У нас в машине двое раненых. Они хотели убить нас. Одному срочно нужен доктор, а у вас тут должен быть телефон.
Сержант Недич глянул на меня исподлобья:
– А не проще ли было отвезти их в город? Там больница, вы же хорошо знаете, где она находится.
На его лице не дрогнул ни один мускул, зато у меня сердце ёкнуло: выходит, за нами все-таки следили. Кто?
– Нас могли задержать на чек-пойнте перед городом. С военными не всегда легко разговаривать, сержант.
– Со мной тоже, – усмехнулся полицейский.
Он прошел внутрь помещения и минуты две говорил по телефону, прикрывая трубку ладонью. Йованка, переводить которой было нечего, присев на крыльце, гладила Усташа. Пес, пуская слюни, млел.
– Ну вот что, – сообщил вернувшийся сержант. – Санитарной машины не будет. Придется мне отвезти раненых. А вас я вынужден посадить под замок. На ночь, – уточнил он. – Ничего не поделаешь, так полагается. У нас торжество демократии и правопорядка.
Йованка уже открыла рот, чтобы вступить с Недичем в дискуссию, но я опередил ее:
– Если у пана сухие нары – мы не возражаем. У вас есть двухместная камера?
Знаете, мне ужасно нравилось смотреть, как Йованка краснеет.
Мне удалось заснуть еще до того, как ее негодование стало выплескиваться наружу. Впрочем, дуться она начала сразу же, потому как в камере оказалось одно одеяло. Когда дошло до фазы испепеляющих взоров, я уже спал, а когда проснулся от скрежета ключа в замке, спала и она, сиротливо притулившись ко мне, завернувшемуся в это самое одеяло, как начинка голубца в капусту.
Железная дверь открылась, в камеру вошел сержант Недич, и только тогда я в полной мере осознал, каким случаем в очередной раз бездарно не воспользовался. «Малкош, ты идиот и импотент», – тоскливо проскулило мое второе «я».
– Можно войти? – шепотом спросил полицейский.
Губы Йованки, находившиеся в непосредственной близости от моего уха, сонно чмокнули.
– А почему нет? – как можно тише ответил я Недичу, но Йованку все-таки разбудил.
– Я не помешал вам? – с совершенно несвойственной ему деликатностью спросил легавый.
– Помешали, – зевнув, ответила моя сокамерница. – Я не досмотрела сон.
Недич что-то сказал Йованке по-сербски, она пожала плечами, и тут он удивил меня вопросом:
– Пан говорит по-русски?
Я машинально кивнул, и мы с ним перешли на язык Пушкина и того бородатого дядьки из русской оперы, который завел в лесную глухомань моих злосчастных соотечественников в кунтушах и с саблями.
– Я хочу знать, с кем все-таки имею дело, – на приличном русском вопросил сержант Мило Недич. – Пани Бигосяк и пан Малкош. Насколько я понимаю, вы не супружеская пара. Тогда кто вы?
– Я уже говорил: пани Бигосяк – это моя… – Я забыл русский эквивалент слова «клиент», а потому воспользовался английским. С этого момента мы стали пользоваться двумя великими языками вперемешку, как песком и солью, которыми посыпают зимой улицы, и разговор у нас пошел.
– Я что-то вроде частного детектива. Она меня наняла. Я ищу ее родственников.
– Я понял, – кивнул сержант. – И вы…
– И мы не спим друг с другом, если вас это интересует, – опередила его Йованка на фирменном английском и пояснила на таком же отличном русском, окончательно добив меня: – То есть в том смысле, что не трахаемся.
Сержант Недич задумался, а потом сказал, адресуясь к Йованке:
– Так, очень интересно! А что будет делать пан Малкош, если я арестую пани Бигосяк за убийство?
– А почему, собственно, вы ее не спрашиваете? – возмутился я. – И что значит «за убийство»? Уж не хотите ли вы сказать, что тот тип…
– Хочу. – Лицо Недича озарилось улыбкой, первой с момента нашего с ним знакомства. – Она выстрелила, он умер. Ну и как, по-вашему, должен поступить в этой ситуации хороший полицейский?
Йованка подскочила с нар.
Я тоже встал:
– Постой! Может, я не совсем правильно понял вас, сержант? Вы сказали «хороший» полицейский…
– Не заводи его! – ткнула меня локтем в бок моя подзащитная.
Впрочем, Мило вовсе не почувствовал себя обиженным. Присев на нары, он вынул из кармана фотографию в пластиковой обложке.
– Я покажу пани снимок одного мужчины, – пояснил он по-английски, но, видимо, вспомнил, что разговаривает с соотечественницей, и продолжил на сербском. Говорил он слишком быстро для меня. Кажется, речь шла о времени и о… глазах. Потом в его голосе зазвучали угрожающие нотки. Это я понял и без перевода. Йованка кивнула и нагнулась к фотографии, которую Недич положил на свое бедро. Йованка распрямилась, а сержант накрыл ладонью снимок. Боковым зрением я успел разглядеть светлоглазого мужчину в военной форме, вскинувшего руку, половину которой скрывала непрозрачная часть пластика. Мне показалось, что мундир на парне был югославский. За его спиной высился минарет мечети, а невидимая часть руки скорее всего лежала на плече у кого-то.
Я посмотрел на сержанта, и сердце у меня ёкнуло. Взгляд, который он устремил в глаза Йованки, был страшен. Вот так смотрят на врага перед тем, как выстрелить в него. Как ни странно, Йованка не дрогнула.
– В чем дело? – спросил я.
– Сержанта интересует, знаю ли я этого человека, – объяснила Йованка по-русски. Говорила она совершенно спокойно и, как мне показалось, искренне. Недич не скрывал разочарования. – Мы договорились, что я взгляну на фотографию и сразу же дам ответ. У него свой метод распознавать вранье. И свой метод наказания тех, кто осмеливается врать ему.
– Вы удовлетворены? – спросил я Недича.
Сержант криво усмехнулся:
– Мне тут рассказали забавную историю. В одну больницу пришла некая женщина, совсем еще не старушка. Она заявила, что потеряла память. Ну совершенно. Не помнит даже, кто она такая и какой веры. И это произошло, заметьте, в стране, где до недавнего времени за такого рода неведение убивали на месте.
– Но ведь сейчас, кажется, другие времена. – Я наклонился над ботинками завязать шнурки. – Послушайте, сержант, Йованка подорвалась на мине уже после войны. У нее было черепное ранение и, как следствие, амнезия. Вот мы и пробуем найти следы ее прошлой жизни. Есть такая необходимость. Вот вам и вся правда, если она вас интересует.
– Пани вообще ничего не помнит? – нахмурился сержант.
Густо покрасневшая Йованка мотнула головой.
– А кто этот солдат на снимке? – спросил я. Недич вежливо улыбнулся, но на вопрос не ответил. Пришлось задать второй: – А ее вы, сержант, когда-нибудь встречали?
– Пани Бигосяк? – И опять на его лице не дрогнул ни один мускул. – Нет, не встречал.
Но глаза, глаза! Не скажу, что я не поверил ему, просто было в них что-то… волчье. Если, конечно, его взгляд на Йованку, такую всю неприбранную спросонья, не был взглядом нормального мужика, увидевшего красивую женщину.
– Ну и как? – спросила Йованка, расчесываясь. – Как вы собираетесь поступить с нами?
Он ответил по-сербски. Потом заговорила Йованка, и я понял: она рассказывает сержанту о том, в каких обстоятельствах выстрелила. Недич слушал, не перебивая. Когда Йованка закончила свою нелегкую исповедь, он сказал:
– Вам крупно повезло, пан Малкош. Ночью, из обреза, дробью…
– А что мне оставалось делать?! – горестно воскликнула Йованка. – Я была уверена, что этот, с ножом, зарежет пана Малкоша. Вот я и выстрелила… – Голос ее дрогнул. – Может быть, впервые в жизни… Я даже не знаю, как эта штука заряжается. – Какое-то время она молчала, опустив голову. – Про дробь я и не подумала. Господи, ведь я же могла убить их обоих…
– На таком расстоянии крупная дробь летит кучно, – задумчиво сказал сержант Недич. – А на будущее не советую пользоваться обрезами даже в целях самообороны. Дурацкое оружие, ненадежное. – Встав, Недич прошелся по камере. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе поподробней. Что делаете в Польше, как познакомились, что вас связывает. И лучше будет, если я выслушаю вас по отдельности. Такая, знаете, профессиональная хитрость. Я ведь полицейский, – пояснил он. – Некоторые считают, что хороший.
– Зачем это вам? – осторожно поинтересовался я.
– Я хотел бы отпустить вас. Но с одним условием: вы мне правду и только правду, а я вам свободу. Хочу, чтобы совесть у меня была спокойна.
Напряжение спало, когда мы отъехали от Црвеной Драги, то бишь от Мило Недича и его наручников, километра на три. И мы расстались почти друзьями.
– Я же тебе говорила, что ты можешь рассчитывать на меня, – напомнила Йованка, не глядя на меня.
– И еще раз спасибо тебе.
– Не за что, – вздохнула она, – второго патрона в стволе могло и не оказаться. Кстати, я тебя не поблагодарила за ту бомбу в диване. И за моего Ромека. Теперь мне осталось плеснуть серной кислотой в личико твоей бывшей, и мы будем квиты.
– А вот это вряд ли получится.
– Умерла? – испугалась Йованка.
– Не было у меня жены.
– У тебя не было жены?! – В глазах у Йованки был неподдельный ужас.
– Ну не было, что тут такого?
Ответа я не услышал. Йованка замолчала, и надолго. Морща лоб, она о чем-то думала, глядя на дорогу, «малюх» бодро тарахтел движком, взбираясь на очередной пригорок, с которого видны были затянутые утренним туманом низинки, сквозь тучки проглядывало солнце… Короче, жизнь продолжалась, панове. И одному лишь Богу было известно, что преподнесет нам только начинающаяся пятница: кусок хлеба с маслом или очередной кулак, пахнущий бензином.
И тут она прервала молчание:
– Можно тебя спросить, Марчин… Только не обижайся, пожалуйста. Ладно?
Она по-прежнему не смотрела на меня.
– Спрашивай.
– И почему она это сделала?
– Кто и что именно?
– Почему она ушла от тебя?
– А если я от нее ушел?
Она покачала головой:
– Я же не слепая. Я вижу, как ты… – Она невесело усмехнулась. – Как ты стараешься не вспоминать о ней.
Я восхищенно присвистнул:
– Нет, ты все-таки ведьма. Ты, может, и чужие мысли читать умеешь?… А если я тебе скажу, что у меня ее и не было?
Она снова призадумалась, а потом вдруг спросила:
– Ну а Недич, почему он нас с тобой выпустил?
– Возможно, захотел сэкономить на питании.
– Нет, я серьезно.
– Так ведь и я не шучу. С деньгами у них туго. Два лишних рта на довольствии – почти катастрофа для полицейского, который не берет взяток.
– Не верю я ему. Знаешь, у него такой взгляд… Ты все ему рассказал?
– Да, в общем-то все.
– О господи! Но мы же о нем ничего не знаем!
– Кое-что знаем. Знаем, что он не арестовал нас. Знаем, что не выдал военной полиции.
– И ты… ты рассказал ему, как я зарабатывала на операцию в Тарнове?
– Зачем? – Я пожал плечами. – А вот как ты ударила этого типа удилищем, во всех подробностях рассказал. На войне бы тебя за подвиг наградили орденом Виртути Милитари. Як Бога кохам!.. Только знаешь что, в следующий раз атакуй противника босиком…
– Это почему же?
– Ботинки у тебя жутко хлюпали. Ты что, в речке от него пряталась, он ведь тебя с фонариком по всей роще искал.
– Искал, – подтвердила кивком Йованка. – А я под берегом сидела, там глубоко. А вода холодная – бр-р!.. Ты не подумай, я ведь правду тебе сказала…
– О чем?
– О том, что путана из меня никакая.
– Ладно, не прибедняйся! – Я коснулся ладонью руки Йованки, и она ее не отдернула. – И давай не будем больше об этом… А вот то, что ты рассказала о своих драгоценностях… Знаешь, возможно, это след. По нему стоит пройтись.
– Хочешь поспрашивать местных ювелиров?
– Хочу поговорить с Мамой Хагедушич.
Офис самой знаменитой в Боснии бандерши располагался в старом каменном особняке Маглая, городка, разделенного рекой на две части – сербскую и мусульманскую. Изнывавшие от жары и скуки норвежцы на чек-пойнте проверили наши документы, минуты две походили вокруг моей героической малолитражки с озадаченными физиономиями, а под конец спросили, отдаем ли мы себе отчет в том, что делаем? «Там, за рекой, все по-другому, другая Босния», – предупредил нас офицер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Сержант Недич глянул на меня исподлобья:
– А не проще ли было отвезти их в город? Там больница, вы же хорошо знаете, где она находится.
На его лице не дрогнул ни один мускул, зато у меня сердце ёкнуло: выходит, за нами все-таки следили. Кто?
– Нас могли задержать на чек-пойнте перед городом. С военными не всегда легко разговаривать, сержант.
– Со мной тоже, – усмехнулся полицейский.
Он прошел внутрь помещения и минуты две говорил по телефону, прикрывая трубку ладонью. Йованка, переводить которой было нечего, присев на крыльце, гладила Усташа. Пес, пуская слюни, млел.
– Ну вот что, – сообщил вернувшийся сержант. – Санитарной машины не будет. Придется мне отвезти раненых. А вас я вынужден посадить под замок. На ночь, – уточнил он. – Ничего не поделаешь, так полагается. У нас торжество демократии и правопорядка.
Йованка уже открыла рот, чтобы вступить с Недичем в дискуссию, но я опередил ее:
– Если у пана сухие нары – мы не возражаем. У вас есть двухместная камера?
Знаете, мне ужасно нравилось смотреть, как Йованка краснеет.
Мне удалось заснуть еще до того, как ее негодование стало выплескиваться наружу. Впрочем, дуться она начала сразу же, потому как в камере оказалось одно одеяло. Когда дошло до фазы испепеляющих взоров, я уже спал, а когда проснулся от скрежета ключа в замке, спала и она, сиротливо притулившись ко мне, завернувшемуся в это самое одеяло, как начинка голубца в капусту.
Железная дверь открылась, в камеру вошел сержант Недич, и только тогда я в полной мере осознал, каким случаем в очередной раз бездарно не воспользовался. «Малкош, ты идиот и импотент», – тоскливо проскулило мое второе «я».
– Можно войти? – шепотом спросил полицейский.
Губы Йованки, находившиеся в непосредственной близости от моего уха, сонно чмокнули.
– А почему нет? – как можно тише ответил я Недичу, но Йованку все-таки разбудил.
– Я не помешал вам? – с совершенно несвойственной ему деликатностью спросил легавый.
– Помешали, – зевнув, ответила моя сокамерница. – Я не досмотрела сон.
Недич что-то сказал Йованке по-сербски, она пожала плечами, и тут он удивил меня вопросом:
– Пан говорит по-русски?
Я машинально кивнул, и мы с ним перешли на язык Пушкина и того бородатого дядьки из русской оперы, который завел в лесную глухомань моих злосчастных соотечественников в кунтушах и с саблями.
– Я хочу знать, с кем все-таки имею дело, – на приличном русском вопросил сержант Мило Недич. – Пани Бигосяк и пан Малкош. Насколько я понимаю, вы не супружеская пара. Тогда кто вы?
– Я уже говорил: пани Бигосяк – это моя… – Я забыл русский эквивалент слова «клиент», а потому воспользовался английским. С этого момента мы стали пользоваться двумя великими языками вперемешку, как песком и солью, которыми посыпают зимой улицы, и разговор у нас пошел.
– Я что-то вроде частного детектива. Она меня наняла. Я ищу ее родственников.
– Я понял, – кивнул сержант. – И вы…
– И мы не спим друг с другом, если вас это интересует, – опередила его Йованка на фирменном английском и пояснила на таком же отличном русском, окончательно добив меня: – То есть в том смысле, что не трахаемся.
Сержант Недич задумался, а потом сказал, адресуясь к Йованке:
– Так, очень интересно! А что будет делать пан Малкош, если я арестую пани Бигосяк за убийство?
– А почему, собственно, вы ее не спрашиваете? – возмутился я. – И что значит «за убийство»? Уж не хотите ли вы сказать, что тот тип…
– Хочу. – Лицо Недича озарилось улыбкой, первой с момента нашего с ним знакомства. – Она выстрелила, он умер. Ну и как, по-вашему, должен поступить в этой ситуации хороший полицейский?
Йованка подскочила с нар.
Я тоже встал:
– Постой! Может, я не совсем правильно понял вас, сержант? Вы сказали «хороший» полицейский…
– Не заводи его! – ткнула меня локтем в бок моя подзащитная.
Впрочем, Мило вовсе не почувствовал себя обиженным. Присев на нары, он вынул из кармана фотографию в пластиковой обложке.
– Я покажу пани снимок одного мужчины, – пояснил он по-английски, но, видимо, вспомнил, что разговаривает с соотечественницей, и продолжил на сербском. Говорил он слишком быстро для меня. Кажется, речь шла о времени и о… глазах. Потом в его голосе зазвучали угрожающие нотки. Это я понял и без перевода. Йованка кивнула и нагнулась к фотографии, которую Недич положил на свое бедро. Йованка распрямилась, а сержант накрыл ладонью снимок. Боковым зрением я успел разглядеть светлоглазого мужчину в военной форме, вскинувшего руку, половину которой скрывала непрозрачная часть пластика. Мне показалось, что мундир на парне был югославский. За его спиной высился минарет мечети, а невидимая часть руки скорее всего лежала на плече у кого-то.
Я посмотрел на сержанта, и сердце у меня ёкнуло. Взгляд, который он устремил в глаза Йованки, был страшен. Вот так смотрят на врага перед тем, как выстрелить в него. Как ни странно, Йованка не дрогнула.
– В чем дело? – спросил я.
– Сержанта интересует, знаю ли я этого человека, – объяснила Йованка по-русски. Говорила она совершенно спокойно и, как мне показалось, искренне. Недич не скрывал разочарования. – Мы договорились, что я взгляну на фотографию и сразу же дам ответ. У него свой метод распознавать вранье. И свой метод наказания тех, кто осмеливается врать ему.
– Вы удовлетворены? – спросил я Недича.
Сержант криво усмехнулся:
– Мне тут рассказали забавную историю. В одну больницу пришла некая женщина, совсем еще не старушка. Она заявила, что потеряла память. Ну совершенно. Не помнит даже, кто она такая и какой веры. И это произошло, заметьте, в стране, где до недавнего времени за такого рода неведение убивали на месте.
– Но ведь сейчас, кажется, другие времена. – Я наклонился над ботинками завязать шнурки. – Послушайте, сержант, Йованка подорвалась на мине уже после войны. У нее было черепное ранение и, как следствие, амнезия. Вот мы и пробуем найти следы ее прошлой жизни. Есть такая необходимость. Вот вам и вся правда, если она вас интересует.
– Пани вообще ничего не помнит? – нахмурился сержант.
Густо покрасневшая Йованка мотнула головой.
– А кто этот солдат на снимке? – спросил я. Недич вежливо улыбнулся, но на вопрос не ответил. Пришлось задать второй: – А ее вы, сержант, когда-нибудь встречали?
– Пани Бигосяк? – И опять на его лице не дрогнул ни один мускул. – Нет, не встречал.
Но глаза, глаза! Не скажу, что я не поверил ему, просто было в них что-то… волчье. Если, конечно, его взгляд на Йованку, такую всю неприбранную спросонья, не был взглядом нормального мужика, увидевшего красивую женщину.
– Ну и как? – спросила Йованка, расчесываясь. – Как вы собираетесь поступить с нами?
Он ответил по-сербски. Потом заговорила Йованка, и я понял: она рассказывает сержанту о том, в каких обстоятельствах выстрелила. Недич слушал, не перебивая. Когда Йованка закончила свою нелегкую исповедь, он сказал:
– Вам крупно повезло, пан Малкош. Ночью, из обреза, дробью…
– А что мне оставалось делать?! – горестно воскликнула Йованка. – Я была уверена, что этот, с ножом, зарежет пана Малкоша. Вот я и выстрелила… – Голос ее дрогнул. – Может быть, впервые в жизни… Я даже не знаю, как эта штука заряжается. – Какое-то время она молчала, опустив голову. – Про дробь я и не подумала. Господи, ведь я же могла убить их обоих…
– На таком расстоянии крупная дробь летит кучно, – задумчиво сказал сержант Недич. – А на будущее не советую пользоваться обрезами даже в целях самообороны. Дурацкое оружие, ненадежное. – Встав, Недич прошелся по камере. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе поподробней. Что делаете в Польше, как познакомились, что вас связывает. И лучше будет, если я выслушаю вас по отдельности. Такая, знаете, профессиональная хитрость. Я ведь полицейский, – пояснил он. – Некоторые считают, что хороший.
– Зачем это вам? – осторожно поинтересовался я.
– Я хотел бы отпустить вас. Но с одним условием: вы мне правду и только правду, а я вам свободу. Хочу, чтобы совесть у меня была спокойна.
Напряжение спало, когда мы отъехали от Црвеной Драги, то бишь от Мило Недича и его наручников, километра на три. И мы расстались почти друзьями.
– Я же тебе говорила, что ты можешь рассчитывать на меня, – напомнила Йованка, не глядя на меня.
– И еще раз спасибо тебе.
– Не за что, – вздохнула она, – второго патрона в стволе могло и не оказаться. Кстати, я тебя не поблагодарила за ту бомбу в диване. И за моего Ромека. Теперь мне осталось плеснуть серной кислотой в личико твоей бывшей, и мы будем квиты.
– А вот это вряд ли получится.
– Умерла? – испугалась Йованка.
– Не было у меня жены.
– У тебя не было жены?! – В глазах у Йованки был неподдельный ужас.
– Ну не было, что тут такого?
Ответа я не услышал. Йованка замолчала, и надолго. Морща лоб, она о чем-то думала, глядя на дорогу, «малюх» бодро тарахтел движком, взбираясь на очередной пригорок, с которого видны были затянутые утренним туманом низинки, сквозь тучки проглядывало солнце… Короче, жизнь продолжалась, панове. И одному лишь Богу было известно, что преподнесет нам только начинающаяся пятница: кусок хлеба с маслом или очередной кулак, пахнущий бензином.
И тут она прервала молчание:
– Можно тебя спросить, Марчин… Только не обижайся, пожалуйста. Ладно?
Она по-прежнему не смотрела на меня.
– Спрашивай.
– И почему она это сделала?
– Кто и что именно?
– Почему она ушла от тебя?
– А если я от нее ушел?
Она покачала головой:
– Я же не слепая. Я вижу, как ты… – Она невесело усмехнулась. – Как ты стараешься не вспоминать о ней.
Я восхищенно присвистнул:
– Нет, ты все-таки ведьма. Ты, может, и чужие мысли читать умеешь?… А если я тебе скажу, что у меня ее и не было?
Она снова призадумалась, а потом вдруг спросила:
– Ну а Недич, почему он нас с тобой выпустил?
– Возможно, захотел сэкономить на питании.
– Нет, я серьезно.
– Так ведь и я не шучу. С деньгами у них туго. Два лишних рта на довольствии – почти катастрофа для полицейского, который не берет взяток.
– Не верю я ему. Знаешь, у него такой взгляд… Ты все ему рассказал?
– Да, в общем-то все.
– О господи! Но мы же о нем ничего не знаем!
– Кое-что знаем. Знаем, что он не арестовал нас. Знаем, что не выдал военной полиции.
– И ты… ты рассказал ему, как я зарабатывала на операцию в Тарнове?
– Зачем? – Я пожал плечами. – А вот как ты ударила этого типа удилищем, во всех подробностях рассказал. На войне бы тебя за подвиг наградили орденом Виртути Милитари. Як Бога кохам!.. Только знаешь что, в следующий раз атакуй противника босиком…
– Это почему же?
– Ботинки у тебя жутко хлюпали. Ты что, в речке от него пряталась, он ведь тебя с фонариком по всей роще искал.
– Искал, – подтвердила кивком Йованка. – А я под берегом сидела, там глубоко. А вода холодная – бр-р!.. Ты не подумай, я ведь правду тебе сказала…
– О чем?
– О том, что путана из меня никакая.
– Ладно, не прибедняйся! – Я коснулся ладонью руки Йованки, и она ее не отдернула. – И давай не будем больше об этом… А вот то, что ты рассказала о своих драгоценностях… Знаешь, возможно, это след. По нему стоит пройтись.
– Хочешь поспрашивать местных ювелиров?
– Хочу поговорить с Мамой Хагедушич.
Офис самой знаменитой в Боснии бандерши располагался в старом каменном особняке Маглая, городка, разделенного рекой на две части – сербскую и мусульманскую. Изнывавшие от жары и скуки норвежцы на чек-пойнте проверили наши документы, минуты две походили вокруг моей героической малолитражки с озадаченными физиономиями, а под конец спросили, отдаем ли мы себе отчет в том, что делаем? «Там, за рекой, все по-другому, другая Босния», – предупредил нас офицер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53