Глубины ее вполне хватало, чтобы заставить взвизгнуть типичную женщину и отпугнуть типичного террориста с толовой шашкой. Мокрые штанины последнего слишком бросались бы в глаза прохожим.
– Позвольте, я вам помогу! – Я решительно взял Йованку за локоть.
Ей только и оставалось покрепче опереться на мое сильное мужское плечо и энергичным молодым прыжком преодолеть полутораметровое водное препятствие. Было бы довольно рискованно, если б Черновласка носила туфли на шпильках, но на ней были кроссовки, так что никаких неожиданностей не предвиделось. И все же она умудрилась в очередной раз озадачить меня, сначала сняв мою руку со своего плеча, а затем шагнув с порога «малюха» в самую середину лужи.
– Я не сахарная, – пояснила она через пару секунд. – И я могу очень много вынести.
До самых дверей своей квартиры я пытался понять, что она имела в виду. А там, на лестничной площадке, я разом забыл все, о чем думал на протяжении дня. И опять же по ее милости. Йованка вдруг встала на колени и осторожно заглянула под коврик для вытирания ног.
– Могли и сюда подсунуть, – пробормотала она. – Сами знаете, какие они…
– Под коврик?!
Щеки у нее зарумянились.
– Извините. Глупо, конечно. Прямо не знаю, что это со мной…
Я открыл входные двери. Взрыва не последовало.
– Чаю хотите?
– Она торопливо кивнула головой. Если б я сейчас предложил ей распить бутылку спирта, она, ей-богу, согласилась бы.
– Попьем чаю, – сказал я, – а потом поговорим о деле.
Я зашел в уборную, а когда вернулся, она уже убирала постель.
– Зачем? Я сам…
Протест мой носил довольно вялый характер, а вот вид женщины, занимающейся обычной домашней уборкой, умилял, что ли…
– Но ведь уже не взорвется, – мельком улыбнулась она.
Взорваться действительно уже не могло, но кое-что от прежней конструкции в диване до сих пор оставалось. Обнимая подушку, она присела рядом со мной, когда я начал вытаскивать из дивана фрагменты запального устройства.
– Ваш коллега, пожарник, ничего бы тут не нашел… ну если бы сработало, правда? – Она показала пальцем на обсыпанный порохом фитиль. – Все бы в пепел…
Вопрос был, что называется, интересный.
– Думаете, все эти чудеса, чтобы не осталось следов?
Она пожала плечами:
– А вы думаете иначе? Чтобы такое накрутить, нужно время, много времени. Куда проще оставить гранату с растяжкой. И безопасней… А тут ведь одна небольшая нестыковочка – и все насмарку…
– А из вас вышел бы хороший сапёр. Сначала сообразили, что в диване эта… холера. – Я взялся за леску двумя пальцами. – Теперь вот и вовсе по делу… Не то что некоторые…
– Не надо преувеличивать, – смутилась Черновласка. – Ничего такого особенного. Я же говорила вам, там что-то звякнуло. Если бы не звякнуло…
– Когда женщина дельно говорит о мине – уже нечто… – Меня потянуло на философию. – Пани Поплавская, к примеру, только завизжала бы от страха… Вы не феминистка, не обиделись?
Йованка опять пожала плечами, из чего следовало, что к феминисткам она не имеет никакого отношения.
– Нормальные люди не задумываются над тем, как срабатывает взрывное устройство, – продолжил я. – Они об этом понятия не имеют…
Я выждал паузу и вдруг спросил ее:
– Вы что, имели дело с минами? Здесь или у себя?
Мой вопрос явно не доставил ей удовольствия. Огонечки ее золотистых глаз разом потускнели.
– Как вам сказать…
Я решил не углубляться в ее прошлое. К тому же именно в эту минуту до меня вдруг дошло то, что она говорила мне еще прошлой ночью.
– Вы сказали – звякнуло?
– А вы не верите мне?
Я хотел бы ей верить и только поэтому сунул голову в ящик дивана, где и обнаружил закатившуюся в угол монету.
– Ну вот, видите. – Йованка громко сглотнула. – Может, она и звякнула?
Я положил на ладонь монету, одна сторона которой была чем-то залеплена.
– Это пластилин, – сказал я. – А я последний олух, а не сапёр… Понимаете, вот в этой штуке весь фокус. Крыло дивана держалось на этом дурацком на первый взгляд гвоздике. Монета с леской крепится к раме дивана. Гвоздик не выдерживает тяжести, леска приводит в действие запал – и трах-бабах!.. А вы подняли крышку и монета вдруг отвалилась… Случайность, каприз судьбы…
Не отрывая взгляда от моей ладони, она неуверенно кивнула. Потом пошла к столу и с отсутствующим выражением лица разлила по чашкам кипяток.
– Что я должен сделать для вас?
С этим вопросом я тянул до последней возможности. Светло-карие глаза смотрели на меня уже не с грустью, а с какой-то отрешенностью.
– У меня есть дочка. – Йованка, видимо, давно готовилась к разговору. Из кармашка куртки она вынула цветную фотографию и положила ее на стол. – Оля. В январе ей будет семь. У нее белокровие. Врачи говорят, что жить ей осталось меньше года.
По-армейски коротко, ясно, доходчиво. Как рукояткой «стечкина» в лоб. Светловолосое голубоглазое создание, улыбавшееся мне с фотографии, было воплощением жизни, красоты, радости. Я смотрел на озорную мордашку и не мог ни зажмуриться, ни взглянуть на Йованку. У меня бы не хватило смелости смотреть на нее.
– У вас есть дети? – спросила она. Я покачал головой, не поднимая ее. – Ну, книжек-то у вас хватает. Читали, должно быть, где-нибудь, что такое материнская любовь…
Я встал и подошел к окну, конечно же, чтобы проверить, не подкладывают ли бомбу под мой лимузин. В окно я смотрел, пока глаза не пришли в норму. Дистанция между мной и Йованкой как-то разом исчезла.
– Что нужно сделать?
– Я хочу отыскать ее отца.
– Пана Бигосяка?
– Роман Бигосяк – мой нынешний муж. Он не отец Оли. Какое-то время мы думали, что отец он, но потом выяснилось… Я сама из Югославии, а Роман…
– Вы сербка? – (Она не ответила.) – Значит, наполовину сербка. А вторая половина у вас польская… Верно?
– Я знаю сербохорватский, хорошо знаю английский, не очень хорошо русский, немного немецкий, албанский, болгарский… – Она слабо улыбнулась. – У меня, должно быть, способности к языкам. А польский я учила здесь, когда вышла замуж.
Доводилось мне слышать и более конкретные ответы на свои вопросы. Но, в конце концов, дело было не в ее родителях.
– Давайте договоримся, – предложил я, – если вы не хотите говорить о чем-то, сделайте так… – Я сложил треугольник из указательных и больших пальцев, касающихся друг друга кончиками.
– А что это? – Она растерянно улыбнулась.
– Понятия не имею. Это один мой приятель выдуман. Видите – Треугольник? У вас есть водительские права?
– Н-н-нет. – Она наморщила лоб. – Но я, кажется, догадываюсь, что вы имеете в виду: бывают такие дорожные знаки.
– Совершенно верно, предупредительные. Знаете, только, ради бога, не говорите, что отца нужно искать на Балканах…
Она опустила голову и посмотрела на меня сквозь ресницы… Или из-под бровей? Они у нее были густые и светлее, чем волосы. Не светлые, а просто светлее. Подкрашивать их тушью нужды не было. Они придавали ее лицу какую-то возвышенность, что ли. Как у красавиц на картинах старых мастеров. Сказать по правде, красавицей она вовсе не была, и, что забавнее всего, именно это мне в ней и нравилось. Она не отпугивала аурой прекрасной недоступности и в то же время была эффектной, влекущей… Идиотский гимн красоте звучал в моей душе, пока колдовские глаза Йованки гипнотизировали меня, и я под их воздействием мало-помалу смирялся с неизбежным…
– А это нужно говорить? – услышал я как сквозь сон.
Странное дело, я только улыбнулся:
– Значит, я должен ехать на Балканы…
– Не один, нет! – Она энергично мотнула головой. – Мы должны ехать вдвоем. Я знаю, вы не владеете сербским, это чужая страна… И вообще…
– Вдвоем?! Но это же совсем другое дело!.. Во сколько? – Я сделал вид, что смотрю на часы.
– Я знаю! Вы считаете меня сумасшедшей…
– Сумасшедшей? Ну что вы!.. – Я вздохнул. – А ведь надо было бы. Вы что, не видите, какой из меня детектив? Черт меня дернул напечатать дурацкие объявления в газе…
И опять она перебила меня:
– А я пришла к вам вовсе не из-за ваших объявлений! Не такая уж я дура, чтобы ничего не видеть…
– Но вот видите, видите! – воскликнул я с горьким удовлетворением.
Некоторое время она молчала, сведя брови.
– Я думала, вы действительно хотите помочь мне.
Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, помешивая ложечкой пустой кипяток:
– Но я ведь до сих пор не знаю, чем могу помочь вам. А помочь хочу. И вам, и вашей девочке… Вот поэтому я бы и советовал вам поискать кого-нибудь другого…
Йованка вздохнула:
– Но денег на профессионала у меня нет. Да и не в этом дело… Вы верующий, пан Малкош? – (Некоторое время я недоуменно смотрел на нее.) – Простите, пожалуйста, но тому, кто верит в Бога, было бы легче понять меня. Я знаю, это глупо, но когда я прочитала ту статью… ну, это было для меня как Божий знак, не иначе. Порой не знаешь, что делать, мучишься годами, и вдруг тебя словно бы осеняет, как молнией в темноте…
– Минуточку! О какой статье вы говорите?
– О той – в «Политике»… Ну вы же знаете!
– Да, честно говоря, и знать не хочу. Я не покупаю вашу «Политику». Понимаете?… Я не читаю таких газет.
Мне казалось, что я все объяснил ей предельно ясно. Должно быть, психолог из меня был никакой. Йованка странно улыбнулась:
– Но для этого номера вы должны были сделать исключение…
Мой тупой взгляд сказал ей куда больше слов. Крайне удивившись, Йованка встала. Она подошла к шкафу, вынула оттуда свою сумку. На этот раз гостья моя копалась в ней сравнительно недолго. На стол передо мной лег цветной еженедельник. Той самой статьи, на которой остались отпечатки Божьей руки, искать не было нужды, достаточно было взглянуть на обложку. Большую ее часть занимала послужившая фоном фотография поросшей лесом горы с фрагментом дороги и бронемашиной на переднем плане. Поперек горы крупными красными буквами было напечатано: «Он не ошибается!» – а справа черными буквами помельче цитата из материала о героях Монте-Кассино. Там же справа, но вверху, были помещены названия хитовых статей номера.
– «Польский путь в Европу», – зачитал я вслух, морщась. – «В ошмянском повяте»… «Выберите меня, и я это сделаю!..» – Сначала я поднял глаза, потом брови: – Надеюсь, это не цитата из моего объявления?
Йованка Бигосяк смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Вы что, и тогда были… пьяным?
– Тогда?… Пожалуй что нет. Если б был под газом, ей-богу, придумал бы что-нибудь поинтересней… – Я ткнул пальцем в самый хвастливый из трех заголовков. – Там, на лестнице, была бы сейчас очередь, если б я действительно принимал участие в этом свинстве…
Она в ужасе покачала головой:
– Господи, вы и вправду ничего не помните… Как же так можно, с пьяным… Какая же она курва в таком случае!
Я впервые услышал от нее по-настоящему польскую фразу. Энергичную, сочную!
– Кого вы имеете в виду?
– Эту Ковалек, журналистку. – Йованка произнесла фамилию с нескрываемой ненавистью. – Мы с ней о вас говорили по телефону… Я думала, она вас хорошо знает, просто соловьем пела, обещала познакомить.
– Вы сказали – Ковалек?
Что-то забытое шевельнулось в темных глубинах моей памяти.
Ладонь Йованки громко шлепнула по журнальчику.
– Если вы, пан Малкош, этого действительно не читали, то лучше уж и не читайте!
– Вы серьезно?
– Это плохая статья. Вас она не обрадует. Я могу рассказать, что там написано.
– А я могу прочитать.
– Вам будет неприятно. – Судя по тому, как Йованка поморщилась, именно это чувство она в данный момент испытывала.
– А какое имеет значение?
– Но ведь речь-то о вас… Поймите, Оля – мой единственный ребенок, а вы – моя единственная надежда на ее спасение. Я думала… Ну я совсем по-другому думала о вас. Либо эта Ковалек плохо пишет, либо я плохо понимаю по-польски.
– Я разочаровал вас?… Помню я эту мадам. Я и впрямь был пьян, когда она сюда заявилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Позвольте, я вам помогу! – Я решительно взял Йованку за локоть.
Ей только и оставалось покрепче опереться на мое сильное мужское плечо и энергичным молодым прыжком преодолеть полутораметровое водное препятствие. Было бы довольно рискованно, если б Черновласка носила туфли на шпильках, но на ней были кроссовки, так что никаких неожиданностей не предвиделось. И все же она умудрилась в очередной раз озадачить меня, сначала сняв мою руку со своего плеча, а затем шагнув с порога «малюха» в самую середину лужи.
– Я не сахарная, – пояснила она через пару секунд. – И я могу очень много вынести.
До самых дверей своей квартиры я пытался понять, что она имела в виду. А там, на лестничной площадке, я разом забыл все, о чем думал на протяжении дня. И опять же по ее милости. Йованка вдруг встала на колени и осторожно заглянула под коврик для вытирания ног.
– Могли и сюда подсунуть, – пробормотала она. – Сами знаете, какие они…
– Под коврик?!
Щеки у нее зарумянились.
– Извините. Глупо, конечно. Прямо не знаю, что это со мной…
Я открыл входные двери. Взрыва не последовало.
– Чаю хотите?
– Она торопливо кивнула головой. Если б я сейчас предложил ей распить бутылку спирта, она, ей-богу, согласилась бы.
– Попьем чаю, – сказал я, – а потом поговорим о деле.
Я зашел в уборную, а когда вернулся, она уже убирала постель.
– Зачем? Я сам…
Протест мой носил довольно вялый характер, а вот вид женщины, занимающейся обычной домашней уборкой, умилял, что ли…
– Но ведь уже не взорвется, – мельком улыбнулась она.
Взорваться действительно уже не могло, но кое-что от прежней конструкции в диване до сих пор оставалось. Обнимая подушку, она присела рядом со мной, когда я начал вытаскивать из дивана фрагменты запального устройства.
– Ваш коллега, пожарник, ничего бы тут не нашел… ну если бы сработало, правда? – Она показала пальцем на обсыпанный порохом фитиль. – Все бы в пепел…
Вопрос был, что называется, интересный.
– Думаете, все эти чудеса, чтобы не осталось следов?
Она пожала плечами:
– А вы думаете иначе? Чтобы такое накрутить, нужно время, много времени. Куда проще оставить гранату с растяжкой. И безопасней… А тут ведь одна небольшая нестыковочка – и все насмарку…
– А из вас вышел бы хороший сапёр. Сначала сообразили, что в диване эта… холера. – Я взялся за леску двумя пальцами. – Теперь вот и вовсе по делу… Не то что некоторые…
– Не надо преувеличивать, – смутилась Черновласка. – Ничего такого особенного. Я же говорила вам, там что-то звякнуло. Если бы не звякнуло…
– Когда женщина дельно говорит о мине – уже нечто… – Меня потянуло на философию. – Пани Поплавская, к примеру, только завизжала бы от страха… Вы не феминистка, не обиделись?
Йованка опять пожала плечами, из чего следовало, что к феминисткам она не имеет никакого отношения.
– Нормальные люди не задумываются над тем, как срабатывает взрывное устройство, – продолжил я. – Они об этом понятия не имеют…
Я выждал паузу и вдруг спросил ее:
– Вы что, имели дело с минами? Здесь или у себя?
Мой вопрос явно не доставил ей удовольствия. Огонечки ее золотистых глаз разом потускнели.
– Как вам сказать…
Я решил не углубляться в ее прошлое. К тому же именно в эту минуту до меня вдруг дошло то, что она говорила мне еще прошлой ночью.
– Вы сказали – звякнуло?
– А вы не верите мне?
Я хотел бы ей верить и только поэтому сунул голову в ящик дивана, где и обнаружил закатившуюся в угол монету.
– Ну вот, видите. – Йованка громко сглотнула. – Может, она и звякнула?
Я положил на ладонь монету, одна сторона которой была чем-то залеплена.
– Это пластилин, – сказал я. – А я последний олух, а не сапёр… Понимаете, вот в этой штуке весь фокус. Крыло дивана держалось на этом дурацком на первый взгляд гвоздике. Монета с леской крепится к раме дивана. Гвоздик не выдерживает тяжести, леска приводит в действие запал – и трах-бабах!.. А вы подняли крышку и монета вдруг отвалилась… Случайность, каприз судьбы…
Не отрывая взгляда от моей ладони, она неуверенно кивнула. Потом пошла к столу и с отсутствующим выражением лица разлила по чашкам кипяток.
– Что я должен сделать для вас?
С этим вопросом я тянул до последней возможности. Светло-карие глаза смотрели на меня уже не с грустью, а с какой-то отрешенностью.
– У меня есть дочка. – Йованка, видимо, давно готовилась к разговору. Из кармашка куртки она вынула цветную фотографию и положила ее на стол. – Оля. В январе ей будет семь. У нее белокровие. Врачи говорят, что жить ей осталось меньше года.
По-армейски коротко, ясно, доходчиво. Как рукояткой «стечкина» в лоб. Светловолосое голубоглазое создание, улыбавшееся мне с фотографии, было воплощением жизни, красоты, радости. Я смотрел на озорную мордашку и не мог ни зажмуриться, ни взглянуть на Йованку. У меня бы не хватило смелости смотреть на нее.
– У вас есть дети? – спросила она. Я покачал головой, не поднимая ее. – Ну, книжек-то у вас хватает. Читали, должно быть, где-нибудь, что такое материнская любовь…
Я встал и подошел к окну, конечно же, чтобы проверить, не подкладывают ли бомбу под мой лимузин. В окно я смотрел, пока глаза не пришли в норму. Дистанция между мной и Йованкой как-то разом исчезла.
– Что нужно сделать?
– Я хочу отыскать ее отца.
– Пана Бигосяка?
– Роман Бигосяк – мой нынешний муж. Он не отец Оли. Какое-то время мы думали, что отец он, но потом выяснилось… Я сама из Югославии, а Роман…
– Вы сербка? – (Она не ответила.) – Значит, наполовину сербка. А вторая половина у вас польская… Верно?
– Я знаю сербохорватский, хорошо знаю английский, не очень хорошо русский, немного немецкий, албанский, болгарский… – Она слабо улыбнулась. – У меня, должно быть, способности к языкам. А польский я учила здесь, когда вышла замуж.
Доводилось мне слышать и более конкретные ответы на свои вопросы. Но, в конце концов, дело было не в ее родителях.
– Давайте договоримся, – предложил я, – если вы не хотите говорить о чем-то, сделайте так… – Я сложил треугольник из указательных и больших пальцев, касающихся друг друга кончиками.
– А что это? – Она растерянно улыбнулась.
– Понятия не имею. Это один мой приятель выдуман. Видите – Треугольник? У вас есть водительские права?
– Н-н-нет. – Она наморщила лоб. – Но я, кажется, догадываюсь, что вы имеете в виду: бывают такие дорожные знаки.
– Совершенно верно, предупредительные. Знаете, только, ради бога, не говорите, что отца нужно искать на Балканах…
Она опустила голову и посмотрела на меня сквозь ресницы… Или из-под бровей? Они у нее были густые и светлее, чем волосы. Не светлые, а просто светлее. Подкрашивать их тушью нужды не было. Они придавали ее лицу какую-то возвышенность, что ли. Как у красавиц на картинах старых мастеров. Сказать по правде, красавицей она вовсе не была, и, что забавнее всего, именно это мне в ней и нравилось. Она не отпугивала аурой прекрасной недоступности и в то же время была эффектной, влекущей… Идиотский гимн красоте звучал в моей душе, пока колдовские глаза Йованки гипнотизировали меня, и я под их воздействием мало-помалу смирялся с неизбежным…
– А это нужно говорить? – услышал я как сквозь сон.
Странное дело, я только улыбнулся:
– Значит, я должен ехать на Балканы…
– Не один, нет! – Она энергично мотнула головой. – Мы должны ехать вдвоем. Я знаю, вы не владеете сербским, это чужая страна… И вообще…
– Вдвоем?! Но это же совсем другое дело!.. Во сколько? – Я сделал вид, что смотрю на часы.
– Я знаю! Вы считаете меня сумасшедшей…
– Сумасшедшей? Ну что вы!.. – Я вздохнул. – А ведь надо было бы. Вы что, не видите, какой из меня детектив? Черт меня дернул напечатать дурацкие объявления в газе…
И опять она перебила меня:
– А я пришла к вам вовсе не из-за ваших объявлений! Не такая уж я дура, чтобы ничего не видеть…
– Но вот видите, видите! – воскликнул я с горьким удовлетворением.
Некоторое время она молчала, сведя брови.
– Я думала, вы действительно хотите помочь мне.
Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, помешивая ложечкой пустой кипяток:
– Но я ведь до сих пор не знаю, чем могу помочь вам. А помочь хочу. И вам, и вашей девочке… Вот поэтому я бы и советовал вам поискать кого-нибудь другого…
Йованка вздохнула:
– Но денег на профессионала у меня нет. Да и не в этом дело… Вы верующий, пан Малкош? – (Некоторое время я недоуменно смотрел на нее.) – Простите, пожалуйста, но тому, кто верит в Бога, было бы легче понять меня. Я знаю, это глупо, но когда я прочитала ту статью… ну, это было для меня как Божий знак, не иначе. Порой не знаешь, что делать, мучишься годами, и вдруг тебя словно бы осеняет, как молнией в темноте…
– Минуточку! О какой статье вы говорите?
– О той – в «Политике»… Ну вы же знаете!
– Да, честно говоря, и знать не хочу. Я не покупаю вашу «Политику». Понимаете?… Я не читаю таких газет.
Мне казалось, что я все объяснил ей предельно ясно. Должно быть, психолог из меня был никакой. Йованка странно улыбнулась:
– Но для этого номера вы должны были сделать исключение…
Мой тупой взгляд сказал ей куда больше слов. Крайне удивившись, Йованка встала. Она подошла к шкафу, вынула оттуда свою сумку. На этот раз гостья моя копалась в ней сравнительно недолго. На стол передо мной лег цветной еженедельник. Той самой статьи, на которой остались отпечатки Божьей руки, искать не было нужды, достаточно было взглянуть на обложку. Большую ее часть занимала послужившая фоном фотография поросшей лесом горы с фрагментом дороги и бронемашиной на переднем плане. Поперек горы крупными красными буквами было напечатано: «Он не ошибается!» – а справа черными буквами помельче цитата из материала о героях Монте-Кассино. Там же справа, но вверху, были помещены названия хитовых статей номера.
– «Польский путь в Европу», – зачитал я вслух, морщась. – «В ошмянском повяте»… «Выберите меня, и я это сделаю!..» – Сначала я поднял глаза, потом брови: – Надеюсь, это не цитата из моего объявления?
Йованка Бигосяк смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Вы что, и тогда были… пьяным?
– Тогда?… Пожалуй что нет. Если б был под газом, ей-богу, придумал бы что-нибудь поинтересней… – Я ткнул пальцем в самый хвастливый из трех заголовков. – Там, на лестнице, была бы сейчас очередь, если б я действительно принимал участие в этом свинстве…
Она в ужасе покачала головой:
– Господи, вы и вправду ничего не помните… Как же так можно, с пьяным… Какая же она курва в таком случае!
Я впервые услышал от нее по-настоящему польскую фразу. Энергичную, сочную!
– Кого вы имеете в виду?
– Эту Ковалек, журналистку. – Йованка произнесла фамилию с нескрываемой ненавистью. – Мы с ней о вас говорили по телефону… Я думала, она вас хорошо знает, просто соловьем пела, обещала познакомить.
– Вы сказали – Ковалек?
Что-то забытое шевельнулось в темных глубинах моей памяти.
Ладонь Йованки громко шлепнула по журнальчику.
– Если вы, пан Малкош, этого действительно не читали, то лучше уж и не читайте!
– Вы серьезно?
– Это плохая статья. Вас она не обрадует. Я могу рассказать, что там написано.
– А я могу прочитать.
– Вам будет неприятно. – Судя по тому, как Йованка поморщилась, именно это чувство она в данный момент испытывала.
– А какое имеет значение?
– Но ведь речь-то о вас… Поймите, Оля – мой единственный ребенок, а вы – моя единственная надежда на ее спасение. Я думала… Ну я совсем по-другому думала о вас. Либо эта Ковалек плохо пишет, либо я плохо понимаю по-польски.
– Я разочаровал вас?… Помню я эту мадам. Я и впрямь был пьян, когда она сюда заявилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53