Железнов положил папку с материалами проверки в сейф.
- Это я оставлю у себя, - сказал он. - Хочу ознакомиться.
Затем, подумав, присовокупил к ней и газету со статьей "Палки в колеса", давая тем самым понять, что разговор окончен.
...Как ни старался Захар Петрович освободиться пораньше, все равно приехал домой в девятом часу вечера. Поднялся быстро на свой этаж с букетом цветов и бутылкой шампанского. Проходя мимо квартиры Межерицких, он услышал звуки ритмичной джазовой музыки - Миша включил для гостей магнитофон. На лестничной площадке стоял аппетитный запах. Фирменное блюдо Лили - зажаренный в духовке гусь.
Минут двадцать ушло на бритье, глажение рубашки в бледно-голубую полоску, которая, по мнению Галины, очень шла к его выходному костюму.
Переодеваясь перед зеркалом, Захар Петрович невольно вспомнил, как они были у Межерицких в этот день в прошлом году. Он специально закончил для этого случая лесную скульптуру - изящный олень и олениха (Лиля была очень тронута, а Борис Матвеевич шутил по этому поводу весь вечер, пытая Измайлова, что тот имел в виду, придав лесному красавцу такие большие ветвистые рога), а Галина испекла пирог.
"Подумать только, - с грустью констатировал Захар Петрович, - всего год назад, а кажется, - целая вечность".
Узел галстука никак не давался. Измайлов чертыхнулся, сорвал с шеи галстук и опустился в кресло.
Что делать у Межерицких? Эта мысль не давала ему покоя с того самого момента, как Борис Матвеевич напомнил об их с Лилей годовщине. До застолья ли ему сейчас? И, главное, повод какой... Придется сидеть одному за праздничным столом среди людей, которые из года в год приходят отметить это событие и привыкли видеть его с Галиной; испытывать на себе любопытные и сочувствующие взгляды, делать вид, что у него все в порядке, стараться быть веселым, смеяться шуткам, чокаться...
А назавтра кто-то из гостей непременно будет рассказывать, что Измайлов явился без жены, значит, насчет семейных неурядиц прокурора правда, а не слухи, и так далее и тому подобное.
Зазвонил телефон. Захар Петрович потянулся было к трубке, но снять так и не решился. Если от Межерицких - что сказать, почему он не пошел к ним. Ему показалось, что звонки продолжались бесконечно долго. Когда они наконец смолкли, Измайлов с облегчением вздохнул.
Сгустились сумерки. Захар Петрович так и продолжал сидеть в кресле. В доме напротив одно за другим зажигались окна, составляя замысловатый рисунок.
Опять звонок. В дверь. Долгий, настойчивый. Сомнений не было: кто-то из Межерицких. Измайлов мучился, открывать или нет. И все-таки не открыл. Хотя поймал себя на мысли, что прячется, как мальчишка.
Когда звонок умолк, Захар Петрович с раздражением подумал: неужели не могут догадаться, какое у него состояние? А с другой стороны, он понимал, что друзья стараются отвлечь его от тягостных размышлений. Как он завидовал в эти минуты Межерицким! Они были вместе! Перепалки между Лилей и Борисом Матвеевичем вспыхивали довольно часто, но по таким ничтожным поводам, что каждый раз они сами же над собой и подтрунивали. Захар Петрович не мог представить, чтобы кто-то из них мог сделать другому по-настоящему больно.
А вот у него...
В это время снова затрезвонил телефон. Захар Петрович, не снимая с рычага трубку, перевернул аппарат и до конца убрал громкость звонка. И тут же подумал: а если по службе? "Ладно, - решил он, - имею же я право на свободный вечер".
Он откинулся в кресле, закрыл глаза. В квартире было тихо. Только мерно тикали настенные часы. Неведомо почему возникло в памяти далекое, казалось бы, начисто забытое воспоминание.
...Он, мальчишка, идет с матерью из райцентра домой. Разбухшая от дождей и растаявшего снега весна развезла дороги. За плечами - котомка со жмыхом. Идут, с трудом выдирая ноги из цепкой глины. А у него одна мечта, одно желание - скорее очутиться дома. Он звал тогда доброго колдуна из сказок, чтобы тот оторвал их с матерью от земли, так сильно и грубо притягивающей уставшее, измученное тело, и волшебством доставил в деревню.
Но чуда, естественно, не произошло. Они прошли свой путь сами. Потом - радость, простая, как глоток студеной воды в жару... Пес Шарик, с визгом облизавший лицо... Скрип родной двери... И весело занявшийся огонь в печи...
Что, на самом деле, нужно ему теперь? Ощутить тепло Галиных рук, услышать Володькин голос.
Глоток воды в жаркий день...
Так мало. И так много!
Часы стали мелодично отбивать время. Но Захар Петрович этого не слышал. Он был во власти не то воспоминаний, не то сна...
Утренняя улица Дубровска. Тонкие рябины усыпаны рдеющими гроздьями ягод. В том году они уродились на славу. Значит, жди зимой нашествия пернатых гостей: много рябины - много птиц. Рядом с Измайловым, крепко ухватившись за руку, шел Володя. Торжественный и притихший. С большим букетом цветов. А сам отец не мог скрыть волнения - ведет сына в школу.
Первый раз в первый класс!
А почему с ними не было Галины? Ах да, она, как и все учителя, ушла пораньше, чтобы подготовиться к торжественной церемонии...
Эта картина сменилась другой.
Они втроем отдыхали в Прибалтике. Лето выдалось на редкость теплое. Галине нравилось купаться в море поздно вечером, когда вода была как парное молоко.
Тихо шумели сосны, серебрились под луной песчаные дюны. Они сидели с женой на берегу, не думая ни о чем, следя за светящимися огнями теплохода.
Измайлов словно наяву почувствовал запах смолы, йода. Теплоту и нежность Галиной руки. Она перебирала пальцами его волосы.
Как будто из того, прибалтийского вечера послышалось:
- Захар...
"Что же это? - мучился Измайлов. - Где Галина? Почему я не вижу ее?.. Ах да, я же сплю... Сон во сне..."
- Прости, Захар... Прости, родной... Я же ничего не знала...
Горячие капли упали на лицо.
Он открыл глаза.
Из коридора в комнату лился электрический свет.
Рядом стояла Галина. Заплаканная и виноватая.
Наяву.
* * *
- В дом отдыха, как всегда? - спросил Берестов у Бариновой, когда она по окончании рабочего дня села в машину.
- Давайте нагрянем к Наде, - предложила Флора. - А то я пообещала, что заеду...
- Она обрадуется, - сказал Виктор, довольный решением девушки.
Последнее время он был при ней как привязанный. Отвезет в "Зеленый берег" и болтается там до самого вечера. Хотя Баринова отсылала его, Виктор торчал в доме отдыха до тех пор, пока отдыхающие и журналистка не ложились спать.
По пути к Урусовой Флора купила плитку шоколада.
Их приезд произвел переполох. Хозяйка бросилась на кухню, чтобы приготовить для гостьи что-нибудь вкусненькое.
Надя жила с дочкой в небольшой комнате в общей квартире. Другие две комнаты были заперты на огромные висячие замки, которые прямо-таки поразили Баринову.
- Кто соседи? - поинтересовалась она.
- Разве не видно? - усмехнулся Виктор, кивая на замки. - Дремучие куркули. Боятся за свой хрусталь и ковры... Холодильник, и тот на замке.
- А где они сейчас? - полюбопытствовала Флора.
- У них за городом участок. С домом. Они там с ранней весны до поздней осени. Это, конечно, хорошо: Надя как бы одна в квартире...
Пока хозяйка хлопотала на кухне, Виктор и Флора сидели в комнате. Павлинка притихла на коленях у Берестова, шурша оберткой от шоколада. Руки, щеки и даже лоб были у нее коричневые.
Надя, забежавшая в комнату, чтобы накрыть стол, сказала:
- Спасибо, что хоть комната есть. Четыре года по людям скиталась, не имела своего угла. Втридорога платила...
- Ничего, - многозначительно произнес Виктор. - Будет отдельная квартира.
- Откуда? - отмахнулась Надя. - У нас на фабрике такая очередь!..
- Поженимся - увидишь, - твердо сказал Виктор.
- Ну, если Фадей Борисович хорошо относится к тебе... Он, конечно, может...
- Почему обязательно Фадей Борисович? - пожал плечами Виктор. - Мы и сами с усами!
- Гляди-ка, как расхвастался, - засмеялась Надя и снова убежала на кухню.
Было видно, что она не очень верит своему жениху. Но какой женщине не бывает приятно, когда кто-то думает о ее счастье и благополучии.
Флора рассматривала Надину комнату. Вещей было много. Казалось, хозяйке не хватало места, чтобы развернуться. Все говорило о тоске по хорошей просторной квартире.
Внимание Бариновой привлекли семейные фотографии. Собранные вместе, по-деревенски в большой раме под стеклом.
Флора подошла поближе. На одном из снимков Надя была за рулем "Волги". На машине - шашечки. Такси...
- До фабрики баранку крутила, - пояснил Виктор, увидев, что заинтересовало журналистку.
Появилась Надя с тарелкой огурцов и помидоров. Она слышала последние слова Берестова. И добавила:
- А что? План всегда привозила.
- Все равно не женская работа, - заметил Виктор. - Пьяные парочки развозить из ресторанов. Суют тебе лишний полтинник...
- Никогда чаевые не брала! - вспыхнула Надя. - Потому что противно!
- Верю, верю, - успокоил ее Берестов.
Сели за стол. Надя старалась угодить гостье, предлагая самое лучшее.
- А что мне было делать? - продолжала она. - Приехала в город. За плечами только училище механизаторов. Тут тракторов нет. Вот и пошла шофером такси. Не на самосвал же садиться...
- Ты что оправдываешься, Надюха, - сказал ласково Виктор. - Я же не осуждаю...
- Я просто рассказываю, - ответила Надя. - Потом вот Павлинка родилась, - кивнула она на дочурку, возившуюся в своем уголке с куклами. Пришлось уйти из таксопарка: там работа сменная и по двенадцать часов... Пошла на курсы счетоводов. Даст бог, еще техникум осилю...
- Это у нас в проекте, - подтвердил Берестов.
- И Виктора заставлю учиться, - пообещала Надя.
- Уговаривает, - хмыкнул тот.
- И правильно делает, - поддержала Надю Баринова. - Куда тянет?
Виктор не успел ответить. В коридоре раздался звонок. Резкий, настойчивый, долгий, как будто звонивший хотел поднять на ноги весь дом.
- Кто это? - встревоженно поднялась Надя.
Но Виктор опередил ее. Он выскочил из комнаты. Щелкнул замок, хлопнула входная дверь. И вдруг из прихожей послышались рыдания.
- Тамара, Тамара! - успокаивал кого-то Виктор. - Что с тобой? Что случилось?
- За что? За что они?! - сквозь рыдания словно толчками выдавливал слова женский голос. - Из-избили... Деньги за-забрали...
Надю словно пружиной подбросило. Она метнулась в коридор. Баринова тоже невольно встала.
А уже в комнату Берестов вводил молодую женщину со сбившейся прической и размазанной по лицу краской для ресниц. Одной рукой она прикрывала глаз.
- Успокойся, Тома! - уговаривала ее Надя. - Кто тебя? Когда?
- А-анегин ваш... - всхлипывала пришедшая. - С этим... Громилой...
Она вдруг запрокинула голову и тонко и высоко заголосила.
- Воды! - крикнула Надя Виктору. - Скорей!
Берестов побежал на кухню.
Павлинка, напуганная происходящим, скривилась, готовая тоже вот-вот расплакаться. Баринова бросилась к ней, взяла на руки, прижала к себе.
Вернулся Виктор с кружкой воды. Тамара сделала несколько судорожных глотков, придерживая кружку обеими руками.
Глаз у нее заплыл, на щеке алела ссадина.
- Попей еще, попей, - уговаривала ее Надя, словно маленькую. - Легче станет... Потом и расскажешь толком...
- Пришли Анегин с Громилой, - начала Тамара. - Принесли записку от Гриши. Чтобы я сняла "двадцать рублей" и отдала им. А потом, а потом... Она снова разрыдалась.
- Какая записка? Какие двадцать рублей? - ничего не понимая, переспросила Надя.
Постепенно Тамара взяла себя в руки.
- Понимаешь, Гриша часто бывает в командировках, - рассказывала она, - и всегда оставляет мне свою сберкнижку. На предъявителя. Если нужно было кому-нибудь срочно отдать деньги, он присылал записку: сними рубль или полтинник...
- Полтинник? - удивилась Надя.
- Значит - пятьсот, а "рубль" - тысяча. Такая договоренность между нами была. Поняла?
- Да, конечно, - кивнула Надя.
- Ворвались они, - продолжала Тамара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81