Я выдохнула дым прямо ему в лицо — но он не понял значение этого жеста.
Он пребывал уже в другом мире, и все, что мне оставалось сейчас, — это сказать ему вежливо, но твердо, что в таком случае я забираю свое предложение и ему придется самому платить за себя. Или можно было заказать себе что-нибудь жутко дорогое типа бутылки лучшего вина — а потом выйти под предлогом посещения туалета и исчезнуть этак по-английски, не прощаясь.
И я уже подняла глаза на бродящего поблизости официанта, собираясь попросить его принести меню, когда Перепелкин наконец смилостивился. Не зная, что смилостивился не надо мной — а над самим собой. Потому что денег даже для того, чтобы рассчитаться за пиво, у него явно не было.
— Охранник, который там работает, — сосед мой. — Он так широко ухмыльнулся, словно сообщал мне, что у него есть свой человек в администрации президента. — Они там дежурят сутки через двое — вот он как раз в субботу там и сидел старшим смены и видел, как банкир вечером приехал с телкой. Телку, говорит, не видел, — тот часто баб возил, любитель он этого дела. А во вторник звонок в тот дом, где они сидят, — сначала из агентства, от которого работают, позвонили. Предупредили, что из «Бетта-банка» звонить будут, чтоб на все вопросы ответили. А потом из банка звонок — когда в последний раз видели банкира? А он и отвечает — в субботу, мол, а в воскресенье и понедельник другие дежурили, за них не знаю. А ему — сходите, проверьте и отзвоните. Ну он взял одного из смены и пошли. Хлоп — дверь не заперта, прикрыта только. Встали на пороге, давай орать, хозяина звать — а там тишина. Заходят — а домина огромный, три этажа, комнат куча, хер знает, что там, может, кто залез. Там, конечно, чужих не пускают, забор есть вокруг поселка, но мало ль чего?
Перепелкин затянулся своим «элэмом», глядя на меня с превосходством, — и я специально приоткрыла рот, словно заворожена была его фантастически интересным повествованием.
— Они даже стволы достали — вдруг чего? Думали, если кто залез, чтоб дом обчистить, и чего унес, им бошки-то поотвинчивают. Пошли по дому — и тут глядь, в спальне этот валяется. Койка огромная, и этот на ней голяком.
Застремались, что, может, спит он, а проснется, так навставляет за то, что без спроса вошли. И давай кашлять да чихать, чтоб проснулся. А этот спит да спит.
Они и решили, что трахался всю ночь, притомился — и баба где-то близко, моется, может, вот трусы ее в кресле и лежат, белые такие, как у стриптизерш, знаешь?
Вышли, короче, пошли бабу искать, а ее нет нигде. Ни в комнатах, ни в сауне, ни в ванной. Там полотенце на полу валяется и помада бабская — а бабы нет. Решили, что, может, она спит где — комнат до хрена, может, пропустили. Может, затрахал он ее, она и ушла в другую комнату спать, — этот-то на черной простыне валяется, а она вся в пятнах белых. Сечешь, что за пятна?
ГТерепелкинские мутные глаза перестали бегать по сторонам и нагло уперлись в мое лицо, а потом соскользнули ниже. Кажется, он, похмелившись и поев, ожил настолько, что вспомнил, что родился мужчиной и у него даже где-то был половой орган.
— Короче, опять к этому пошли — а там просекли, что он мертвяк. Ну и звонить в банк обратно. Те им — ментов не вызывать, щас приедем. А они в контору свою отзвонили — те говорят, ментам звоните. Тут банковские прилетели, он им трусы показал, и пятна, и помаду в ванной. А через пять минут менты заваливают — банковских выставили, давай в доме шарить. А банковские взбеленились и на соседа моего поперли — поняли, кто ментов вызвал. В сторону отвели и отдолбили, чтоб без следов. Сначала по печенке засадили так, что на колени плюхнулся, а потом по почкам еще. И ствол к башке — болтать, падла, будешь, кончим к едрене фене. Во как!
Я изобразила на лице сочувствие — хотя Перепелкин, кажется, не особо переживал за соседа.
— Ну, свои его оттащили в сторожку, он там отлежался, оклемался чуток.
А потом какие-то шишки банковские понаехали на «мерсах» «шестисотых» и менты с ними из Москвы, генерал даже был. А соседа и напарников его следователь давай опрашивать. И соседу так хитро — что, мол, видел? А он просек уже и отвечает — да ничего я не видел, труп только. А у следака рожа сразу довольная — раз просек, в чем дело, живи тогда. Хотя один хрен обыскали и соседа, и напарников — не сперли ли чего? А потом — умер банкир от сердца, прихватило ночью, а рядом никого. А вы радуйтесь, что агентству вашему не предъявляют, — а то, мол, по-разному можно повернуть…
Рассказчик перевел дух, вытирая покрытый испариной лоб, — и потянулся к пятому уже бокалу. И, не спрашивая, можно ли заказать еще, снова позвал официанта, потребовав пива и заодно креветок, потому как мясо с картошкой он уже сожрал.
Это нагло так было — демонстративно требовать свое за то, что я услышала. Но я не собиралась возмущаться — в конце концов, предлагая ему сходить в ресторан, я была готова расстаться с сотней долларов. А тут даже при его тяге к пиву и непомерном аппетите — непонятно, куда в него, тощего, столько влезало, — можно было ограничиться пятьюдесятью. И следовало признать, что его информация — в которую я все еще не могла поверить до конца — этого стоила.
— А я как раз в среду встал, башка трещит — наотмечался накануне, — а в кармане голяк. — Перепелкин снова закурил свой «элэм» — хотя следовало сказать ему спасибо, что это не зайцевская «Ява», которая все грозится нанести ответный удар американскому «Мальборо» — примерно такой же, какой наши «Жигули» наносят их «фордам» и «линкольнам». — А мне в редакцию переть. Хоть пива выпить по дороге, не то не доеду, в метро помру. Дай, думаю, к Петьке зайду, хоть полтинник перехвачу до пятницы — он мужик свой, меня уважает. Я о нем писал как-то, когда в газетенке криминальной трудился. Звоню-звоню — а там голый Вася. А потом шаги такие, будто бабка какая идет, еле ноги переставляет. Думаю, что такое? Он с женой, Валькой, живет вдвоем, а Вальке на работу с утра, она в магазине продавщицей рядом с нами, — че, думаю, за бабка объявилась? Мать, что ли, его или Валькина к ним приехала? А тут он открывает — здоровенная шайба, а скрюченный пополам, рожа перекошенная, за спину держится. Я ему — ты че, Петь, нажрался, что ль, да на улице упал да поморозился? А он жмется. А потом — давай, говорит, Вов, примем по полтинничку, может, полегчает. Ну и приняли…
Да, может, ты пиво не пьешь, а водочки хочешь? Я мешать не люблю — но чтоб ты выпила, готов. Хочешь?
— О, что вы, я за рулем! — Я лучезарной улыбкой поблагодарила его за заботу — приятно, что он готов был ради меня пойти на жертвы, тем более такие страшные. — Спасибо.
— Ладно, я пивка пока. — Шестой бокал опустел — в Перепелкине было уже три литра пива. — Так слушай — я немного принял, похорошело мне, а Петька прям стакан сразу накатил. Обидно мужику, что здоровый такой, а его как собаку отдолбили, — вот и раскололся. Так-то из него слова не вытянешь, я его сколько раз просил, чтоб рассказал про тех, кто в поселке живет, — кто водку жрет, кто блядей вызывает, кто гулянки с бабами устраивает или жену колошматит. Люди-то при бабках, известные, статейка бы получилась атасная. А он ни в какую — выпрут, говорит, за такое. А тут сам начал — все и выложил. А уж как рассказал, застремался — просить начал, чтоб его не упоминал, а то выпрут из агентства. Я ему — понятное дело, Петь. А сам думаю — хер-то я молчать буду, раз такие дела.
Ну и говорю — пойду, Петь, пора. А он просек, просить стал, чтобы я не писал, — сотку баксов взаймы, говорит, дам, отдашь, когда сможешь, только не пиши. Жалко мужика стало, я ему и говорю — да не буду я. Прикинулся, что сам в жопу уже пьяный, — и свалил. Я ж журналист, ты пойми, — как я могу молчать, когда такое услышал?
Говорить ему, что он слишком высокого о себе мнения, я не стала. И что пишет он не для того, чтобы открыть людям истину, — а чтоб гонорар заплатили и зарплату повысили. И что хотя фамилия банкира не указана, тот, кто знает, о ком речь, легко может вычислить, от кого исходит информация. А значит, соседа своего он все-таки подставил — при этом наверняка взяв у него якобы взаймы сотню долларов за молчание.
Я далека была от того, чтобы его осуждать, — не судите, да не судимы будете. Тем более что мне знакомо ощущение, когда получаешь потрясающую фактуру, а тебя просят хранить ее в тайне. Жуткое ощущение, честное слово.
Особенно болезненное в те времена, когда я была настоящим стервятником — готовым писать о ком и о чем угодно. Таким бескомпромиссным стервятником, не расположенным никого щадить. Беспощадным вскрывателем нарывов на теле общества, готовым в поисках фактов клевать любую падаль, плюющим на последствия своей статьи и руководствующимся только одним мотивом — читатель должен знать правду.
Ох каким я тогда была разоблачителем! Мне даже все равно было, кого разоблачать. Комсомольского работника, мотающегося за казенный счет за границу и берущего с собой секретаршу-любовницу, — или тренера какой-нибудь сборной, который наживается, распродавая экипировку и дефицитные продукты, положенные его подопечным. Берущего взятки за прописку внуков к бабушкам начальника жэка — или директора рынка, за деньги отдающего предпочтение торговцам с Кавказа и гоняющего русских бабок.
Мне даже родной папа в шутку сказал как-то, что меня боится — и дарит мне машину, только чтобы я не разгромила то совместное предприятие, в которое он перешел из своего института на большие по тем временам деньги. Потому что если предприятие рухнет, то они с мамой умрут с голоду, — и уж лучше пожертвовать машиной, чем жизнью. Это была шутка — но в ней присутствовала доля истины.
Правда, в отличие от сидевшего передо мной урода я всегда разоблачала бескорыстно — и никогда не подставляла человека, который мне что-то рассказывал и при этом просил сделать так, чтобы никто ни о чем не догадался. Знания душили меня и распирали — но я упорно рыла землю, чтобы сдержать слово и найти другой ход. Чтобы повернуть все так, чтобы мой, так сказать, осведомитель остался в тени. А этот урод действовал из корыстных побуждений — и подставил своего соседа. И кажется, этим гордился.
— Я из дома сразу в редакцию — к главному. — Воспоминания о том, что он считал подвигом, доставляли Перепелкину не меньшее наслаждение, чем пиво. — Тот мне — да от тебя водкой несет! А я ему — специально выпить пришлось с человеком, чтоб рассказал кое-что. За редакцию, говорю, страдаю — потому как меня от спиртного воротит. А сейчас, говорю, дайте мне машину и фотографа — я вам такое привезу, что упадете. А он даже машину не дал — сам, говорит, съездишь. Я баксы поменял Петькины, тачку поймали с фотиком — и туда. Охрана нас не пускает — а тут менты. Я им удостоверение, а они нас на три буквы. А фотик парень ушлый, щелкнул тот дом, который видно было из-за ворот, — какая хер разница, кто там живет, тот или не тот. Вот и дали снимок еще — чтобы красивее. А заголовок я сам придумал — что богатые тоже хочут. Отпад, да?
— Фантастика! — Я покачала головой, подтверждая, что поражена, — что во многом было правдой. — Честное слово, просто фантастика. Если ваш главный редактор после этой статьи не повысит вам зарплату хотя бы вдвое — то он просто дурак. И лично я не сомневаюсь, что после этой статьи на вас посыплются предложения из других газет — наверное, мы с вами сидим тут сейчас, а там в редакции у вас телефон разрывается…
Перепелкин не понял моего намека на то, что пора заканчивать, пьяно осклабившись.
— А вот скажите, Володя… — Я была несколько растеряна услышанным и судорожно пыталась сообразить, могу ли еще что-нибудь из него вытянуть. — Ваш сосед — он думает, что это убийство? И что его убила именно девушка — или она просто могла открыть кому-то дверь?
— Да ясный день — убийство! — Мой собеседник, похоже, даже обиделся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73