятия. Ее обнаженное тело звало Дмитрия; оно принадлежало ему и готово было удовлетворить все его желания.
Когда Алекс вернулся домой, уже светало. Он прошел в комнату, снял трубку телефона и продиктовал телеграмму в Нью-Йорк для Нины: “Удивительные новости. Дмитрий в Париже. Встретился с ним сегодня. У тебя есть еще один красавец племянник. Подробности в письме. Люблю. Алекс”.
Повесив трубку, он открыл высокие французские окна и вышел на узкий балкончик своей квартирки. Воздух был свеж и прозрачен, и над черепичными крышами погруженного в сумерки города зловещей двухглавой тенью высился собор Нотр-Дам. Узкая полоска неба на востоке расширялась, превращаясь из серой в розовую, тронутую золотыми лучами еще скрытого за горизонтом солнца.
Это было захватывающее и величественное зрелище, однако мысли Алекса были заняты совсем иным. Незаурядное, страстное лицо Дмитрия накрепко запечатлелось в его памяти.
“После стольких лет я наконец встретил своего брата”, – размышлял Алекс. Дмитрий безусловно принадлежал к породе победителей; этот человек сделал себя сам. Выкарабкавшись из нищеты и голода, он сумел занять важное место в советской иерархии. Кроме того, Дмитрий был красив собой и умен. Но он лгал.
Алекс присел за стол и написал Нине длинное письмо, подробно остановившись на обстоятельствах их встречи с Дмитрием. “Ниночка, дорогая моя, – добавлял он. – Есть еще кое-что, не очень приятное быть может, но я должен обязательно сказать тебе об этом. Я не верю ни единому слову из того, что рассказал мне брат”.
“...Ты учила меня, Нина, никогда не верить в совпадения. Когда я оправился от удивления, вызванного неожиданной встречей с Дмитрием на набережной Сены, я начал думать. Я не могу поверить, что я получил приглашение из Института Восточной Европы и чисто случайно встретился там с Татьяной Романовой, которая в силу случайного стечения обстоятельств служит переводчицей в одном из представительств советских торговых фирм, где в это время, опять-таки случайно, работает мой брат. Меня не оставляет ощущение, что все это с самого начала было спланировано: грант в Институте, письмо из Парижа, встреча в библиотеке и все прочее. Очевидно, Дмитрий узнал обо мне – возможно, даже из моих заявлений с просьбой о выдаче визы – и придумал хитрый план. Но и это меня не беспокоило бы, будь это проделано с добрыми намерениями”.
Последнее предложение Алекс подчеркнул.
Солнечный свет окрасил растущую стопку исписанных листов в ярко-желтый цвет молодой луковой кожуры. Наконец Алекс отложил ручку, провел тыльной стороной ладони по колючей щеке и отправился на кухню, чтобы заварить кофе. Он все еще думал о своем разговоре с Дмитрием.
– Тебе не случалось бывать там? – спросил он небрежно, рассказав Дмитрию о том, как его пригласили в Институт Восточной Европы.
Дмитрий пожал плечами.
– Я узнал о его существовании только от Татьяны. Она говорила мне, что пользуется тамошней библиотекой для своего диплома.
При воспоминании об этом моменте Алекс почувствовал закипающий гнев. “За кого он меня принимает? – думал он. – За идиота? Я семь лет изучал Советский Союз в нашем лучшем университете и знаю о своей родной стране достаточно много, чтобы угадать, где кончаются совпадения и начинаются проделки КГБ”.
Он перенес чашку с кофе на письменный стол, уселся в кресло и с рассеянным видом уставился в окно. Институт представлялся ему теперь участком фронта, как и все подобные ему организации, которые КГБ основал по всему свободному миру и неустанно контролировал – культурные центры Советского Союза, общества дружбы, бюро путешествий, организации движения за мир. Все это служило прикрытием для тайных операций КГБ в Европе и в Америке.
Алекс помнил, что в день, когда он в первый раз переступил порог Института Восточной Европы, он слышал в кабинете Мартино разговор на русском языке. В пепельнице на столе директора остался окурок сигареты “Голуаз” – такие сигареты курил его брат. Неужели Дмитрий давал Мартино указания, чтобы наверняка заманить его, Алекса, в ловушку?
Алекс снова взялся за перо.
“Боюсь, Ниночка, мой братец некошерный. В такси, по дороге в ресторан, он сказал, что работает в представительстве Торгпредства. Но мы-то с тобой знаем, что представители Торгпредства за рубежом – это агенты КГБ.
В ресторане я обратил внимание, что Дмитрий выбрал столик таким образом, чтобы сидеть у стены, поближе к выходу, и одновременно видеть весь зал. У него нет ни кредитной карточки, ни чековой книжки, везде он расплачивается наличными. На протяжении всего вечера он внимательно следил за всеми, кто сидел рядом или приближался к нашему столу. Кроме того, он упомянул, что объездил весь мир, что, как ты знаешь, для советских людей так же весьма необычно.
А что ты думаешь о Татьяне? Как среди сотрудников Торгпредства, пусть и внештатных, оказалась дочь известных эмигрантов, дальняя родственница последнего русского царя? Должно быть, ты знаешь, Ниночка, что любой лояльный русский не подойдет к человеку с такой фамилией и такими родственными связями и на пушечный выстрел. Любой, самый невинный его контакт с этим страшным “врагом народа” может привести к тому, что Дмитрий заработает себе бесплатную поездку в Заполярье, если только он не был на это официально уполномочен.
Боюсь, Нина, что тут не может быть никаких сомнений – мой брат работает в КГБ”.
Алекс допил из своей чашки последние горькие капли остывшего кофе и откинулся на спинку кресла, нервно потирая небритый подбородок. Шпион он или нет, но Дмитрий его брат. Именно Дмитрий сумел преодолеть все трудности и несчастья и спланировал такую сложную операцию только для того, чтобы увидеться с ним. Это означало только одно: все слова, что Дмитрий произносил вчера, не были фальшивыми. Дмитрий помнил о нем, беспокоился настолько, что рискнул ради него своей карьерой и заставил приехать в Париж.
При мысли об этом Алекс почувствовал прилив нежности и теплоты. Он помнил радостную улыбку Дмитрия, когда он поднимал свой бокал: “За тебя, Алекс!”
Возможно, у Дмитрия просто не было иного выхода, он вынужден был лгать ему, чтобы обезопасить себя. Главным было то, что двое сыновей Тони Гордон снова были вместе.
* * *
Татьяна впервые встретила Дмитрия Морозова восемнадцать месяцев назад. Был четверг, и она медленно шла по Рю де Лилль после вечернего семинара. Прогуливаться по улицам Парижа одной ей было непривычно: только недавно она прервала отношения со своим ухажером, студентом по имени Луи.
На углу темной Рю де Бонэ возле нее затормозил черный автомобиль, пара сильных рук схватила ее сзади и швырнула на заднее сиденье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93