Недич, попытавшись усмехнуться, болезненно скривился. Кровавый глаз циклопа с прищуром воззрился на меня.
– Что, глупости сержант говорит? Но ведь в ее же пользу. Когда стреляют, спасая свою честь, – одно, а когда из любопытства, чтобы только понять, какая смерть на вкус, – это совсем, совсем другое…
– Господи, о чем ты?…
– Да о том, что не стреляют в человека, чтобы потом пойти и накрыть убитого своей новенькой шинелью. Так поступить мог только совершеннейший дилетант: выстрелил, а потом подошел, увидел, что наделал, и ужаснулся. Есть еще одно объяснение. Каждый говнюк хочет поиграть в благородного рыцаря, в особенности когда рядом с ним женщина…
Я старался говорить как можно спокойней:
– То есть ты считаешь, что Йованка была с этим парнем на Главе и что стрелял он, в каком-то смысле, из-за нее? Так, может, это она сама, собственноручно так сказать?… Вот только доказательства, где они у тебя?
Недич стоял так близко, что хватило одного небрежного движения: конец ствола винтовки коснулся фотографии, которую держала в руке Йованка. Она уже почти отошла от обморока и сидела, морща лоб и мучительно, сквозь полумрак, вглядываясь в снимок. Руки с ее пояса я не убирал.
– Фотка была во внутреннем кармане, – сказал Недич. – Можно сказать, на сердце.
– Я не помню его, – покачала головой Йованка. Сержант неожиданно для меня вспылил:
– Дурочку разыгрываешь, издеваешься?
Я почувствовал, как Йованка вздрогнула, глаза у нее снова помутились.
На этот раз не выдержал и я:
– Ну хватит! Ты что, не видишь? У нее же сотрясение мозга!..
Я обнял Йованку, чем окончательно обезоружил себя: теперь уже обе мои руки были заняты. Но сержант, похоже, и не заметил этого. Он опер ствол винтовки о бедро моей подопечной и взял у нее фотографию.
– Я сто тысяч раз разглядывал ее. Я помню подлую морду лучше, чем лицо собственного брата!
– Слушай, успокойся, она же ранена. Ну не сейчас же…
– Не сейчас?! А когда?… – Он бросил мне фотографию. – На, любуйся! Тут тебе папа с мамой, а еще есть снимочек дочки… Ты видел его, капитан?
– Дочки?… О чем ты?!
– О той очаровательной золотоволосой панночке, фотокарточку которой мамуля носит с собой. Если ты не видел ее, скажу тебе так, Малкош: она просто копия папочки.
Недич плюнул на снимок, упавший на траву.
И я подумал, что снимок, которого я действительно не видел, Йованка бережет куда лучше, чем свои деньги. Судя по всему, он не пропал, когда нас обокрали в Добое. И это наводило на размышления.
– А тебя не удивляло, – продолжал сержант, – что она не искала своих родственников? Это делают все кому не лень, Красный Крест и Красный Полумесяц завалены заявлениями, снимками… И за розыски денег платить не надо. А она почему-то не воспользовалась этим каналом.
– Ты все сказал?
– Нет, не все! – скрипнул зубами полицейский. – Точнее сказать, было все, что я знал о ней до того, как вы пошли на Печинац. Знал, но кое в чем просто не был уверен. А когда увидел, как она стреляет от живота, как лезет черт знает куда, а потом ползет на корточках, обдирая колени и локти… Но и тогда еще полной уверенности у меня не было. А вот когда она нырнула в этот сифон…
– Ты же сам сказал, что она отважная…
– Это не отвага, что-то другое, черт бы меня побрал! Она знала, что ищет. И знала, что не утонет. А ведь это Печинац. Не зря же его называют Чертовой горой. Тут столько людей пропало неизвестно как. Заметь, не подорвалось на минах, а именно пропало. Был человек, и нет человека… А она, проше пана: нырнула, а потом вынырнула как ни в чем не бывало! Ну не чудеса ли?…
– И что ты хочешь сделать? – тихо спросил я. – Убить ее, мерзавку, за это?
Сержант Недич был не из тех, кто за словом в карман не лезет. Прежде чем он переварил мой вопрос, я успел ощупать затылок Йованки. Под густыми волосами была большая ссадина и сочилась кровью.
– Она убила моего брата, – пробормотал серб.
– И все? И этого тебе достаточно для приговора, сержант?
– А ты хочешь направить меня в суд, в боснийский суд или, еще лучше, в мусульманский, холера тебе в бок?! Спасибо тебе, капитан!
– Не за что. Только так уж, к сожалению, устроено: после войны судят победители, судят сильные, и никакого отношения к справедливости такие суды не имеют. Ты хочешь судить по праву сильного?
– А ты что хочешь? – Недич несколько сбавил в тоне.
– Я хочу, чтоб ты хотя бы выслушал…
– Ее?!
– Другую сторону, проше пана.
Сержант Недич криво усмехнулся:
– Ну, это я, пожалуй, могу для вас сделать…
– А еще лучше бы тебе сделать носилки. Ее нужно отнести в госпиталь, и поскорей.
– Ты что, плохо понимаешь по-русски? – В голосе Недича опять зазвучали металлические нотки. – Ты вдумайся: война уже кончилась, а они забавы ради убивают моего единственного брата.
– И ты должен отомстить… Я понимаю, я все понимаю. А что если ты ошибешься, отомстишь тому, кто не убивал?
Недич иронически хмыкнул:
– Ну говори, говори, я слушаю тебя.
– А откуда ты знаешь в таком случае, что стрелял и прикрывал шинелью один и тот же человек? А если на перевале в тот день был еще какой-нибудь идиот?
– Идиот?!
– Ну умник, если тебе так хочется. Я военный, я знаю, как заканчиваются войны. Проходят дни, недели, прежде чем все узнают о перемирии. А некоторые так и не узнают, продолжают воевать годами, как японцы на островах. Откуда ты знаешь, что на Печинаце закончили воевать в тот день?
– Знаю, – рыкнул сержант, – знаю, курва мать, потому что сам сообщил им об этом. Первый и последний раз в жизни послал к врагу человека с белым флагом. Позаботился, курва, как бы чего не вышло. – Недич тяжело дышал. Не воздух, а бешенство со свистом выдыхал его рот. Через полминуты он сумел взять себя в руки. – Мой парламентарий только зря натерпелся страху, – совсем другим тоном продолжил сержант после паузы. – У Султана был радиопередатчик, о мире он узнал дня на два раньше меня. Они уже вовсю праздновали, все поголовно, даже часовые. До того, как Младен пошел на ту сторону, к бабке, человек шесть мусульман спустились с Печинаца. Они пошли по домам через наши посты. Сербы стояли с оружием и не стреляли в них…
– Младен шел к своей бабушке?
– Она вырастила нас, – сказал сержант. – Мальчишка! Он, видите ли, обещал навестить ее, когда война закончится. – В глазах у серба метались багряные отсветы пожара. – Она была старая, болела… Ее даже мусульмане не трогали, хотя знали, что это бабка Мило Недича.
Он замолчал. Замер и я, когда на мое запястье капнула красная теплая капля. Рана на затылке Йованки кровоточила.
– Ты прав, – тихо сказал я, – стрелять в человека – дикость…
– Это убийство, – хмуро уточнил сержант Недич.
– И тот, кто стрелял, пришел с Печинаца?
– На перевале лежал снег. Следы были хорошо видны, затаптывать их было некому. Я пытался спасти Младена, потому и не пошел по следам…
– Спасти? Он еще жил?
Желваки заходили по щекам сержанта.
– Он умер от потери крови… А тот, кто стрелял, спустился с Главы и бегом вернулся на Печинац.
– Значит, ты перевязывал Младена, так? – В ответ Недич вяло пожал плечами: ну перевязывал, ну и что? Честно говоря, я пока и сам не знал, зачем спросил об этом. – То есть сначала ты попытался остановить кровь, а потом накрыл его той шинелью? Ты мне не говорил о перевязке.
– Не говорил, потому что не считал нужным. Перевязка-то при чем, господин Шерлок Холмс?… Слушай, капитан, я ведь тут не на скрипке играю. Речь идет об убийстве…
– В том-то и дело. Могут погибнуть сразу два человека: вот эта женщина и ее дочь. Так что давай разберемся… пока есть время.
Недич усмехнулся:
– А у вас есть вопросы, пан детектив?
– Есть. Ты когда-нибудь видел фронтовиков с пустыми карманами?
Сержант недоуменно воззрился на меня.
– Ах не видел, – ответил я самому себе. – Чем дальше от тыла, тем больше мелочей носит при себе фронтовик. Тряхни любого, и он забренчит запалами от гранат, зажигалками, патронами, разменной мелочью, всякой всячиной, сержант. А в шинели ты нашел одно-единственное фото. Да еще, как ты говоришь, на сердце.
– К чему ты клонишь, Малкош? – прищурился полицейский.
– Есть два варианта: либо хозяин шинели вывернул карманы перед тем, как накрыть раненого, либо… Либо это была не его шинель.
– Откуда же тогда он взял ее: снял с прохожего?
– Это вряд ли, – согласился я. – Был снег. Значит, было холодно. «Макмиллан» – штука капризная, застынет смазка – и пшепрашам… А когда часами лежишь на снегу, смазка непременно застынет. Винтовку нужно во что-то завернуть, и шинель для этого самая подходящая вещь, тем более для такой длинноствольной винтовки.
– Ну хорошо, хорошо, согласен. И что из этого?
– А то, что если ты освобождаешь карманы своей шинели от всего ценного и оставляешь в ней фотографию любимой женщины, – это как-то странно, Ватсон. И уж никак ты не положишь такую фотографию в чужую шинель.
Зловещие огоньки в глазах серба несколько поугасли. Да и ствол «макмиллана» был направлен в землю, а не на Йованку.
– Ну допустим, ты убедил меня, – неохотно признался Недич. – Какой же вывод из этого?
– А такой, что Иованка к убийству твоего брата не причастна. Да ты ведь и сам сказал, что убийца был один. Назовем его по имени – Резник. Это Резник оставил на снегу след, когда уходил с перевала на Печинац… А где же его возлюбленная, сержант? Осталась лежать в снегу на горе Глава? Рыцарь ислама помчался накрывать неверного шинелью, бросив на произвол судьбы свою подельницу?
Сержант Недич болезненно поморщился, пропустив очередной удар.
– Я же говорил тебе, – процедил он, – что не пошел по его следам. Я не мог оставить брата. Там везде кусты, скалы… Может, он только сделал вид, что убегает, а сам свернул потом к Главе. Он ведь знаешь какой хитрый? Он как волк, как оборотень!.. Если уж я, Мило Недич, не смог убить его…
– Да, если уж даже ты… А скажи, пожалуйста, у Младена с собой оружия не было?
Сержант взглянул на меня исподлобья своим единственным налитым кровью глазом:
– Никакого оружия у него не было. Мой брат был шалопаем, но идиотом он не был. Младен знал, куда идет. У него с собой был флаг, белый флаг, капитан.
– Белый флаг?
– А что же тут удивительного? Война только-только кончилась. Вот он и взял его с собой на всякий случай…
– Постой! – Меня как озарило. – Когда это случилось, в какое время дня?
Сержант переступил с ноги на ногу.
– Нет-нет… Прежде чем он дошел до перевала, стало уже совсем светло…
– Было раннее утро и шел снег, ведь правда же? – Судя по лицу серба, я попал в точку. – Утренние сумерки, плохая видимость. И флаг у Младена вряд ли развевался, как на первомайской демонстрации. Я вовсе не хочу оправдывать того, кто выстрелил, но не разглядеть, что в руках у Младена, он мог. Тем более что стрелял он из укрытия, издали…
– Так стреляют на войне, а война уже кончилась, – пробормотал Мило.
– Я не защищаю Резника. Я хочу доказать тебе, что она не имеет с этим преступлением ничего общего.
– Когда фотографируются с такими, как Резник…
– А если это не Резник?… Слушай, Мило, дочки бывают похожими на отцов. Но вот чтобы жены были похожи на мужей, такого я не слышал…
– Что ты сказал?
– А то, что они родственники, черт бы тебя побрал! У них разный цвет волос, но все остальное: форма лица, брови, носы, губы… Посмотри повнимательней!
Если б наша полемика происходила в суде, я как адвокат мог бы уже праздновать победу. Мою подзащитную освободили бы под залог. Высокий суд перестал бы слепо верить обвинению, аргументы защиты заставили бы призадуматься присяжных.
Сержант Недич поставил винтовку на подствольную разножку и взял в руки фотографию.
– И никакой Резник не рыцарь, – заявил я. – И шинелью своей он бы не пожертвовал, уж в этом-то я убежден. Шинель была чужая. А взял он ее…
– Думаешь, у приятеля? – Мило не отрывал взгляда от фотографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53