Я сел рядом с Доротой, Йованка сзади и так далеко от меня, словно она сидела не в машине, а на последнем ряду в ночном кинотеатре. Ни единого слова от нее не услышал я на протяжении всей дороги.
У дома доктора Булатовича Дорота выключила движок и приоткрыла свою дверцу.
– Лучше бы вам остаться, – без всякой надежды на успех предложил я. И слова мои, конечно же, не возымели действия. Более того, из машины вылезли обе мои спутницы.
Я звонил долго, на крыльце было слышно, как дребезжит колокольчик в прихожей. Еще больше насторожила меня входная дверь: она оказалась незапертой. Когда она неожиданно легко подалась под рукой, я сказал вполголоса:
– А вот теперь бегом в машину. И если что, как можно быстрее в часть.
В прихожей было тихо, темно и… страшно. Страх, который живет в нас с детства, страх, от которого у тебя останавливается вдруг сердце и мурашки бегут по телу. Страх близкой, совсем близкой смерти. И не твоей, чужой.
Я стоял на пороге в сумеречном оцепенении. Глаза постепенно привыкали к темноте, и то, что мало-помалу становилось видным, попросту не укладывалось в сознании. «Этого не может быть!» – разубеждал я себя.
А потом вошедшая в прихожую Йованка забухала по паркету своими тяжеленными бахилами, щелкнул выключатель… Уж лучше бы она не делала этого! На докторе Булатовиче не было ничего, кроме надетой задом наперед белой рубахи. Он лежал на ковре в луже крови, и широко раздвинутые и задранные вверх голые ноги были привязаны к двум кухонным табуреткам.
Рядом со мной в рвотном позыве скрючилась Дорота. Закрыв рот ладонью, она метнулась в открытую ванную, сдавленно вскрикнула и, выбежав оттуда, нагнулась в кухне над раковиной. Стоило бы и мне последовать ее примеру. Рубаха, по грудь пропитанная кровью, была слишком коротка, чтобы закрыть чудовищный разрез на животе, из которого через всю прихожую тянулись сизо-лиловые шнуры кишок. Никогда не думал, что человеческие кишки такие длинные.
На кухне Дорота выворачивала себя наизнанку.
– Похоже, это не она, – задумчиво заметила чуть побледневшая Йованка.
– Что «не она»? – вздрогнул я. – Да ты что, ты соображаешь…
– Вот поэтому я и говорю, что не она. Актриса из нее никакая…
Я смотрел на совершенно спокойное лицо стоявшей рядом со мной женщины и не верил ушам своим.
– Ты и вправду подумала, что Дорота смогла бы?… Но зачем, зачем?
Йованка не ответила.
На стене большими кровавыми буквами было написано что-то по-сербски.
– «За нерожденных!» – перевела Йованка и добавила: – Вот в такой позе лежат в гинекологическом кресле, кому делают аборт…
С тяжелым сердцем подошел я к телу несчастного старика. Я осмотрел его, пытаясь видеть и не видеть одновременно. А потом закрыл ему глаза. Мне не раз приходилось делать это в Боснии.
– Он был уже мертв, когда они сделали это, – пробормотал я. – Посмотри на его лицо: он не успел испугаться.
– Мы виноваты, – хрипло прошептала Йованка. Она подошла к столу и, схватив графин, начала пить прямо из горлышка. Из кухни донесся шум льющейся воды.
– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.
– Ты уверен?
Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер». Что касается улик, то их было две, причем одна из разряда виртуальных. Все говорило о том, что я был единственным человеком, побывавшем в спальне старика после его смерти. В прихожую я вернулся с уликой № 2 в руке.
– У него ничего не взяли, – сообщил я Йованке. Она невесело усмехнулась:
– А ты думал, это ограбление?… Там, у камина, – отпечаток ботинка. Армейского, как у нас с тобой. А одежду доктора я нашла в ванной. На халате дырка примерно там, где сердце. Он его ударили ножом еще в дверях. Потом они раздели его… и все такое прочее.
– Он или они, – поправил я.
– Или она, – сказала нахмурившаяся Йованка.
– Браво, Ватсон. – Я вручил ей сложенный вдвое листок бумаги. – Посмотри, пожалуйста, тут по-сербски, да еще от руки и с сокращениями. Для меня как китайская грамота.
Йованка, расправившая бумагу на столе, углубилась в ее изучение. Я пошел на кухню. Дорота, свесив голову, сидела на табуретке. Лицо и платье у нее были мокрыми. Я встал на колени рядом с ней.
– Ну как ты? – (Дорота ткнулась лбом в мое плечо.) – Ничего, это пройдет… Сейчас мы выйдем на свежий воздух, и все, все пройдет. Прости, что впутал тебя в этот ужас. Я сам не ожидал… Ну тихо, тихо!..
Я гладил руки молодой красивой девушки и думал о том, что слезы как-то не очень к лицу Дороте Ковалек, журналистке. Я пытался представить себе заплаканное, распухшее лицо другой находившейся в доме женщины. Думать о подобных вещах мог только псих в стадии обострения, каковым я и стал с тех пор, как в мою жизнь вторглась пани Йованка Бигосяк.
Черноволосая ведьма была легка на помине.
– Журавлик и цапелька, – полным яда голосом окликнула она из прихожей, – а вам не кажется, что пора улетать отсюда, пока не поздно?
Йованка нарисовала уверенный кружок на карте:
– Здесь. Интересно, правда?
Я поднял глаза и встретился с ее пристальным взглядом.
– Мы уже почти доехали туда. Если б Недич не задержал нас на перевале…
– Я не о том. – Йованка наморщила лоб. – Дубровка, село по другую сторону Главы… Тебе это ни о чем не говорит?
– Ты думаешь, Булатович имел в виду Дубровку? Дубровок на Балканах много.
– Но не в каждой есть кладбище. А если мы найдем могилу Аны Б.
– Ана Б. – Я с сомнением покачал головой. – Довольно распространенное имя в Югославии – Ана.
– Мы знаем дату смерти, – не сдавалась Йованка. – Ромек говорил, что нас нашли двадцать четвертого марта.
– Хорошо, – сказал я. – Едем.
– А посты по дороге? – подала голос Дорота. – Нас не задержат?
– Нас?… – Йованка даже не удостоила ее взгляда. – Может, обойдемся без посторонних, Марчин?
– Хотите пройтись туда пешком? – Подкрасившая губы Дорота сунула в «бардачок» тюбик с помадой. – Слушайте, куда вы без меня денетесь? – Она повернула ключ зажигания. – Это ваше дельце невыносимо смердит. Другая бы на моем месте уже давно дала от вас деру…
– Ну и дала бы!
– Я-то? Да ни за что! Никогда в жизни не была ночью на кладбище. – Дорота зябко передернула плечами. – Йезус-Мария, кресты, покойники, вурдалаки!.. С ума сойти можно! Ка-айф!..
Начало было удачным: мы добрались до Дубровки, никого по дороге не встретив, и уже после второго круга по проселочной дороге, огибавшей мертвые руины сожженной деревушки, увидели поворот на местное кладбище, скрытое за буйно разросшимися кустами. Мы остановились у кладбищенских ворот, от которых осталась одна криво повисшая ржавая половина, издырявленная пулями. Я попросил Дороту открыть багажник и достал из мешка Блажейского большой армейский фонарь и саперную лопатку. Йованка подозрительно посмотрела на меня:
– А это тебе зачем?
– Нужно, – сказал я. – Если найдем могилу, можете уезжать. Я без вас справлюсь…
– Ты будешь раскапывать могилу? – Ресницы Дороты Ковалек изумленно взлетели.
– Хотелось бы избежать этого удовольствия…
– Ну так избеги! – сказала Йованка. – Это же кощунство…
Я тяжело вздохнул:
– Все верно, милые мои. Но если уж ведется следствие, без этого не обойтись.
– Без чего, Йезус-Мария?
– Без осмотра трупа.
Фонарь с красным фильтром я включил только на кладбище. Луч света заметался по ближним крестам. Даты на табличках были невозможно старые, времен чуть ли не Йосипа Броз Тито.
– Это не здесь, – покачала головой Йованка.
Она взяла у меня из рук фонарь и медленно зашагала по заросшей травой аллейке. К счастью, искать пришлось недолго. Могила Аны Брканич оказалась в конце короткой аллейки, у самого забора. На уже поржавевшей жестяной табличке, прибитой к деревянному кресту, была нужная нам дата: 25 марта 1995 года – и слова: «Жила на свете 21 год».
– Ее могила, – прошептала Йованка.
Я протянул ей фонарь, но она не увидела его. Йованка стояла, вперившись невидящими глазами в поросший травой бугорок. Я пристроил фонарь на соседнем памятнике с похожим на курицу ангелом и начал копать. Наверное, в таком же темпе зарывался в землю боец Красной Армии, которому комиссар сказал, что немецкие танки рядом, а родная артиллерия запаздывает. До гроба я докопался сравнительно быстро и без проблем, если не считать угрызений совести, достигших апогея, когда моя лопатка продырявила нечто фанерное, служившее крышкой скорбного вместилища.
– Господи, – вскрикнула Йованка, – ее похоронили в шкафу!
Честно говоря, я не очень удивился:
– Значит, ничего другого под рукой не оказалось… Посвети-ка мне!
– Ты хочешь, чтоб я слезла к тебе? – В голосе Йованки послышались нотки легкой паники.
– Мне тут и одному тесно, – обрадовал я ее. – Дай сюда фонарь и отойди подальше или закрой глаза…
Слышно было, как Дорота, стоявшая за соседней могилой, сдавленно простонала:
– Йезус-Мария, ведь там же… труп!
Я стянул с себя мокрую от пота рубаху и кинул на кучу свеженасыпанной земли. Часы я сунул в карман, а штанины брюк подвернул как можно выше. Тихо было на кладбище в этот излюбленный нечистью час. И небо, как на заказ, было темное без единой Божьей звезды, и ни одного летящего по нему ангела не наблюдалось.
Я набрал воздуха в легкие и поддел лопаткой фанерную дверь. Ничего страшного в шкафу не было: череп, кости, полусгнившие остатки одежды. Платье почему-то сохранилось лучше всего, оно было совсем не похоронного голубого цвета. А что касается запаха…
– Обуви на ней нет, – пересилив себя, сказал я. – Длинные волосы, платье, кажется, бюстгальтер…
Я достал перочинный ножик и с его помощью приподнял раскисшую ткань.
– Ни драгоценностей, ни часиков я не ви… – Слова встали мне поперек горла. И неудивительно, холера ясна! Не дай вам бог копаться в том, что осталось от двадцатилетней девушки, умершей к тому же не своей смертью и похороненной в ящике, который можно увидеть на арене цирка у фокусника… Но я, признаться, сразу же обо всем забыл, когда увидел то, что хотел увидеть.
– А это ведь была не мина, – подняв голову, сообщил я своим дамам.
– Откуда ты знаешь, – слабым голосом отозвалась Дорота, только что заглянувшая в могилу. – От нее же одни косточки остались…
– У нее совершенно целые ступни ног… И не могли осколки так раздробить ее грудную клетку.
– И что же это было? – Взявшая в руки фонарь Йованка присела на корточки у края могилы.
Слава богу, она не видела того, в чем я в этот момент копался острием ножика. Кривясь от омерзения, я ковырнул невыносимо смердящий кошмар… и докопался-таки до истины. Грудку праха я поднял наверх на штыке лопатки и судорожно глотнул воздух.
– Йованка, дай платок… Это может нам пригодиться.
Моя помощница оказалась куда менее брезгливой.
– Это? – спросила она, поворошив мою добычу нежным женским пальчиком.
Почему-то я подумал о том, что длинные ногти ей очень даже не помешали бы.
– Но это же пуля, – удивилась Йованка.
– Автоматная пуля калибра пять пятьдесят шесть, – уточнил я. – Натовский калибр. Наши «бериллы» стреляют как раз такими пулями. С близкого расстояния у них большая пробивная сила. Это была длинная очередь, которая изрешетила ей грудь. Все остальные пули прошли навылет, а наша красавица наткнулась, должно быть, на что-то твердое…
Дорота чуть не задохнулась от волнения.
– Ты ничего не путаешь?… Выходит, ее застрелили… наши!
– Не застрелили, а развалили очередью на две половины. Тот, кто стрелял, всадил практически всю обойму, причем большинство пуль уже в труп. Эта пуля попала в нее, когда она лежала на земле. Попала и отскочила от чего-то твердого под телом, ну, скажем, от камня, и уже рикошетом по новой вошла в тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53