Перед Агнией стояла та самая девочка с бантом, которая только что, летя под самым куполом цирка, исполняла божественную мелодию на скрипке. И говорила она голосом взрослой, хотя и молодой женщины.
Агния была потрясена, когда во время антракта администратор поманил её в служебный коридор, а потом подвёл к ней малышку и торжественно проговорил:
— Звезда российского цирка, заслуженная артистка Ника Самофракийская.
Перед этим, едва публика начала подниматься, он сам нашёл её и спросил:
— Ну как? Есть материал для рецензии?
Давать обязывающие авансы Агния не любила. И лишь попросила:
— Если можно, познакомьте меня с Никой Самофракийской.
Вот он и исполнил.
Теперь, когда девочка стояла рядом, Агния разглядела, что лет ей все-таки не шесть и не восемь. А когда артистка заговорила, стало понятно, что и не двенадцать.
— Я из газеты, — сказала Агния на всякий случай. — Хотела бы написать о вашем номере.
Чувствовала она себя отвратительно, потому что ожидала увидеть если не пожилую цирковую мадам, то по крайней мере одну из выступавших див. И именно с ней поговорить о судьбе одарённого ребёнка. А теперь…
— Вы давно выступаете? — спросила она, и ей самой стало неловко от этого непрофессионального вопроса.
— Я работаю в цирке девять лет, — просто ответила артистка.
«Что бы у неё такое спросить? — подумала Агния с тоской. Не про то же, как она „дошла до жизни такой“. И тогда она, как за соломинку, схватилась за имя, связанное с Шолоховым.
— Такая артистка, Нинель Кривозубова, она тоже работает с вами?
На лице Ники Самофракийской так ярко обозначилось недоумение, что Агния окончательно растерялась.
— Так это я и есть, — сказала артистка, посмотрев на неё, как на полную дуру.
— Простите, я очень давно не писала о цирке.
— Это заметно, — согласилась Ника-Нинель.
— Дело в том, что мне, кроме вопросов, связанных с будущей статьёй, ещё хотелось бы поговорить с Нинель, то есть с вами, о художнике Антоне Шолохове.
— Хорошо, я вас слушаю, говорите.
— Вы были знакомы с Шолоховым?
— А позвольте осведомиться: почему вас так заинтересовало наше знакомство?
— с подчёркнутой иронией спросила артистка.
— Я вам не успела сказать: я не только театральный критик, а ещё и пишу книгу об Антоне Шолохове. По заданию московского издательства, — стала сбивчиво объяснять Агния, чувствуя себя рядом с ней старой, большой и неуклюже толстой.
— Я присутствовала при его смерти, — зачем-то добавила она. — И мне важна каждая подробность…
— Поняла, — перебила её артистка. — Отойдёмте немного в сторону… В гримерную вас пригласить не могу, мы там будем мешать… Так что вас интересует?
— Меня интересует все.
— Что — все?
— Простите меня, как вас лучше называть: Нинель или Ника?
— Я уже давно Ника, — артистка по-детски передёрнула плечиками.
— Ника, извините, вы замужем?
— Не понимаю, какое это имеет значение. Вы же сказали, что интересуетесь Антоном? Допустим, замужем. Так что? — Во всех её последних фразах слышалась плохо скрываемая насторожённость.
— Извините, — снова повторила Агния, — это, конечно, слишком интимный вопрос, но у вас с ним было поверхностное знакомство или… — и Агния нырнула, как в прорубь, — более близкие отношения?
— Мы с Антоном любили друг друга. — И голос артистки неожиданно дрогнул. — Он меня рисовал. Что вы на меня так смотрите? Вы не верите, что меня мог полюбить знаменитый художник? Я же вам сказала: он меня даже рисовал.
— Я видела. В Русском музее выставлены небольшой портрет и скульптура.
Оттуда я и узнала ваше имя.
— И скульптура тоже стоит? — удивилась артистка. — Надо сходить посмотреть. Я сама так ни разу её и не увидела.
— А я была там вчера утром.
— Антон создавал её в мастерской у приятелей-скульпторов. Но теперь все это не имеет значения. Поезд ушёл и оставил меня на платформе. Что вас ещё интересует? — Голос артистки сделался чуть мягче.
— Любая мелочь. — Агния на мгновение задумалась. Да уж, совсем не так она собиралась построить разговор. — Ну хотя бы: как вы называли его и как называл он вас? Как вы познакомились? О чем разговаривали?
— Вы смотрите на меня и гадаете, — перебила её артистка с вызовом в голосе:
— кто я — урод или ребёнок? И как же это меня мог любить взрослый мужчина, да ещё знаменитый художник? Так вот, чтобы вы знали: девочка — это моя роль. Я не вышла ростом, но во всем остальном — самая нормальная женщина. Самая обыкновенная! И способна на любовь, как все. У меня и муж нормальный.
— Вы не помните, — Агния решила увести разговор от больной темы, — что Антон Шолохов ещё рисовал в тот месяц? Я ничего не знаю толком о последнем петербургском периоде. Что он тут вообще делал? Говорят, к нему ходило много молодых людей… Какие-то татуировки…
Что-то в артистке после этих вопросов сразу переменилось. По крайней мере опять появилась насторожённость.
— Извините, вы действительно писательница?
— Ну какая я писательница, — смущённо улыбнулась Агния, стараясь вернуть в разговор тепло. — Вот когда книга выйдет… А по жизни я — журналист, работаю в газете…
— Удостоверение у вас какое-нибудь есть при себе? Журналистам ведь дают членский билет, да?
— Дают, — успокоила Агния и протянула сразу две свои корочки. — Вот, пожалуйста, это журналистский, тут я моложе, а это — редакционное удостоверение…
К удивлению Агнии, артистка внимательно их рассмотрела, чуть ли не на просвет, а потом спросила у пробегавшего мимо служителя карандаш и, сорвав со стены старое расписание, переписала все данные.
— Работал он, конечно, много, — проговорила она, возвращая документы, — и татутировки тоже делал… Разное делал. Только, знаете, я ведь была от этого далека. Знай я, что вот так будете выспрашивать, конечно, все бы запоминала.
Что-то такое она явно скрывает, поняла Агния. Скорее всего, прячет его последние работы, чтоб подороже продать заграницу.
— Так вы, говорите, присутствовали при его смерти? спросила артистка.
— Присутствовала, но получилось это совсем случайно.
— Да уж, если бы не случайно, вы бы тут сейчас не стояли… Его отравили?
Это точно?
— Предполагают, что кто-то добавил в зелёный чай экстракт вещества… забыла, как оно называется…
— Яд, короче?
— В общем, да. Для него это стало ядом.
— И что же, тело его украли и не нашли? — Получается, что да. Так неужели вы не помните, что это были за татуировки? — решила снова сменить тему Агния.
— Да самые обыкновенные! Вам-то про них кто сказал?
— Один знакомый, некто Василий Афиногенов. Он меня уверял, что ему делал татуировку сам Шолохов. Даже хотел показать…
— И показал? — В голосе артистки Агнии почудилось злорадство.
— Все как-то некогда было, — с наигранным равнодушием ответила она.
— Насчёт дружбы-то он вам сочинял.
— Возможно. Я не успела его подробно расспросить. Он куда-то исчез.
— Исчез?
— Да, пропал без вести. Говорят, должен был получить большое наследство и… — Агния развела руками. — Милиция не нашла никаких следов…
— Знаете, — предложила артистка, — оставьте свои телефоны. Может я что-то важное припомню. Тут ведь впопыхах все равно много не скажешь.
Агния полезла в сумку за визитными карточками и, как на зло, их не нашла.
Пришлось записывать все свои телефоны на том же сорванном со стены листке.
— Очень прошу вас, Ника, если что вспомните, позвоните, Пожалуйста! — сказала она на прощание.
— Если вспомню… — отозвалась артистка, так похожая на девочку-школьницу, да ещё с ангельским выражением на лице.
ДЕТСТВО ДЮЙМОВОЧКИ
С тех пор как её стали называть по имени и фамилии, она возненавидела и то и другое. Пошлее имя, чем Нинель, было трудно выдумать. А уж тому предку, который наградил их род фамилией Кривозубовы, надо было все зубы повыдирать. По крайней мере звали бы их сейчас Беззубовыми, что не так оскорбительно. Поэтому, как только наступила возможность, она поменяла и то и другое. Хотя бы для публики.
О том, какое её ждёт будущее, родители не догадывались. Хотя и могли бы.
Даже она сама помнила, как старая сутулая участковая врачиха из детской поликлиники жалостливо спрашивала, когда приходила по вызову: «Дюймовочка наша опять заболела?»
Врачиха, видимо, была не дура и хотела заранее подготовить родителей к будущему дочери. Да только те оказались недостаточно начитанными, чтобы сообразить. Впрочем, догадались бы они — и что? Только ещё больше было бы охов и стонов. Все равно ещё ни один медицинский гений не открыл способ, как превратить лилипута в нормального человека. В таких случаях врачи разводят руками и повторяют замечательную фразу: «Медицина бессильна».
В детском саду её очень любили девочки из старшей группы. «Можно мы возьмём Нинелечку поиграть?» — спрашивали они у воспитательниц. И, получив разрешение, сажали её среди кукол, расчёсывали ей волосы, заплетали косички, пристраивали бантики и одевали в платьица, которые специально приносили из дому. Она тогда сильно гордилась вниманием старших девочек и не догадывалась, что была для них лишь куклой, только живой. Как и родители, она тоже ни о чем не догадывалась.
По-настоящему она поняла, что с ней не все в порядке, когда закончила третий класс. Они играли в школьном дворе, а в это время привели детей записываться в школу. И к ней подбежала будущая первоклассница.
— Тебя как зовут? — спросила она.
Что-то такое Нинель ответила, назвала своё имя, а может, и фамилию.
Малышка испуганно отшатнулась, побежала к своей матери и долго что-то нашёптывала, показывая на Нинель глазами. Только потом она сообразила, что будущую первоклашку испугало несоответствие роста и взрослых на её слух интонаций. Вот тогда Нинель сама испугалась, ещё больше, чем малышка. Убежав домой, она долго рассматривала себя в трюмо, однако никаких таких страшных особенностей не находила.
В пятый класс её не взяли. Заставили пройти врачебную комиссию и записали инвалидом с детства. Отец и мать Нинели работали электриками в цирке, так что и перед ней раскрылась прямая дорога — в цирк. Но работать лилипутом в цирке она не желала. Нинель хотела стать музыкантом.
— А теперь выступает самая маленькая артистка нашего творческого коллектива, надежда музыкальной России, Нинель Кривозубова! — торжественно объявляла ведущая, и Нинель со скрипкой в руках в короткой синей юбочке, белых колготках и белой блузке с воланчиками выбегала на сцену. В её волосах колыхался огромный пламенный бант.
Она исполняла этюды Листа, Чайковского, кое-что из Гайдна и Моцарта.
Зрители дружно аплодировали, и никто не догадывался, что одарённой малышке уже девятнадцать лет. Иногда из зала приходили за сцену музыкальные педагоги.
— Могу я поговорить с родителями вашей одарённой девочки? — интересовалась такой педагог у ведущей.
Ведущая, царственно улыбаясь, выводила вальяжного администратора.
— Я могла бы позаниматься с вашей малышкой, — волнуясь, предлагал педагог.
— Ей рано профессионализироваться. Она должна учиться. — И рисовала блестящие перспективы: консерватория, международные конкурсы, лауреатские звания…
— У нас есть свои педагоги, и мы, естественно, не дадим нашей девочке затеряться, — отвечал администратор, загадочно улыбаясь.
Раскрывать истинный возраст артистки областной филармонии Кривозубовой он запретил под страхом увольнения.
Если, согласно преданиям, юного Паганини отец наказывал, когда считал, что тот слишком мало занимается игрой на скрипке, то у Нинель все было наоборот — скрипка считалась для дочери вещью запретной. При этом, как ни странно, маленькая скрипочка висела на их стене в комнате коммунальной квартиры. Эту скрипку в старинном чёрном футляре со слегка облезшим лаком Нинели привёз дед из Австрии, где оказался в мае сорок пятого года вместе со своим артиллерийско-гаубичным полком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60