Да и я, признаться, подустал перешагивать через многочисленные коряги, проверять щупом каждую подозрительную моховую кочку – их в лесу было без счета.
– Тут шли бои, – пояснил я. – Сербы наступали с запада. Раз была линия фронта, значит, могли быть минные заграждения. Мы пойдем на восток.
– А почему не прямо к вершине? – Йованка отерла рукой вспотевший лоб.
– Этот склон горы хорошо просматривается с перевала.
Мы свернули и шли еще минут двадцать по краю подножия горы. Шли и пришли, холера, как раз туда, где находиться нам ни в коем случае не следовало. Путь преградила широкая осыпь, круто взбиравшаяся ввысь. Каменная, совершенно лишенная растительности.
– Опять пойдем назад? – чуть не заплакала Дорота. – Да ты хоть знаешь, куда идти, Map…
Закончить полный горечи и бессилия вопрос начинающей журналистке не удалось. Сначала я услышал треск ломающегося дерева метрах в десяти от того места, где мы остановились, а потом леденящий душу басовый вой отскочившей рикошетом от камня пули нешуточного калибра. И тут же совсем рядом со мной, мягко шурша, упала подрубленная вершинка ели. До слуха донеслось запоздалое тяжелое дудуканье.
На этот раз командовать нужды не было, на землю мы все трое упали одновременно. От мягкого изумрудно-зеленого мха, в который я уткнулся лицом, пахло грибной сыростью. Над нами шумел старый хвойный лес, посвистывали мелкие птицы, названия которых знали только орнитологи.
– Что это было? – трагическим шепотом вопросила Дорота. И по тому, как задан был вопрос, я понял: ответ ей уже известен.
– Крупноколиберный пулемет, детка, – сказал я, доставая бинокль. – Тот самый, который ты видела на башне бронетранспортера. Если такая пуля попадет в человека, мало не покажется.
– Они… они стреляли в нас?! Поляки?!.
Я мягко улыбнулся:
– Ну мало ли у кого есть русские «бээрдээмы». А может, югославская армия начала освобождение многострадальных братьев-боснийцев сербского происхождения?… Так что давайте-ка отсюда потихонечку и… сами знаете куда.
И мы поползли назад, в лес.
Труп мужчины с большим вещмешком лежал в кустах метрах в тридцати от осыпи. На нем я мог наглядно продемонстрировать Дороте, на что способна пуля калибра 12,7 миллиметров, выпущенная из советского крупнокалиберного пулемета. Убитый пару часов назад босниец лет сорока лежал с широко раскрытым ртом и остекленевшими глазами. Пуля, угодившая ему в бок, буквально разворотила тело.
– Йезус! – ахнула Дорота. – Да в эту дыру кулак можно засунуть!..
Вряд ли она была способна на такой подвиг. Закрыв рот ладонью, Дорота Ковалек со стоном метнулась в кусты. Йованка стояла над трупом, невозмутимая, как робот.
– А он был не один, – тихо сказала она, склонившись над убитым. – Смотри, как лежит: его переворачивали. И рюкзак у него… видишь?
Ни одна пуля на свете не смогла бы сделать того, что предстало взору. Небритого боснийца со странно знакомым мне лицом оттащили в кусты метра на три, что было видно по кровавому следу на траве. Клапан рюкзака был расстегнут, подкладка кожаной куртки аккуратно разрезана.
– У него там было что-то ценное, – предположил я. – Те, кто шел с ним, забрали денежки дровосека.
– Ну не пропадать же добру, – резонно заметила Йованка.
Нагнувшись, я растянул горловину рюкзака. Два набитых магазина от АК лежали сверху.
– Патронов, похоже, у них хватает. – Лицо у вылезшей из кустов Дороты было чуть менее бледное, чем у трупа. – Интересно, был прощальный салют или обошлись без него?… Слушай, Марчин, а кто это?
Убитый был в камуфляже, не в армейском, а в том самом, что можно купить на любом рынке. В такой одежде у нас, в Польше, многие ходят по грибы. Левый рукав у него был испачкан кровью, только не свежей, а уже запекшейся, давней. Когда этот тип стоял, положив руки на капот светло-зеленого вездехода, пятна еще не было.
– Ты спрашиваешь, кто это? А бог его знает, – думая о своем, вздохнул я.
– А это что? – Йованка показала пальцем на рукав убитого. – Он был ранен… Слушай, кажется, я уже видела его последний раз на Ежиновой… Видела, и даже стреляла в него.
– И не убила почему-то, – себе под нос пробормотал я.
Присев, Йованка закатала рукав боснийца. Пластырь, которым была заклеена рана на предплечье, отодрался легко. Это было легкое касательное ранение от пули стандартного калибра. Скорее всего автоматной.
– Ну точно. – Йованка опустила рукав камуфляжки и полезла в открытый мной рюкзак. – А вот и тротил…
Похожие на куски мыла пачки она положила на траву.
– Тебя ничего не удивляет, Марчин?
– Удивляет, – кивнул я. – Откуда ты знаешь, как выглядит тротил?
Вопрос явно застал ее врасплох.
– Ну… что ж, я совсем дикая, по-твоему, книжек не читаю, телевизора не смотрю?
Граната с ввинченным запалом лежала в левом боковом кармане рюкзака. С поразительным спокойствием Йованка вынула ее на свет божий и протянула мне. Запал я вывинтил и сунул его в левый карман джинсов, гранату Ф-1 – в правый карман куртки.
– А тебе не кажется, что это он?
– Он? Кого ты имеешь в виду?
– Газовщика.
Я вынул запал из кармана находившегося в непосредственной близости от жизненно важного органа и переложил его в задний. Со шрамами на заднице у меня остался бы шанс нравиться некоторым поразительно осведомленным во всем женщинам.
– Это не Газовщик, – сказал я. – Это один из его подручных. Хороший подрывник – человек в банде уважаемый, его не бросают лисам на съедение. Газовщик там, наверху. – Я махнул рукой на гору.
– И мы пойдем по его следам?
Формально это был вопрос. Но иногда просто необходимо посмотреть на того, кем он задается.
– Ты в своем уме? – спросил я Йованку.
Пани Бигосяк пожала плечами:
– Но ведь они идут туда же. И наверняка лучше нас знают дорогу… Так ведь быстрее…
– Быстрее куда, на тот свет? Эти ребята вооружены до зубов…
– Да о чем вы, в конце-то концов? – не выдержала Дорота. Ресницы ее трепетали. – И вообще, что здесь происходит? Кто такой Газовщик и какого черта он забыл на Печинаце?
Я отмахнулся от жирной, кружившей над трупом мухи.
– Йованка объяснит тебе по дороге. Я пойду…
– Пойдешь куда? – пристально взглянула на меня Йованка.
– А ты как думаешь?… Кажется, мы с вами и так зашли уже слишком далеко, мои дорогие. Лично я…
И снова она перебила меня:
– А лично ты возвращаешься? – Щеки ее вспыхнули, голос опасно задрожал. – Потому что на гору – как на тот свет?
– Только вот этого не надо…
– Чего?
– Анекдотов! Народного творчества, холера!
Дорота поочередно смотрела то на меня, то на Йованку. Глаза у нее были растерянные. Совершенно не фирменные.
– Так мы возвращаемся или не возвращаемся?
– В известном смысле, да. – Я перевел дух. – Во всяком случае отсюда мы уходим. И немедленно… Тут скоро будет смердеть.
– Смердит уже давно, – мрачно отрезала Йованка. – Слушай, Малкош, а зачем им столько взрывчатки? – Она пнула ногой двухсотграммовый брикет из рюкзака. – Ведь здесь, похоже, только часть того, что они несли.
Пугать Дороту мне не хотелось, она и без того была сама не своя.
– Ну мало ли… Может, они торгуют тротилом?
– И носят через Печинац контрабанду? – Голос Йованки сочился ядом. – Нет, пан командир, не сходятся у вас концы с концами. В известном смысле, конечно… – И тут она пошла на меня, как удав на кролика.
Я слишком поздно, непростительно поздно спохватился. Наехав на меня своей грудью, чертова баба сунула вдруг руку мне за пазуху и выхватила гранату, лежавшую в кармане. Другой рукой Йованка выдернула запал из заднего кармана моих не слишком тесных, к сожалению, джинсов.
– Ну знаешь! – оторопел я. – Зачем тебе?
– На всякий пожарный случай, – усмехнулась моя клиентка.
– Слушай, ты совсем сдурела! Я запрещаю тебе идти за ними, это самоубийство…
– Всего лишь риск, – невозмутимо возразила Йованка, ввинчивавшая запал в гнездо. – И спасибо тебе за все, Марчин, ты сделал для меня много… Никто в жизни… – Она осеклась, энергично встряхнула головой. – Только не подумай, что бабский каприз, так надо, Марчин…
– Ах вот как!
– Ты же знаешь, я себя в обиду не дам. И не сахарная, не растаю. – Она быстро глянула на меня исподлобья. – Я должна сама, понимаешь… сама. Как только станет по-настоящему опасно, я сразу же вернусь. Умирать мне нельзя, у меня – Оля…
– Черт бы вас побрал, – горестно заключил я. – Обеих!.. Всех на этом свете, холера!..
И они обе, как по команде, выкатили на меня глазищи. Две чертовы бабы, севшие мне на шею, одна была уж точно не из сахара. Я знал, на что она способна, знал, что сказанное не пустые слова, ведьма действительно может полезть на Лысую гору и натворить такого… Ужас моего положения заключался в том, что Йованку я не мог остановить, а Дороту не имел права бросить. Она-то наверняка пропала бы в окаянном лесу без меня, дурочка голубоглазая!..
– Ну вот что, – решился я, – сделаем так. Сейчас проводим Дороту до машины, потом вернемся с тобой… В чем дело, что тебе опять не нравится?
– Ну уж дудки, Малкош! Когда мы вернемся сюда, их следов уже и в помине не будет… Да вон еще – облака натягивает. Ты хоть раз ходил по горам после дождя?
– А ты, выходит, ходила… Ну и что прикажешь делать с тобой? Дать тебе по башке чем-нибудь тяжелым, чтобы опомнилась окончательно…
Семисотграммовую гранату для психотерапевтической операции Йованка мне, увы, не отдала. Больше того, она спрятала ее за пазуху, где находился склад всякого увесистого и не для посторонних. Лоб был в морщинах, губы решительно поджаты…
– Йованка, давай вернемся! – умоляюще простонала Дорота, но в ответ прозвучало безжалостное:
– Да катитесь вы отсюда! Оба!.. Слышите?! Это мое дело, моя гора!..
Небесно-голубые глаза Дороты стали вдруг холодными и твердыми, как ледышки.
– Сама катись, мымра несчастная! Иди-иди! Попутного ветра тебе в задницу!.. А ты со мной, журавлик, или как?…
Дорота даже не посмотрела на меня. Две чертовы бабы испепеляли друг друга ненавидящими взглядами.
– Ну, я пошла! – угрожающе выдохнула Йованка и, повернувшись, решительно зашагала в совершенно противоположную от дороги сторону. Под ее ногами зашуршал папоротник, хрустнула сухая ветка… Затрещал куст можжевельника, на который я завалил Йованку подножкой, догнав в два прыжка.
– Пусти, гад! – прохрипела моя клиентка после недолгой и безуспешной борьбы. Навалившись, я сильнее прижал ее к земле.
– А слушаться пана командира будешь?… Буудешь?
– Пусти же, больно!..
– Я уже потерял троих человек на этой сраной горе. Не для того я вернулся сюда, чтобы и ты, дура…
Йованка вдруг обмякла подо мной.
– Слушай, Малкош, скажи честно, мы действительно вернемся, когда проводим эту…
– Я хоть раз обманул тебя?
Я понемногу расслабил мышцы и вдруг, совершенно не вовремя, холера, почувствовал под собой не противника, а женщину. Черная ведьма необъяснимым образом сменила свое обличье, снова став той же краковской Йованкой, из-за которой черт меня понес сюда, в Боснию. Мы с ней лежали на пропащей боснийской земле, она смотрела в небо, по которому ползли облака, а я на эти облака, отражавшиеся в глазах, в которых не было дна.
– Ну все? – нетерпеливо засопела Дорота Ковалек, она же Супердвадцатка. – Мы можем идти?
Я помог Йованке подняться на ноги, и она, отряхнув с рубахи сухую хвою, пошла не на гору, а назад, к дороге на перевал. И, глядя ей вслед, я увидел вдруг ту Йованку, которая будет ходить по белому свету лет через тридцать-сорок, когда волосы станут совсем седыми, а спина сгорбится.
Первой обеспокоилась Дорота:
– Я думала, мы пойдем прежней дорогой…
Вряд ли я смог бы внятно объяснить, почему повел их через старый еловый лес, редкий, но довольно-таки мрачный, да к тому же насквозь простреливаемый. Может быть, из-за той двери, которую хватило ума не открыть. Там до нас прошел Газовщик, а стало быть, сюрпризы подобного рода были вполне возможны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53