И все же месяца полтора назад героин снова потёк из страны широкой рекой.
В хорошие для здоровья часы он об этом много раз думал. Однако не нынешним вечером. Сегодня вместо тяги к размышлениям ему мечталось разложить своё битое болезнями тело на плетёном диване и просто лежать, прикрыв глаза, погрузившись в туманную полудрёму. Но эти мечтания прервал сержант Батильдос в пропотевших брюках, приведший дрожащего от страха, почти плачущего пассажира.
Приведённый был типичным яйцеголовым из Европы. Одетый в шорты и футболку, он наверняка где-нибудь дома корчил из себя отъявленного смельчака, но, едва попав в переделку, стал пускать сопли. И точно, паспорт у него был бельгийский, к тому же парень едва говорил по-испански. Поэтому им пришлось перейти на английский.
— Она попросила меня постоять около своей сумки всего минут десять, — говорил он, то снимая, то вновь надевая свои очки. — Через час я захотел пить, но её по-прежнему не было. Я испугался, вдруг это террористка и, действуя по инструкциям, подозвал сержанта. Я клянусь вам, это не моя сумка, я всего лишь за ней наблюдал, её мне оставила незнакомая женщина. Иначе, с какой бы стати я стал подзывать этого сержанта!
— Сеньор, я нарушил правила безопасности, не надо было открывать её в помещении здания. Но, ей-богу, я сразу понял, что в сумке нет никакой бомбы, и в то же время эта история показалась мне подозрительной.
— Ближе к делу, сержант, — поторопил его Шумейкер.
— Да дела, в общем, никакого и нет, если не считать мёртвого ребёнка, которого зачем-то подбросила неизвестная. Если этот господин, конечно, говорит правду.
Пассажир снова, всхлипывая, стал уверять, что у него и в мыслях не было их обмануть. Однако Шумейкер не стал его слушать. Нажав клавишу внутренней связи, он сразу пригласил врача. Ребёнок, и к тому же мёртвый — это по части медицины, а никак не службы безопасности.
Врач явился мгновенно. И, раздев ребёнка, замер в оцепенении.
— Ну что там у вас ещё? — недовольно поторопил его Шумейкер. — Он что, все-таки живой?
— Сеньор, это не человек. Это — искусно сделанный муляж. Кукла, но мастерски сделанная. У неё расслаблено тело.
— Какого черта! — заорал Шумейкер на пожелавшего выслужиться идиота-сержанта. Но тут же прервал себя:
— Стоп-стоп-стоп. Доктор, попробуйте-ка произвести вскрытие этой славной куколки. Сержант, вы правы, у неё и в самом деле уж очень человеческое личико. Чересчур человеческое. И тельце тоже.
В душе его в это время играли фанфары. Неужели он нашёл то, о чем как раз сегодня не желал думать!
«МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ»
Уже год среди журналистов Агния считалась специалистом по смерти всемирно знаменитого художника Антона Шолохова. И случилось это благодаря её поездке во Францию.
Командировка в Париж свалилась на Агнию почти так же внезапно, как теперь звонок из московского издательства. А все оттого, что когда-то она, молодая журналистка, получила задание газеты сделать материал о Дворянском собрании, которое создавалось в Санкт-Петербурге. Большинству сограждан эта забава с титулами и достоинствами казалась тогда мимолётным анекдотом, нелепой политической игрушкой. Честно сказать, и сама Агния тоже представляла членов организации, создание которой должна была описать в тридцати строках, комичным и малочисленным сборищем ряженых в заплесневелых камзолах и париках, вынутых из музейных подвалов. Будь у неё в тот день журналистский опыт чуть больше, с этим представлением она бы, возможно, так и осталась. Однако это было её первое настоящее задание. К тому же компания, которую она застала во дворце Белосельских-Белозерских, что стоит на Невском проспекте у Аничкова моста, состояла в основном из «людей с умными лицами, одетых аккуратно, но бедно». Так выразился один её знакомый. То есть это были именно её люди. Узнав, что скромно сидящая двадцатитрехлетняя Агния, старательно записывающая в блокнот их речи, — журналистка и к тому же принадлежит к старинному дворянскому роду Самариных, они и её немедленно включили в члены оргкомитета. Так она неожиданно стала не последним человеком в Дворянском собрании своего города. И все же, когда возникла необходимость лететь в Париж кому-либо из журналистов, Агния даже не надеялась, что этим журналистом станет именно она. В правлении был весьма пронырливый молодой человек, который умудрялся едва ли не каждый месяц летать в Европу и Штаты от всевозможных фондов, советов и комитетов и всюду делился опытом построения либерального общества. Само собой, парижское задание тоже доверили ему. Но, получив бумаги, этот знаменитый халявщик отправился на своём «Фольксвагене» на дачу, по дороге сбил ребёнка, пытался удрать, был задержан и теперь в ожидании суда сидел с подпиской о невыезде.
А тут выяснилась ещё одна неожиданная подробность. И прозвучала она, словно привет из далёких полузабытых времён. Дело в том, что Агния и брат её Дмитрий не знали ни своих дедов, ни бабок. Все они погибли молодыми в первые годы советских репрессий. Но сохранилась сестра деда — ей посчастливилось выйти замуж за знаменитого академика. В этой семье отец Агнии и Дмитрия воспитывался с младенческих лет. Агния хорошо помнила приёмную мать отца — крупнотелую восьмидесятилетнюю, нет, не старуху, а даму, читавшую книги в подлинниках на французском, немецком и английском. Однажды, Агнии было тогда лет десять, эта двоюродная бабушка уединилась с нею и Дмитрием и рассказала историю их рода.
Честно говоря, из всех сюжетов Агния хорошо запомнила лишь два: про «Бархатную» книгу дворянских родов и о трех Екатеринах. Оказывается, когда по приказу царя Алексея Михайловича, который был отцом Петра Великого, сожгли старые книги боярских родов, чтобы уничтожить местничество, то завели «Бархатную» книгу. И в неё заново записали старинные дворянские фамилии. Эта книга хранилась в Кремле, и фамилия Самариных тоже была в неё записана. Вторая история была про трех подружек, а если точнее, то про далёкого предка Агнии, юную Катеньку Самарину, её подругу — столь же юную великую княгиню Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину Великую) и третью юную деву — Екатерину Воронцову (будущую Дашкову — .директора Российской Академии наук). Сюжет был как раз о том, как Катенька Воронцова влюбилась в случайно увиденного на улице молодого офицера необычайной красоты, Дашкова, а Катенька Самарина и будущая императрица Екатерина Алексеевна помогли удачному устройству их брака.
Эти истории Агния воспринимала подобно сказкам. Все равно, как если бы ей стали рассказывать о том, что её предки — сама Василиса Премудрая или Добрыня Никитич, от которого, кстати, если верить древним родословным, и в самом деле шёл их род через знаменитого киевского боярина Вышату. Уже в более взрослом возрасте она узнала и о других предках: например, Юрии Фёдоровиче Самарине, которого называли душой и мотором крестьянской реформы 1861 года. Правда, потом дети и внуки тех самых крестьян, которым большой любитель народа русского, либеральный предок Агнии помог получить свободу, как раз и расстреляли его собственных детей и внуков. Но это уже — печальная деталь любой революции.
Бабушка показала тогда же и старинные документы, которые свидетельствовали о записи их рода в дворянские книги. И вот теперь этот рассказ из детства неожиданно материализовался. Выяснилось, что старший брат погибшего деда, Иван Андреевич Самарин, успел эмигрировать, прожил в Париже много лет и передал своей дочери записки той самой Катеньки Самариной, что вместе с великой княгиней Екатериной Алексеевной устраивала брак Екатерине Воронцовой-Дашковой.
А дочь успела завещать их перед недавней кончиной Дворянскому собранию Петербурга.
Сначала совпадению фамилий никто не придал значения. Но когда выяснилось, что Агния — не какая-нибудь случайная однофамилица, а наследница этого самого рода, то, само собой, она стала единственным кандидатом на поездку. И в результате её срочно отправили во французское консульство за визой.
Все же Агния колебалась: ей сказали, что у приглашающей стороны хватит средств только на оплату дороги туда и обратно. Поселить же её могут на квартире у кого-нибудь из соотечественников. Но Агния, которая всегда старалась заплатить за других, представить себя приживалкой, пусть даже кратковременной, не могла. С другой стороны, денег, чтоб снять в Париже гостиничный номер, у неё, естественно, не было. Колебания длились два дня.
— Немедленно в консульство! — сказал на третье утро Глеб, узнав, что она все ещё раздумывает. И, отодвинув чашку с кофе, выложил на стол пять бумажек по сто баксов. — Я узнавал, на дешёвый номер и дешёвый прокорм этого хватит. Не полетишь в Париж, будешь достойна всяческого сожаления!
За недолгую семейную жизнь Агния успела привыкнуть к этой привычке мужа: в моменты волнения он высказывался высокопарно.
— Глебушка, неужели ты их занял из-за меня?! — ужаснулась Агния, боясь прикоснуться к купюрам с портретами американского президента. — Нам же никогда не отдать!
— Допустим, филологи тоже иногда получают гранты… Фонд фундаментальных исследований.
Агния посомневалась в истинности его слов, но в конце концов деньги взяла, хотя про себя поклялась расходовать их лишь на краю голодной гибели. И поэтому в последние дни перед отлётом с благодарностью записывала в блокнот советы знакомых на тему «Как прожить неделю в центре Парижа почти без денег и не умереть с голоду». Тем более что слегка поголодать она стремилась давно и часто — ей казалось, что склонность к полноте уже переходит дозволенные границы.
Слегка поголодать Агния стремилась с шестнадцати лет, . правда, чаще дневное голодание у неё кончалось ночным съедением батона с могучим куском колбасы. Естественно, она не заглатывала их целиком, как удав, а делала из них бутерброды, но результат от этого не менялся.
И все же в те дни гораздо больше Агнию мучило иное: во что, собственно говоря, она там, в Париже, оденется? Все-таки представительнице петербургского дворянства нужно и, так сказать, прикид иметь соответствующий. А у неё вся одежда была из секонд-хэнда. В родном городе она выглядела вполне прилично и даже слегка попсово. Но забавно было бы, если какая-нибудь француженка или заезжая американская туристка признала на ней собственную блузку или юбку.
Однако и эта проблема рассосалась сама собой. Уже через два-три дня Штопка, жена брата, вместе со своими подругами навезла ей столько одежды, что Агния даже не все и примерить успела.
Выложив на стол свои доллары и заставив её принять решение, Глеб ещё и полюбопытствовал:
— Хотел бы я знать, на каком языке ты станешь там изъясняться?
Агния кончила французскую школу, в университете же учила английский и на экзаменах получала пятёрки. Ей даже когда-то казалось, что в обоих языках она достигла кое-каких высот. Потом поняла, что высоты эти — весьма мнимые. Простые тексты она, конечно, читала без словаря и при общении с иностранцами легко могла выговорить несколько фраз. Однако, когда эти самые иностранцы сами заговаривали с ней, она тут же растерянно умолкала. Или кивала головой с лёгкой улыбкой идиотки, потому что ни одного слова из их скороговорки понять не могла.
В отличие от брата. Вот у кого французский сидел в генах. Даже отслужив армию, он не только не забыл язык, а наоборот — стал говорить ещё уверенней. В своей милиции, или как там её, прокуратуре, он был, возможно, единственным, кто так свободно говорил по-французски. Не зря же, когда однажды прилетел парижский полицейский комиссар Симон Пернье, Димку заставили принять его в их родительской квартире. А ей, Агнии, тогда ещё незамужней сестре, пришлось изображать гостеприимную хозяйку дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
В хорошие для здоровья часы он об этом много раз думал. Однако не нынешним вечером. Сегодня вместо тяги к размышлениям ему мечталось разложить своё битое болезнями тело на плетёном диване и просто лежать, прикрыв глаза, погрузившись в туманную полудрёму. Но эти мечтания прервал сержант Батильдос в пропотевших брюках, приведший дрожащего от страха, почти плачущего пассажира.
Приведённый был типичным яйцеголовым из Европы. Одетый в шорты и футболку, он наверняка где-нибудь дома корчил из себя отъявленного смельчака, но, едва попав в переделку, стал пускать сопли. И точно, паспорт у него был бельгийский, к тому же парень едва говорил по-испански. Поэтому им пришлось перейти на английский.
— Она попросила меня постоять около своей сумки всего минут десять, — говорил он, то снимая, то вновь надевая свои очки. — Через час я захотел пить, но её по-прежнему не было. Я испугался, вдруг это террористка и, действуя по инструкциям, подозвал сержанта. Я клянусь вам, это не моя сумка, я всего лишь за ней наблюдал, её мне оставила незнакомая женщина. Иначе, с какой бы стати я стал подзывать этого сержанта!
— Сеньор, я нарушил правила безопасности, не надо было открывать её в помещении здания. Но, ей-богу, я сразу понял, что в сумке нет никакой бомбы, и в то же время эта история показалась мне подозрительной.
— Ближе к делу, сержант, — поторопил его Шумейкер.
— Да дела, в общем, никакого и нет, если не считать мёртвого ребёнка, которого зачем-то подбросила неизвестная. Если этот господин, конечно, говорит правду.
Пассажир снова, всхлипывая, стал уверять, что у него и в мыслях не было их обмануть. Однако Шумейкер не стал его слушать. Нажав клавишу внутренней связи, он сразу пригласил врача. Ребёнок, и к тому же мёртвый — это по части медицины, а никак не службы безопасности.
Врач явился мгновенно. И, раздев ребёнка, замер в оцепенении.
— Ну что там у вас ещё? — недовольно поторопил его Шумейкер. — Он что, все-таки живой?
— Сеньор, это не человек. Это — искусно сделанный муляж. Кукла, но мастерски сделанная. У неё расслаблено тело.
— Какого черта! — заорал Шумейкер на пожелавшего выслужиться идиота-сержанта. Но тут же прервал себя:
— Стоп-стоп-стоп. Доктор, попробуйте-ка произвести вскрытие этой славной куколки. Сержант, вы правы, у неё и в самом деле уж очень человеческое личико. Чересчур человеческое. И тельце тоже.
В душе его в это время играли фанфары. Неужели он нашёл то, о чем как раз сегодня не желал думать!
«МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ПАРИЖ»
Уже год среди журналистов Агния считалась специалистом по смерти всемирно знаменитого художника Антона Шолохова. И случилось это благодаря её поездке во Францию.
Командировка в Париж свалилась на Агнию почти так же внезапно, как теперь звонок из московского издательства. А все оттого, что когда-то она, молодая журналистка, получила задание газеты сделать материал о Дворянском собрании, которое создавалось в Санкт-Петербурге. Большинству сограждан эта забава с титулами и достоинствами казалась тогда мимолётным анекдотом, нелепой политической игрушкой. Честно сказать, и сама Агния тоже представляла членов организации, создание которой должна была описать в тридцати строках, комичным и малочисленным сборищем ряженых в заплесневелых камзолах и париках, вынутых из музейных подвалов. Будь у неё в тот день журналистский опыт чуть больше, с этим представлением она бы, возможно, так и осталась. Однако это было её первое настоящее задание. К тому же компания, которую она застала во дворце Белосельских-Белозерских, что стоит на Невском проспекте у Аничкова моста, состояла в основном из «людей с умными лицами, одетых аккуратно, но бедно». Так выразился один её знакомый. То есть это были именно её люди. Узнав, что скромно сидящая двадцатитрехлетняя Агния, старательно записывающая в блокнот их речи, — журналистка и к тому же принадлежит к старинному дворянскому роду Самариных, они и её немедленно включили в члены оргкомитета. Так она неожиданно стала не последним человеком в Дворянском собрании своего города. И все же, когда возникла необходимость лететь в Париж кому-либо из журналистов, Агния даже не надеялась, что этим журналистом станет именно она. В правлении был весьма пронырливый молодой человек, который умудрялся едва ли не каждый месяц летать в Европу и Штаты от всевозможных фондов, советов и комитетов и всюду делился опытом построения либерального общества. Само собой, парижское задание тоже доверили ему. Но, получив бумаги, этот знаменитый халявщик отправился на своём «Фольксвагене» на дачу, по дороге сбил ребёнка, пытался удрать, был задержан и теперь в ожидании суда сидел с подпиской о невыезде.
А тут выяснилась ещё одна неожиданная подробность. И прозвучала она, словно привет из далёких полузабытых времён. Дело в том, что Агния и брат её Дмитрий не знали ни своих дедов, ни бабок. Все они погибли молодыми в первые годы советских репрессий. Но сохранилась сестра деда — ей посчастливилось выйти замуж за знаменитого академика. В этой семье отец Агнии и Дмитрия воспитывался с младенческих лет. Агния хорошо помнила приёмную мать отца — крупнотелую восьмидесятилетнюю, нет, не старуху, а даму, читавшую книги в подлинниках на французском, немецком и английском. Однажды, Агнии было тогда лет десять, эта двоюродная бабушка уединилась с нею и Дмитрием и рассказала историю их рода.
Честно говоря, из всех сюжетов Агния хорошо запомнила лишь два: про «Бархатную» книгу дворянских родов и о трех Екатеринах. Оказывается, когда по приказу царя Алексея Михайловича, который был отцом Петра Великого, сожгли старые книги боярских родов, чтобы уничтожить местничество, то завели «Бархатную» книгу. И в неё заново записали старинные дворянские фамилии. Эта книга хранилась в Кремле, и фамилия Самариных тоже была в неё записана. Вторая история была про трех подружек, а если точнее, то про далёкого предка Агнии, юную Катеньку Самарину, её подругу — столь же юную великую княгиню Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину Великую) и третью юную деву — Екатерину Воронцову (будущую Дашкову — .директора Российской Академии наук). Сюжет был как раз о том, как Катенька Воронцова влюбилась в случайно увиденного на улице молодого офицера необычайной красоты, Дашкова, а Катенька Самарина и будущая императрица Екатерина Алексеевна помогли удачному устройству их брака.
Эти истории Агния воспринимала подобно сказкам. Все равно, как если бы ей стали рассказывать о том, что её предки — сама Василиса Премудрая или Добрыня Никитич, от которого, кстати, если верить древним родословным, и в самом деле шёл их род через знаменитого киевского боярина Вышату. Уже в более взрослом возрасте она узнала и о других предках: например, Юрии Фёдоровиче Самарине, которого называли душой и мотором крестьянской реформы 1861 года. Правда, потом дети и внуки тех самых крестьян, которым большой любитель народа русского, либеральный предок Агнии помог получить свободу, как раз и расстреляли его собственных детей и внуков. Но это уже — печальная деталь любой революции.
Бабушка показала тогда же и старинные документы, которые свидетельствовали о записи их рода в дворянские книги. И вот теперь этот рассказ из детства неожиданно материализовался. Выяснилось, что старший брат погибшего деда, Иван Андреевич Самарин, успел эмигрировать, прожил в Париже много лет и передал своей дочери записки той самой Катеньки Самариной, что вместе с великой княгиней Екатериной Алексеевной устраивала брак Екатерине Воронцовой-Дашковой.
А дочь успела завещать их перед недавней кончиной Дворянскому собранию Петербурга.
Сначала совпадению фамилий никто не придал значения. Но когда выяснилось, что Агния — не какая-нибудь случайная однофамилица, а наследница этого самого рода, то, само собой, она стала единственным кандидатом на поездку. И в результате её срочно отправили во французское консульство за визой.
Все же Агния колебалась: ей сказали, что у приглашающей стороны хватит средств только на оплату дороги туда и обратно. Поселить же её могут на квартире у кого-нибудь из соотечественников. Но Агния, которая всегда старалась заплатить за других, представить себя приживалкой, пусть даже кратковременной, не могла. С другой стороны, денег, чтоб снять в Париже гостиничный номер, у неё, естественно, не было. Колебания длились два дня.
— Немедленно в консульство! — сказал на третье утро Глеб, узнав, что она все ещё раздумывает. И, отодвинув чашку с кофе, выложил на стол пять бумажек по сто баксов. — Я узнавал, на дешёвый номер и дешёвый прокорм этого хватит. Не полетишь в Париж, будешь достойна всяческого сожаления!
За недолгую семейную жизнь Агния успела привыкнуть к этой привычке мужа: в моменты волнения он высказывался высокопарно.
— Глебушка, неужели ты их занял из-за меня?! — ужаснулась Агния, боясь прикоснуться к купюрам с портретами американского президента. — Нам же никогда не отдать!
— Допустим, филологи тоже иногда получают гранты… Фонд фундаментальных исследований.
Агния посомневалась в истинности его слов, но в конце концов деньги взяла, хотя про себя поклялась расходовать их лишь на краю голодной гибели. И поэтому в последние дни перед отлётом с благодарностью записывала в блокнот советы знакомых на тему «Как прожить неделю в центре Парижа почти без денег и не умереть с голоду». Тем более что слегка поголодать она стремилась давно и часто — ей казалось, что склонность к полноте уже переходит дозволенные границы.
Слегка поголодать Агния стремилась с шестнадцати лет, . правда, чаще дневное голодание у неё кончалось ночным съедением батона с могучим куском колбасы. Естественно, она не заглатывала их целиком, как удав, а делала из них бутерброды, но результат от этого не менялся.
И все же в те дни гораздо больше Агнию мучило иное: во что, собственно говоря, она там, в Париже, оденется? Все-таки представительнице петербургского дворянства нужно и, так сказать, прикид иметь соответствующий. А у неё вся одежда была из секонд-хэнда. В родном городе она выглядела вполне прилично и даже слегка попсово. Но забавно было бы, если какая-нибудь француженка или заезжая американская туристка признала на ней собственную блузку или юбку.
Однако и эта проблема рассосалась сама собой. Уже через два-три дня Штопка, жена брата, вместе со своими подругами навезла ей столько одежды, что Агния даже не все и примерить успела.
Выложив на стол свои доллары и заставив её принять решение, Глеб ещё и полюбопытствовал:
— Хотел бы я знать, на каком языке ты станешь там изъясняться?
Агния кончила французскую школу, в университете же учила английский и на экзаменах получала пятёрки. Ей даже когда-то казалось, что в обоих языках она достигла кое-каких высот. Потом поняла, что высоты эти — весьма мнимые. Простые тексты она, конечно, читала без словаря и при общении с иностранцами легко могла выговорить несколько фраз. Однако, когда эти самые иностранцы сами заговаривали с ней, она тут же растерянно умолкала. Или кивала головой с лёгкой улыбкой идиотки, потому что ни одного слова из их скороговорки понять не могла.
В отличие от брата. Вот у кого французский сидел в генах. Даже отслужив армию, он не только не забыл язык, а наоборот — стал говорить ещё уверенней. В своей милиции, или как там её, прокуратуре, он был, возможно, единственным, кто так свободно говорил по-французски. Не зря же, когда однажды прилетел парижский полицейский комиссар Симон Пернье, Димку заставили принять его в их родительской квартире. А ей, Агнии, тогда ещё незамужней сестре, пришлось изображать гостеприимную хозяйку дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60