Как бы то ни было, Сережа его предал. Продал.
Что ж, поделом тебе, чистоплюй: не ты ли чувствовал с самого начала, что в мальчике этом что-то порченое? И не ты ли сказал себе: не мое дело? Не мне его воспитанием заниматься?
И вот оно, «не твое дело». Сидишь ты теперь на даче в подвале, за решетками и железными дверьми. И теперь всё – не твое дело, потому что ты уже ничего не можешь сделать…
Хорошо, что хоть он не связан. Сюда его везли с кляпом во рту, с мешком на голове, обвязанного с ног до головы веревками. Он себя сам чувствовал мешком.
Они пришли к нему, когда сумка для Парижа была уже собрана, когда все было готово и продумано для отъезда – и он замешкался лишь на каких-то пять минут, решив на всякий случай оставить в компьютере записку Оле.
Открыв дверь, он даже не успел понять, что случилось и кто к нему пришел: оглушенный ударом по голове, он свалился снопом и очнулся только в машине. С кляпом, мешком и веревками.
Тогда, в машине, он уже не чаял увидеть еще раз восход солнца. Он уже представил себе, как по весне, когда снега начнут сходить, какие-нибудь дачники найдут его разложившийся труп…
Он даже пожалел чьи-то нервы. Он не хотел бы быть на месте этих дачников.
Впрочем, на месте разложившегося трупа он тоже не хотел быть…
Но он оказался в подвале чьей-то дачи.
Что ж, это уже совсем неплохо. И даже намного лучше того места, которое ему представилось в машине…
Загремела дверь.
Не хотелось никого видеть – он еще не готов к разговорам. Но только не он здесь хозяин и не ему решать, когда встречаться и с кем…
Хороший вопрос: с кем? Сейчас как войдут два бугая и… Раз он на даче, так и лес с глубокими сугробами всегда под рукой…
Вошла девушка в десантной форме. Невысокая, темные волосы острижены коротко, глаза цвета спелой вишни взглянули загадочно и непроницаемо, но любопытство все же выдавало короткими проблесками зрачков; пухлая нижняя губка немного оттопырена от важности порученного дела, в руках поднос с едой. Едва она пересекла порог, как кто-то закрыл за ней дверь.
Значит, его еще и охраняют.
Девушка прошла к столу. Пятнистые штаны обволакивали крепкую, увесистую попу, вовсе не десантную, а форменная рубашка вздымалась на буйной неформенной груди.
Она составила с подноса две дымящиеся тарелки, чашку, стакан, бутылку пива и бутылку минеральной воды.
– Спасибо, – сказал Игорь.
Девушка даже не обернулась.
– Меня здесь неплохо принимают, – пошутил он. – Это борщ?
Девушка и ухом не повела. Оставив поднос на столе – придет, стало быть, за посудой скоро, – она направилась к дверям.
– Где здесь туалет? – послал Игорь вдогонку ее спине вопрос. Спина даже не дрогнула, не повернулась. Дверь перед девушкой открылась, и она выскользнула в ее темную щель.
«Туалет, – подумал Игорь, – это, помимо его прямого назначения, еще и способ хоть как-то разведать местность. И надо будет еще попробовать сторговать душ…»
Он подошел к двери и постучал.
– Что нужно? – раздался молодой мужской голос.
– Туалет.
Дверь опять громыхнула, и плечистый парень в такой же десантной форме возник в проеме. «Ого, тут, кажется, частная дачная армия разместилась», – мелькнуло в голове. Парень, однако, никуда не повел Игоря, а, наоборот, вошел к нему в комнату и в одной из стен открыл неприметную в полумраке подвала, такую же белую, как стена, дверь. Игорь оказался в «совместном санузле»: унитаз, раковина, душ. Имелись также туалетная бумага, мыло, паста, зубная щетка и полотенце. Все, что надо цивилизованному человеку для минимального комфорта.
Бугай вышел и запер дверь. «Какая предусмотрительность, – думал Игорь, – комфортабельная тюрьма, специально оборудованная в подвале дачи… Интересно, кто же ее построил?»
Девушка снова возникла в дверях. Глянув на Игоря искоса, она направилась к столу.
– Как вас зовут? – поинтересовался он.
Ни малейшей реакции. Уж не глухонемая ли?
Она стояла спиной к Игорю, составляя тарелки на поднос. Игорь решил проверить свою догадку и посмотреть ей в лицо, когда он с ней заговорит. Но не успел он встать и сделать один шаг в направлении круглой попы, как девушка молниеносно развернулась – и Игорь оказался на полу с вывернутой за спину рукой раньше, чем успел что-либо понять.
Вишневые глаза смотрели на него строго и внимательно.
– Я, собственно, хотел проверить, уж не глухонемая ли вы… – Он попытался улыбнуться, но только поморщился от боли.
– Ну и как, проверил? – разомкнулись пухлые губы.
Голос ее был грудным, красивым, с провинциальным говорком.
– Проверил, – прокряхтел он.
Девушка отпустила его руку. Игорь встал.
– Так как вас зовут?
– С тобой не велено разговаривать.
– А вы… ты и не разговаривай. Скажи только, как тебя зовут, и все.
– Не велено.
Она вышла. За дверью, закрывшейся ей вслед, раздались голоса. Игорь прижался ухом.
– Чего случилось, Кать?
Ага, Катя, значит.
– Да ничего, – ответила Катя, и ее шаги удалились.
Игорь растянулся на рыжем одеяле. Потолок был низким, нависал прямо над лицом.
Игорь закрыл глаза. Хорошо уже то, что он жив.
* * *
Визу для Джонатана пообещали к концу недели. Выйдя из консульства на широкий бульвар Ланн, я закурила. Джонатан ждал меня, подняв воротник куртки. День был пасмурным, низкие грязно-серые облака мотались прямо над головой, цепляясь за верхушки высоких деревьев бульвара, и отвратительный влажный ветер пробирал до костей.
Я не знала, что теперь делать, куда идти, чем заниматься. У меня раньше никогда не было такого состояния неопределенности. Все всегда было ясно и последовательно, организовано мной или Игорем, или просто-напросто обстоятельствами: утром можно было не торопясь позавтракать, потом были компьютерные курсы; возвращаясь домой, я заходила в магазины, а дома меня ждал обычный ассортимент домашних дел: заправить машины, стиральную и посудомоечную, пропылесосить, приготовить поесть, если мы собирались обедать дома, и прочие мелочи, всегда конкретные; вечер был с Игорем, по его программе – то гости, то элитные тусовки, или дома, что было лучше всего; в выходные надо было навестить маму – родители Игоря жили во Владивостоке, и я их никогда не видела… В общем, просыпаясь по утрам, я всегда знала, что я буду делать, зачем и почему.
Теперь же передо мной была серая и безрадостная, как этот день, пустота. Никто меня не ждал, никто меня не звал – ни люди, ни дела. Даже в Сорбонне были каникулы! И теперь никто не навязывал мне свою волю. Те, кто имел на это право – Игорь и мама, – были далеко и не могли позвонить мне и сказать: будь к пяти готова, мы выходим, или: приезжай сегодня ко мне, я соскучилась… А близко был Джонатан, но он ничего не посмел бы и не смог мне навязать: он был для этого слишком ненавязчив, слишком корректен. И он стоял рядом со мной, подняв воротник, и ждал, пока я выкурю свою сигарету и изъявлю какое-нибудь желание, которое он будет готов поддержать.
– Я к Шерил поеду, – сообщила я, придавив окурок каблуком: в тот период все урны в Париже были запечатаны, потому что террористы испытывали неодолимую тягу подкладывать в них бомбы.
– Поедем вместе? – ненавязчиво предложил он.
– Если хочешь.
Я очень ценю тактичность! В наших разговорах с Игорем мы частенько критиковали нашу русскую бесцеремонность; но сейчас мне ее не хватало. Мне как раз сейчас было бы кстати: сгреб бы Джонатан меня в охапку и увез куда-нибудь. Все равно куда – в ресторан, к себе, в кино на худой конец, но лишь бы проявил волю, решимость развеять мою хандру, решительность в своих чувствах ко мне! Но куда там, помилуйте, как можно, с его западно-аристократическим воспитанием, черт подери!
В палате Шерил оказался Ги. Я ему обрадовалась, как родному.
– Куда ты пропал? – завопила я, повиснув у него на шее.
– В отпуск ездил, в горы.
Действительно, его лицо было отмечено ярким и непрочным загаром зимнего горного солнца. Румянец во всю щеку свидетельствовал о том, что каникулы пошли ему на пользу. Новая прическа – он заплел свои длинные черные кудри в кучу мелких косичек – придавала ему вид рок-звезды. Видимо, беда, приключившаяся с Шерил, не подпортила ему здоровья. Впрочем, кто сказал, что между ними есть какие бы то ни было отношения? Начались ли они в ту ночь, которую он провел у Шерил? И вообще, начинаются ли отношения от одной ночи, проведенной вместе? Очень философский вопрос. И еще один, еще более философский: какое мое дело? Но сейчас Ги был как нельзя кстати – я явно нуждалась в смене лиц и обстановки.
– Вот, пришел навестить вас, а тебя, оказывается, уже выписали. Поздравляю! Ты прекрасно выглядишь. – Ги взял меня за плечи и развернул к окну, к свету. – И стрижка тебе идет. Ты стала еще красивее, чем была!
Джонатан нахмурился.
– Надеюсь, что Шерил тоже так похорошеет, когда выздоровеет?
Какая прелесть, не правда ли? Он просто-напросто не сомневается, что все обойдется и все будет прекрасно, и даже еще лучше, чем было, – и чего же, спрашивается, сидеть у постели неподвижной Шерил и страдать, когда все столь замечательно?
– Спроси у нее, что она об этом думает, – кивнула я на Шерил и только сейчас обратила внимание, что ее голова теперь тоже разбинтована и лицо ее, как недавно мое собственное, улеплено пластырями.
– Мы с ней уже поболтали, – беспечно ответил Ги. – Я ей про горы рассказал. Там так классно было! Отличная компания подобралась! Знаете, как мы Рождество отмечали? Ночью с факелами на лыжах катались – с ума сойти можно!
– Ты только сегодня вернулся? – поинтересовался Джонатан.
– Ага. Я на видео наше факельное катание снял, хотите, покажу?
– Хочу, – сказала я.
Мне было совершенно безразлично, как Ги отмечал Рождество, но мне следовало занять свои мозги чем-то более продуктивным, чем перебирание мешка с неразгаданными тайнами и покушениями на нас с Шерил.
– Поехали ко мне!
– Ги, мы пришли, чтобы побыть с Шерил, – сухо сообщил Джонатан.
– Ну, я вас подожду. Пойду в курилку. Ты не хочешь со мной, Оля?
– Нет, я с Шерил побуду.
– Джонатан, ты пойдешь?
Вот компанейская душа, сигарету не может выкурить в одиночестве!
– Я не курю.
– Да оставь ты девочек наедине немножко, дай им поболтать про свое, про девичье!
Помявшись, Джонатан вышел вслед за Ги.
Удивительно, но Ги был прав: мне действительно хотелось остаться с Шерил наедине. Как только они вышли, я наклонилась к ней близко-близко и сказала:
– Шерил, моя Шерил, теперь я точно знаю – мы с тобой сестры.
Шерил не шелохнулась, даже веки не дрогнули.
– Ты родилась в Москве… Помнишь, тебе Кати говорила, что ты никогда не станешь настоящей американкой? Теперь я знаю почему. Ты русская, Шерил, слышишь? Ты родилась в Москве, и мы с тобой сестры, сестры-близнецы! И это точно!
Глазные яблоки заходили под прозрачно-голубыми веками.
– Да-да, сестричка, это так! – заверила я на случай, если это беспокойство век выражало сомнение.
Шерил открыла глаза.
В этих глазах не было взгляда . Это были просто глаза, невидящие, сосредоточенные на каких-то неведомых и невидимых образах, существовавших в другом мире, в том мире, в котором пребывала сама Шерил. Но она открыла глаза!
– Доктор! – заорала я. – Доктор!
Я принялась звонить, вдавив до побеления палец в кнопочку вызова. Примчалась обеспокоенная медсестра. Увидев этот фарфорово-кукольный, ничего не выражающий взгляд серо-голубых глаз, она почти подпрыгнула и помчалась звать врача. Через пять минут в палате Шерил собралась медицинская толпа, которая оживленно окружила кровать Шерил, вглядывалась в ее глаза, водила руками в фокусе ее предполагаемого зрения, щупала пульс и радовалась так, что я чуть не расплакалась от умиления. С комом в горле я стояла позади всех, спрашивая себя, отчего это совсем чужие люди так счастливы признакам возвращения Шерил и отчего это у нас близкие люди так часто равнодушны к страданиям и смерти…
– Пойдите сюда, Оля, – вывела меня за руку врачиха, опекавшая Шерил, – поговорите с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64