— Надо делать двойной забор и канаву прокопать глубже, — продолжал майор и обратился к одному офицеру, начальнику отряда: — Мобилизуйте всех расконвоированных.
Солдаты стаскивали из кузова ещё двоих притаившихся там арестантов. Трое с оружием вошли в зону и приказали всем собравшимся разойтись.
Водителя машины нашли связанного и с тряпкой во рту в углу подвала с опилками.
В этот же день вечером Вадима вызвали в штаб к начальнику колонии и допросили. И после допрашивали несколько раз, так как он находился вблизи машины. Все обстоятельства дела и показания свидетелей не дали улик против Вадима, и его оставили в покое.
Все это жутко подействовало на него. Он чувствовал, что не нужен тут никому, кроме следователя, который нуждался в нём лишь постольку, поскольку хотел предъявить ему обвинение как пособнику и набавить срок. Жизнь становилась невыносимой. Душу разъедали тоска и одиночество.
«Вот когда началась, — думал он, — расплата за содеянное. А ведь не прошло и трёх месяцев. Все семь лет впереди. Я не выдержу, умру здесь…»
Заключённых хоронили в зоне. Страшно было не столько от того, что умрёт здесь, а оттого, что конец его и похороны будут постыдными. От этих мыслей ему становилось жутко. Эти мысли истощали не только душу, но и физическую силу, что немедленно сказалось на его работе в бригаде. Тяжёлая работа иногда ему была не под силу, и он не выполнял нормы выработки. За это наказывали. Он попал в штрафной изолятор.
XX
В Новопашино рядом с Домом культуры был небольшой и уютный парк с акациями и берёзками. Однажды вечером Олег прогуливался в нём и услышал окрик:
— Осинцев!
Он оглянулся и увидел Добровольского. Юрий Петрович сидел на лавочке под берёзкой, свободно развалясь и распластав руки. Олег повернул к нему, и они тепло поздоровались.
— Как дела? — спросил Добровольский. — Садись, рассказывай.
— Готовлюсь. Решаю задачи из сборника Моденова.
— Когда увидимся в институте?
— Очевидно, в сентябре, если зачислят.
— Зайди ко мне обязательно, Олег… Как тебя по батюшке?
— Павлович.
— Олег Павлович Осинцев. А неплохо звучит для Героя Советского Союза. Это ж какому надо быть счастливчику, чтобы вытянуть такой лотерейный билет. Его величество Случай, наверно, всё-таки имел место?
— Конечно. Парламентёром могли послать другого.
— Счастливчик.
— Я что-то не чувствую себя счастливчиком.
— Несчастная любовь?
В ответ многозначительное молчание.
— Та-ак. Ясно. И кто она? Какая-нибудь студенточка — заря вечерняя?
Олег улыбнулся, вспомнив песню «Студенточка — заря вечерняя». Он иногда до того момента, пока Марина не вышла замуж, напевал её, вспоминая свою студенточку. Под настроением, вдруг обуявшим его сейчас в связи со знакомым мотивом, кивнул в знак согласия.
— Где учится? — допытывался Юрий Петрович.
— В Иркутском университете.
— Как зовут?
— Марина.
— А фамилия? — Добровольский вдруг насторожился.
— Девичья была Белькова. Сейчас не знаю.
— Историк?
— Точно.
Собеседники уставились друг на друга.
— Вот уж воистину пути Господни не исповедимы, — сказал Добровольский.
Олег встрепенулся — словно ударили обухом по голове. Вспомнил, наконец, откуда знакомо ему лицо Юрия Петровича. Вспомнил тихую улочку в Иркутске. И тот жуткий необъяснимый страх, который пришлось испытать. Не за себя, конечно. За Марину. за этого хлюста, который волочился за ней. Тихая безлюдная улочка могла стать тогда печально знаменитой, если бы хватило сил поднять руку на Марину.
— Да-а, — произнёс Добровольский, удивляясь все больше и больше. — Интересная у нас с тобой ситуация. Как в той частушке: «За мной трое, за мной трое, за мной трое как один; из большого переулка Санька, Ванька и румын». Вот так, дорогой друг по несчастью, — улыбнулся Добровольский: — Из нас троих — «румыну» повезло. А мы с тобой, Санька и Ванька, остались, как говорится на бобах. — Юрий Петрович, глядя на Олега, который сидел как пришибленный, опять улыбнулся и хлопнул его по плечу: — Не переживай. Сейчас свободна твоя Марина. А я не буду мешать. Да и не конкурент я тебе.
У Олега отвисла челюсть. Но он ничего не понимал.
— Марина Викентьевна Белькова в девичестве, а теперь Пономарёва, — сказал Добровольский. — На некоторое время рассталась со своим горячо любимым и обожаемым мужем. Вот и лови момент, пока она свободна.
Олег вовсе ничего не понимал.
— Этот идиот нынче весной, гоняя пьяным по городу на своём «Мерседесе», задавил человека, — пояснил Юрий Петрович. — Его упекли на семь лет.
Новый удар обухом по голове.
«Не хватит ли на сегодня, — подумал Олег. — С ума можно сойти». И надо бы вскочить с лавки и бежать без оглядки подальше от этого новоявленного друга по несчастью. Но уж очень хотелось выведать, какие были отношения между ним и Мариной. Главное — не была ли она его любовницей? Эта чёрная мысль змеёй заползла в душу и сдавила сердце, как скользкий омерзительный удавчик.
— Она… когда уже была замужем — распутничала? — спросил Олег.
— Да ты что! — сказал Добровольский. Даже отпрянул, когда увидел окаменевшее лицо собеседника: — У тебя, видимо, знакомство-то с ней шапочное… Или уж так влюблён, что рассудок помутился на почве ревности. Успокойся. Она совсем не из той породы.
У Олега сразу гора с плеч. Вздохнул свободно и немедленно встал с лавки.
— Я пойду.
— Э, нет, дружище! — Добровольский схватил Олега за руку. — Пойдём ко мне в гости. Надо отметить такое удивительное совпадение. Пойдём! У меня есть бутылка хорошего вина.
— Нет, сегодня я не могу, — ответил Олег. — Прости, но… как-нибудь в другой раз.
— Ну иди, коли так. Я скоро еду на юг. Но эту неделю ещё буду здесь. Заходи в любое время.
— Спасибо.
— Приедешь в Иркутск — сразу ко мне на кафедру, — сказал Добровольский. — Я представлю тебя ректору, и проскочишь как по маслу.
— Да я уж был принят, — ответил Олег. — Но узнал об этом слишком поздно. Пришлось год пропустить. Интересно, как в таких случаях бывает: снова надо сдавать экзамены, или не надо?
— Думаю, что все экзамены сдавать не придётся. Разве что какой-нибудь один — профилирующий. Чтобы удостовериться, не забыл ли ты за это время все на свете. Учти. Программа в институте насыщенная. — Базу надо иметь обязательно.
Они расстались и встретились через месяц при следующих обстоятельствах. Олег приехал в институт, и ему действительно предложили пересдать хотя бы на тройку физику или математику. На выбор. Он выбрал математику.
На другой день сдавала экзамен по математике одна группа, и Осинцева включили в неё. И в то самое время, когда он потел над последней довольно трудной задачей, в аудиторию вошёл Добровольский. Он поздоровался с экзаменатором и мигнул Осинцеву, подсел к экзаменатору и стал с ним разговаривать. Олег, наконец, домучил задачу, но не был уверен в том, что правильно её довёл и сидел в нерешительности. Когда очередной абитуриент в превеликом волнении подошёл к столу и стал отвечать, Добровольский заметил состояние Осинцева. Он тихонько оставил экзаменатора, дабы не мешать ему вершить судьбы людей, солидно прошёлся вдоль ряда и на обратном пути остановился сбоку Осинцева. Олег показал ему решение первой задачи. Тот утвердительно кивнул головой. Вторая, третья и четвёртая задачи тоже были решены правильно. Но когда Добровольский просматривал последнюю, вдруг отрицательно качнул головой и, ткнув пальцем туда, где была ошибка, пошёл к столу. У Олега уже все помутилось в голове от напряжения, но он с последним усилием воли стал изучать то место, которое показал Добровольский, и понял ошибку. Однако, решив задачу, он не пошёл отвечать, а значительно уставился на Добровольского. Тот снова подошёл к нему, посмотрел исписанные листы, и теперь, опять весело мигнув, благословил его на схватку с экзаменатором. Получив пятёрку, Олег словно пьяный, вышел из аудитории и сел на лавку в коридоре, ожидая Добровольского.
— Ну вот, теперь всё в порядке, — сказал Добровольский, через минуту подойдя к нему и от души пожимая руку.
Осинцева зачислили на дневное отделение по машиностроительной специальности.
XXI
Когда Вадима отправили в штрафной изолятор, он оказался в одной камере с Султаном.
— Свой малый, — сказал Султан, хлопая по плечу Вадима, стоявшего в задумчивости возле двери изолятора. — Аристократ. Надо дать тебе титул. О, придумал! Граф. Будешь графф Пономарёфф! — с ложным пафосом воскликнул Султан, издевательски коверкая окончания.
На нарах сидели ещё несколько штрафников. Некоторые из них захихикали.
— Знаю, о чём думаешь, — продолжал Султан, обращаясь снова к Вадиму. — О свободе не мечтай. Бежать отсюда трудно. Продают на каждом шагу.
— Я не собираюсь бежать, — ответил Вадим. — Мне бы хоть сюда-то не попадать, и то хорошо. А спасение одно — надо ишачить до седьмого пота.
— Ага, — произнёс Султан как бы в задумчивости и с некоторой ноткой удивления. Отступив на шаг, он окинул пристальным взглядом Вадима и прибавил: — Свиньи. Прирождённого барина заставляют ишачить до седьмого пота.
Лицо у Вадима перекосилось в болезненную гримасу.
— Вот что, Граф, — продолжал Султан, подойдя к нему вплотную и наклонив голову, которая как всегда была в чалме из полотенца. — Ты ходил к Пушкареву за какими-то советами, пресмыкался перед ним. У лягавого пса, думаешь чего-нибудь добьёшься? Вот! — Султан показал кукиш Вадиму. — Лучше слушай меня…
Вадим понял, что Султан хочет либо припугнуть его, либо вовлечь в свой круг. Он не боялся его, не хотел иметь с ним никаких дел и решил, что лучше сразу заявить об этом.
— Ты оставь меня в покое, — сказала он. — Как-нибудь сам разберусь, что делать.
Султан поднял брови. Его зеленовато-серые глаза выражали не то удивление, не то усмешку. Он молча сел на нары и вдруг произнёс небрежно:
— Графа на экзекуцию.
Вадим не успел опомниться, как его схватили и повалили на пол, повернули животом вниз. Трое сели верхом на него. Один, который сидел на ногах, снял с Вадима штаны и оголил зад. Затем свистнул и, вытянув руку, щёлкнул пальцами, требуя орудие казни. Ему подали две ложки.
— Что вы делаете, ребята? Отпустите! — хрипел Вадим. Попытался вырваться.
Но ребята, смеясь, налегли на него ещё сильнее.
— Ейн момент! — крикнул Султан, — где барабан?
Один арестант схватил ещё две ложки и стал стучать ими по нарам, отбивая барабанную дробь. Тот же, который сидел на ногах Вадима, стал бить ложками по его ягодицам, стараясь ударять в такт барабанщику. Боль становилась всё сильнее, и бедняга через минуту заревел, как под ножом. Арестанты хохотали. Султан стоял в стороне и улыбался, злорадствуя. Снаружи кто-то из охраны стал отмыкать дверь изолятора. Услыхав грохот замка, хулиганы прекратили издевательство и расползлись по нарам. Вадим надел штаны. Измученный, пристыженный, с красным, как медный чайник, лицом поднялся еле-еле и тоже хотел сесть на нары, но, вскрикнув от боли, вскочил. Дружный взрыв хохота потряс стены изолятора. В этот миг наружная массивная дверь распахнулась. Показался надзиратель.
— Прекратить шум! — крикнул он сквозь решётку внутренней двери.
Все притихли, сползли с нар и закрыли собой Вадима. Надзиратель окинул свинцовым взглядом все углы и уставился с подозрением на Султана.
— Анекдоты рассказываем, — сказал Султан, подойдя вплотную к решётке.
Надзиратель выпучил глаза:
— Арапу мне не заправляй! Знаю твои анекдоты. Одиночки захотел?
Он ещё раз внимательно осмотрел изолятор, заключённых и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь. Послышался лязг и грохот замка.
Все повернулись к Вадиму и с любопытством смотрели на него. Краска ещё не сошла с его лица, но на лице была уже не пристыжённость, а бессильная ярость.
— Припомню тебе, — сказал он, взглянув на Султана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70