Вы хорошо заплатили Демченко? Или вы с ней поделились долларами от Вирджини?
– Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому ничего не поручала! – у Зазориной окончательно сдавали нервы. – И никаких долларов от американок я не получала! – Она выкрикивала слова, глотая слезы. – Я не отдавала никому детей! У меня не было детей! Мне сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!
С последней фразой, с последней истеричной нотой, с последним всхлипом наступила тишина.
Я была растеряна. Я была повержена. Я была обезоружена.
Неужели все мои построения оказались ложными? Неужели все, что мы нагородили с Джонатаном, с дядей Уильямом, все это – не более чем досужие вымыслы? Неужели истина, которая, казалось, наконец прояснится в этом кабинете, снова ускользнула от меня?
Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали. Не хотелось верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем, что все усилия, весь проделанный долгий путь привели в тупик.
– Как это – мертвый ребенок? – с трудом выговорила я, все еще цепляясь за улетучивающуюся надежду. – А мы… А двойняшки не у вас разве родились?
Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на мое расстроенное лицо, встала из-за стола и пересела напротив меня в кресло для посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.
– У меня свои, – подавленно ответила я и тоже закурила.
Зазорина придвинула мне пепельницу.
И проговорила:
– У меня.
– У вас?! Но как же… Но тогда почему вы говорите… Вы…
Она посмотрела мне прямо в глаза, словно призывая меня верить ее словам, и тихо ответила:
– Я не знала , что у меня родились двойняшки. Я двадцать один год об этом ничего не знала! До тех пор, пока три месяца назад ко мне не пришла одна акушерка… И сказала, что у нее есть секрет, который она хочет мне продать.
– Боже мой, – прошептала я, – вот оно что…
– Ты что-то сказала? – спросила Зазорина.
– Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!..
– Ты ее знаешь?!
– Нет…
Я решила не вдаваться сейчас в подробности – всему свой черед.
Зазорина посмотрела на меня внимательно, но спрашивать ничего не стала. Загасив окурок, она встала, сделала несколько шатких шагов по кабинету и остановилась спиной ко мне, опершись руками о стол. Потянулась к графину, налила в стакан воды.
– Тебе дать? – спросила, не оборачиваясь.
– Нет.
Мне показалось, что она достала какую-то таблетку. Выпила воду залпом. И заговорила, все еще стоя спиной ко мне:
– Куркина записалась на прием, как и ты… И, едва переступив порог этого кабинета, сказала, что у нее есть сведения, которые для меня очень ценны. Но только она их мне расскажет в обмен на хорошенькую сумму в три тысячи долларов и на мою помощь в смене квартиры…
Оторвавшись наконец от стола, Зазорина повернулась ко мне, словно желая увидеть, что на моем лице написано.
На моем лице было написано предельное внимание. Еще не остывшее изумление. Проблески понимания.
Ее, кажется, удовлетворил мой вид. Ее лицо стало постепенно смягчаться, остывая от жесткого, истерично-высокомерного выражения.
– Я сначала хотела ее выгнать… – продолжала Светлана Ивановна. – Я думала, она принесла сплетни о ком-то из политических соратников или о противниках. Но она обронила фразу, что эти сведения касаются меня лично и что в моей жизни есть нечто, чего я сама не знаю…
Она меня заинтриговала. Мне захотелось узнать этот секрет. Но три тысячи долларов – сумма очень большая, у меня не было таких денег… Я деньги зарабатываю, а не ворую… О чем я и сказала ей.
«Как хотите, – ответила посетительница. – А было бы жаль оставить вас без правды. У вас ребеночек-то был живой…»
Конечно, я ахнула, конечно, что-то воскликнула: как живой, что значит живой?! Стала спрашивать подробности…
Три тысячи, настаивала Куркина. Секретик того стоит, поверьте.
Что было делать? Я ей пообещала требуемую сумму. Она потребовала перевести ей на счет половину завтра же, а на другую половину мы сторговались через неделю. Конечно, я ей и помощь с квартирой пообещала… И я вправду занимаюсь ее квартирным делом, хотя нынче это стало так непросто: купить – пожалуйста, а обменять через государственные каналы – уже почти невозможно…
– И что же она вам рассказала? – нетерпеливо отвлекла я Зазорину от депутатских забот.
– Оказывается, меня «вели» с самого начала. Главврач роддома, к которой я пришла на консультацию как к одному из наиопытнейших гинекологов, меня напугала, что беременность у меня сложная, угроза выкидыша и того, что ребенок родится дефективный… Она предложила лечь на сохранение. Всю мою беременность я обращалась только к ней, и большую часть времени я пролежала у нее в роддоме на сохранении. Она мне ни разу не сказала, что у меня двойня. И когда наступили роды, мне было сказано, что ребенок может задохнуться и надо делать кесарево сечение… Спустя несколько часов, когда я проснулась после наркоза, мне сообщили, что младенец родился мертвым. И даже показали его маленький трупик… Это был мальчик.
Зазорина плакала.
Я, кажется, тоже.
Я до сих пор не знаю, какие чувства я испытывала. Чувств было много, они были разные и все какие-то заторможенные, как будто я их не столько чувствовала , сколько констатировала: там было сострадание к моей ровеснице Свете Зазориной, которой показали мертвого мальчика, родившегося на самом деле у Веры Андреевны, моей мамы; там было колоссальное, хотя еще до конца не осознанное облегчение оттого, что Зазорина не хочет меня убить; там рождалось что-то неопределенно-доброе к этой женщине, которая оказалась – была – моей настоящей матерью; и в то же время там уже гнездился новый страх, новый ужас – ничего еще не кончилось! Все надо начинать сначала!..
Светлана Ивановна утерла слезы.
Я тоже.
– Куркина не могла мне сказать, куда пристроили моих девочек. Она принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но их судьбой, по ее словам, занимался другой человек… Однако она взялась узнать. Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось, что она знает человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне их называть, чтобы я не добралась до них сама – она хотела подзаработать еще и на этой информации… И, хотя я понимала, что в этом принимала участие как минимум главврач, я решила, что Куркиной будет проще все разузнать и все уточнить…
– Я знаю, кто эти люди! И я могу вам рассказать, как дело было… Теперь я знаю все, Светлана Ивановна…
Я смутилась. Имя-отчество резануло слух – и мой, и Зазориной. Но не называть же мне эту женщину, которую я вижу впервые в жизни, «мама»?
– Или почти все… – добавила я.
Я говорила долго. Ей я рассказала все: и про Шерил, и про Кати, и про Игоря, и про Джонатана; про Сережу и киллера Диму, про комиссара Гренье и про наши поиски по следам акушерок; и про мертвого мальчика…
Зазорина слушала, бледная, осунувшаяся. Черные тени легли под глазами.
Я сама была, наверное, не лучше.
Пепельница быстро наполнялась окурками.
Я говорила и думала: вот передо мной сидит моя мать. У меня уже есть мать; вот еще одна, которую я вижу впервые в жизни. Настоящая… А разве другая – не настоящая? Пусть меня разлучили с настоящей не по ее вине, но от этого ничто не умалится в моих отношениях с моей мамой, которая ненастоящая, и ничего само по себе не родится с этой, с настоящей…
В моей душе был тотальный сумбур.
– И ты решила, что это я подослала убийц, чтобы избавиться от грехов молодости?
– Решила… А что мне еще оставалось думать? Все сходилось, все совпадало… Вы занимаетесь политикой, вы возглавляете женское движение; узнай кто, что вы отказались от собственных детей, – это означало бы конец вашей карьере… Но только… Если это не вы, тогда кто же? Кому же это мы помешали? Кому понадобилось вас обмануть? Кто послал убийцу? Я теперь уже ничего не понимаю.
– Зато я теперь понимаю все.
Я смотрела на нее в ожидании продолжения. Но и она молчала, думая о чем-то. Лицо ее приняло жесткое, суровое выражение.
Не выдержав затянувшейся паузы, я нарушила тишину:
– Вы хотите сказать, что вы знаете, кто?..
– Знаю.
– И кто же это?
Отвернувшись к окну, за которым белели заснеженные крыши, она тихо произнесла:
– Ваш отец.
От неожиданности я встала. И замерла перед нею.
Я слышала, как Зазорина переговаривалась о чем-то по селектору со своей секретаршей.
А я все стояла, тупо глядя в противоположную стену. Зазорина потрясла меня за плечо.
– Очнись, Оля. Здесь невозможно разговаривать, нужно уйти отсюда. Но у меня есть одно дело, которое я не могу отменить, подождешь? Я постараюсь побыстрее.
Я кивнула и вышла из ее кабинета.
Джонатан ждал меня внизу. Он встревожился, увидев мое опрокинутое лицо.
– Это не она, – только и смогла выговорить я.
– Она – не твоя мать? – не понял он.
– Мать. Моя. Наша с Шерил. Но не она хотела убить нас. Это наш отец…
Полчаса спустя Зазорина появилась из подъезда.
– Вот ты где… Я тебя высматривала в приемной.
Она уже пришла в себя, и лицо ее восстановило свои краски, как природные, так и косметические. Синие глаза были полны решимости.
– Джонатан, – представила я.
– Что ж ты сразу не сказала, что ты пришла с ним? Держишь человека на морозе! Садитесь-ка в машину.
Черный лимузин стоял у подъезда. Шофер открыл дверь.
– Мы на своей, – сказала я.
Сегодня с утра Джонатан взял в прокате «Ниссан», на котором он и привез меня на Фрунзенскую набережную, к высокому дому, в котором расположился комитет партии Зазориной.
– Тогда следуйте за нами!
Зазорина села в свой лимузин, и мы покатили в направлении Чистых Прудов.
Большой кирпичный дом, вахтерша в стеклянной будочке, огромная, превосходно обставленная квартира. Депутату живется неплохо в нашей стране, подумала я. И, поймав себя на этой злой ироничной ноте, спохватилась: впрочем, во всех странах депутаты живут хорошо. И это нормально!
– Располагайтесь, – Зазорина гостеприимно кивнула на свою гостиную. – Есть хотите?
– У вас дома… никого нет?
– Сейчас зимние каникулы. Мальчики с их отцом уехали в горы. – Тем лучше. Мне совсем были бы некстати сейчас новые эмоции при виде моих братишек. – Так есть будете?
– Вы не беспокойтесь, ничего не надо готовить. Так, может, пару бутербродов…
– А я и не беспокоюсь. У меня все готово. Ко мне домработница ходит, она готовит.
Через несколько минут на кухонном столе стояла тарелка с овощами, холодные котлеты, закипал чай.
– Давайте, налетайте. Нам надо торопиться. Дел куча. Вот так всегда, все сразу… Сейчас бы посидеть с вами, никуда не бежать, ни о чем не думать… Но нельзя. Надо эту компанию брать. Ешьте, я пока позвоню.
Я как-то не так себе представляла наш визит к ней. Все было слишком просто, слишком обыденно. Я все еще была под влиянием шока, тогда как Зазорина уже давно пришла в себя, уже владела собой и ситуацией, уже восстановила свои ухватки деловой женщины…
«Найди мне, кто был на связи с французской полицией по делу Самариной, – доносился ее голос из гостиной. – Да, Париж. У них там киллер наш, русский сидит. Уж ФСБ – наверняка, как же без них! Но у вас на Петровке тоже кто-то должен быть на подключке. Что значит «когда»? Сию секунду, немедленно! Жду».
Она появилась в кухне.
– Поели? Чай пойдем пить в гостиную.
Мы уселись вокруг низкого столика.
– Если вы говорите по-английски или по-французски, – сказала я, – было бы лучше, потому что Джонатан уже ничего не понимает, а я уже не в состоянии переводить…
Оказалось, что она свободно владеет английским, и дальнейший разговор шел втроем.
– Светлана Ивановна, вы должны мне сказать, кто этот человек, – произнесла я вопрос, который сверлил мой мозг с тех пор, как я покинула ее кабинет.
– Прежде всего, Оля, давай мы сразу договоримся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Что ты несешь?! Опять ты сыплешь именами! Что за Вирджини? Я никому ничего не поручала! – у Зазориной окончательно сдавали нервы. – И никаких долларов от американок я не получала! – Она выкрикивала слова, глотая слезы. – Я не отдавала никому детей! У меня не было детей! Мне сказали, что у меня мертвый ребенок родился! Мне даже его показали!!!
С последней фразой, с последней истеричной нотой, с последним всхлипом наступила тишина.
Я была растеряна. Я была повержена. Я была обезоружена.
Неужели все мои построения оказались ложными? Неужели все, что мы нагородили с Джонатаном, с дядей Уильямом, все это – не более чем досужие вымыслы? Неужели истина, которая, казалось, наконец прояснится в этом кабинете, снова ускользнула от меня?
Вся моя злость, вся моя ненависть вдруг пропали. Не хотелось верить собственным ушам, не хотелось смириться с тем, что все усилия, весь проделанный долгий путь привели в тупик.
– Как это – мертвый ребенок? – с трудом выговорила я, все еще цепляясь за улетучивающуюся надежду. – А мы… А двойняшки не у вас разве родились?
Кажется, вид мой был жалок. Зазорина, посмотрев на мое расстроенное лицо, встала из-за стола и пересела напротив меня в кресло для посетителей. Достала сигареты, предложила мне жестом.
– У меня свои, – подавленно ответила я и тоже закурила.
Зазорина придвинула мне пепельницу.
И проговорила:
– У меня.
– У вас?! Но как же… Но тогда почему вы говорите… Вы…
Она посмотрела мне прямо в глаза, словно призывая меня верить ее словам, и тихо ответила:
– Я не знала , что у меня родились двойняшки. Я двадцать один год об этом ничего не знала! До тех пор, пока три месяца назад ко мне не пришла одна акушерка… И сказала, что у нее есть секрет, который она хочет мне продать.
– Боже мой, – прошептала я, – вот оно что…
– Ты что-то сказала? – спросила Зазорина.
– Я сказала: и звали ее Елена Петровна Куркина!..
– Ты ее знаешь?!
– Нет…
Я решила не вдаваться сейчас в подробности – всему свой черед.
Зазорина посмотрела на меня внимательно, но спрашивать ничего не стала. Загасив окурок, она встала, сделала несколько шатких шагов по кабинету и остановилась спиной ко мне, опершись руками о стол. Потянулась к графину, налила в стакан воды.
– Тебе дать? – спросила, не оборачиваясь.
– Нет.
Мне показалось, что она достала какую-то таблетку. Выпила воду залпом. И заговорила, все еще стоя спиной ко мне:
– Куркина записалась на прием, как и ты… И, едва переступив порог этого кабинета, сказала, что у нее есть сведения, которые для меня очень ценны. Но только она их мне расскажет в обмен на хорошенькую сумму в три тысячи долларов и на мою помощь в смене квартиры…
Оторвавшись наконец от стола, Зазорина повернулась ко мне, словно желая увидеть, что на моем лице написано.
На моем лице было написано предельное внимание. Еще не остывшее изумление. Проблески понимания.
Ее, кажется, удовлетворил мой вид. Ее лицо стало постепенно смягчаться, остывая от жесткого, истерично-высокомерного выражения.
– Я сначала хотела ее выгнать… – продолжала Светлана Ивановна. – Я думала, она принесла сплетни о ком-то из политических соратников или о противниках. Но она обронила фразу, что эти сведения касаются меня лично и что в моей жизни есть нечто, чего я сама не знаю…
Она меня заинтриговала. Мне захотелось узнать этот секрет. Но три тысячи долларов – сумма очень большая, у меня не было таких денег… Я деньги зарабатываю, а не ворую… О чем я и сказала ей.
«Как хотите, – ответила посетительница. – А было бы жаль оставить вас без правды. У вас ребеночек-то был живой…»
Конечно, я ахнула, конечно, что-то воскликнула: как живой, что значит живой?! Стала спрашивать подробности…
Три тысячи, настаивала Куркина. Секретик того стоит, поверьте.
Что было делать? Я ей пообещала требуемую сумму. Она потребовала перевести ей на счет половину завтра же, а на другую половину мы сторговались через неделю. Конечно, я ей и помощь с квартирой пообещала… И я вправду занимаюсь ее квартирным делом, хотя нынче это стало так непросто: купить – пожалуйста, а обменять через государственные каналы – уже почти невозможно…
– И что же она вам рассказала? – нетерпеливо отвлекла я Зазорину от депутатских забот.
– Оказывается, меня «вели» с самого начала. Главврач роддома, к которой я пришла на консультацию как к одному из наиопытнейших гинекологов, меня напугала, что беременность у меня сложная, угроза выкидыша и того, что ребенок родится дефективный… Она предложила лечь на сохранение. Всю мою беременность я обращалась только к ней, и большую часть времени я пролежала у нее в роддоме на сохранении. Она мне ни разу не сказала, что у меня двойня. И когда наступили роды, мне было сказано, что ребенок может задохнуться и надо делать кесарево сечение… Спустя несколько часов, когда я проснулась после наркоза, мне сообщили, что младенец родился мертвым. И даже показали его маленький трупик… Это был мальчик.
Зазорина плакала.
Я, кажется, тоже.
Я до сих пор не знаю, какие чувства я испытывала. Чувств было много, они были разные и все какие-то заторможенные, как будто я их не столько чувствовала , сколько констатировала: там было сострадание к моей ровеснице Свете Зазориной, которой показали мертвого мальчика, родившегося на самом деле у Веры Андреевны, моей мамы; там было колоссальное, хотя еще до конца не осознанное облегчение оттого, что Зазорина не хочет меня убить; там рождалось что-то неопределенно-доброе к этой женщине, которая оказалась – была – моей настоящей матерью; и в то же время там уже гнездился новый страх, новый ужас – ничего еще не кончилось! Все надо начинать сначала!..
Светлана Ивановна утерла слезы.
Я тоже.
– Куркина не могла мне сказать, куда пристроили моих девочек. Она принимала у меня роды и знала, что мне подменили детей, но их судьбой, по ее словам, занимался другой человек… Однако она взялась узнать. Разумеется, я обещала ей еще заплатить. Мне показалось, что она знает человека или людей, которые все это дело провернули, но не хочет мне их называть, чтобы я не добралась до них сама – она хотела подзаработать еще и на этой информации… И, хотя я понимала, что в этом принимала участие как минимум главврач, я решила, что Куркиной будет проще все разузнать и все уточнить…
– Я знаю, кто эти люди! И я могу вам рассказать, как дело было… Теперь я знаю все, Светлана Ивановна…
Я смутилась. Имя-отчество резануло слух – и мой, и Зазориной. Но не называть же мне эту женщину, которую я вижу впервые в жизни, «мама»?
– Или почти все… – добавила я.
Я говорила долго. Ей я рассказала все: и про Шерил, и про Кати, и про Игоря, и про Джонатана; про Сережу и киллера Диму, про комиссара Гренье и про наши поиски по следам акушерок; и про мертвого мальчика…
Зазорина слушала, бледная, осунувшаяся. Черные тени легли под глазами.
Я сама была, наверное, не лучше.
Пепельница быстро наполнялась окурками.
Я говорила и думала: вот передо мной сидит моя мать. У меня уже есть мать; вот еще одна, которую я вижу впервые в жизни. Настоящая… А разве другая – не настоящая? Пусть меня разлучили с настоящей не по ее вине, но от этого ничто не умалится в моих отношениях с моей мамой, которая ненастоящая, и ничего само по себе не родится с этой, с настоящей…
В моей душе был тотальный сумбур.
– И ты решила, что это я подослала убийц, чтобы избавиться от грехов молодости?
– Решила… А что мне еще оставалось думать? Все сходилось, все совпадало… Вы занимаетесь политикой, вы возглавляете женское движение; узнай кто, что вы отказались от собственных детей, – это означало бы конец вашей карьере… Но только… Если это не вы, тогда кто же? Кому же это мы помешали? Кому понадобилось вас обмануть? Кто послал убийцу? Я теперь уже ничего не понимаю.
– Зато я теперь понимаю все.
Я смотрела на нее в ожидании продолжения. Но и она молчала, думая о чем-то. Лицо ее приняло жесткое, суровое выражение.
Не выдержав затянувшейся паузы, я нарушила тишину:
– Вы хотите сказать, что вы знаете, кто?..
– Знаю.
– И кто же это?
Отвернувшись к окну, за которым белели заснеженные крыши, она тихо произнесла:
– Ваш отец.
От неожиданности я встала. И замерла перед нею.
Я слышала, как Зазорина переговаривалась о чем-то по селектору со своей секретаршей.
А я все стояла, тупо глядя в противоположную стену. Зазорина потрясла меня за плечо.
– Очнись, Оля. Здесь невозможно разговаривать, нужно уйти отсюда. Но у меня есть одно дело, которое я не могу отменить, подождешь? Я постараюсь побыстрее.
Я кивнула и вышла из ее кабинета.
Джонатан ждал меня внизу. Он встревожился, увидев мое опрокинутое лицо.
– Это не она, – только и смогла выговорить я.
– Она – не твоя мать? – не понял он.
– Мать. Моя. Наша с Шерил. Но не она хотела убить нас. Это наш отец…
Полчаса спустя Зазорина появилась из подъезда.
– Вот ты где… Я тебя высматривала в приемной.
Она уже пришла в себя, и лицо ее восстановило свои краски, как природные, так и косметические. Синие глаза были полны решимости.
– Джонатан, – представила я.
– Что ж ты сразу не сказала, что ты пришла с ним? Держишь человека на морозе! Садитесь-ка в машину.
Черный лимузин стоял у подъезда. Шофер открыл дверь.
– Мы на своей, – сказала я.
Сегодня с утра Джонатан взял в прокате «Ниссан», на котором он и привез меня на Фрунзенскую набережную, к высокому дому, в котором расположился комитет партии Зазориной.
– Тогда следуйте за нами!
Зазорина села в свой лимузин, и мы покатили в направлении Чистых Прудов.
Большой кирпичный дом, вахтерша в стеклянной будочке, огромная, превосходно обставленная квартира. Депутату живется неплохо в нашей стране, подумала я. И, поймав себя на этой злой ироничной ноте, спохватилась: впрочем, во всех странах депутаты живут хорошо. И это нормально!
– Располагайтесь, – Зазорина гостеприимно кивнула на свою гостиную. – Есть хотите?
– У вас дома… никого нет?
– Сейчас зимние каникулы. Мальчики с их отцом уехали в горы. – Тем лучше. Мне совсем были бы некстати сейчас новые эмоции при виде моих братишек. – Так есть будете?
– Вы не беспокойтесь, ничего не надо готовить. Так, может, пару бутербродов…
– А я и не беспокоюсь. У меня все готово. Ко мне домработница ходит, она готовит.
Через несколько минут на кухонном столе стояла тарелка с овощами, холодные котлеты, закипал чай.
– Давайте, налетайте. Нам надо торопиться. Дел куча. Вот так всегда, все сразу… Сейчас бы посидеть с вами, никуда не бежать, ни о чем не думать… Но нельзя. Надо эту компанию брать. Ешьте, я пока позвоню.
Я как-то не так себе представляла наш визит к ней. Все было слишком просто, слишком обыденно. Я все еще была под влиянием шока, тогда как Зазорина уже давно пришла в себя, уже владела собой и ситуацией, уже восстановила свои ухватки деловой женщины…
«Найди мне, кто был на связи с французской полицией по делу Самариной, – доносился ее голос из гостиной. – Да, Париж. У них там киллер наш, русский сидит. Уж ФСБ – наверняка, как же без них! Но у вас на Петровке тоже кто-то должен быть на подключке. Что значит «когда»? Сию секунду, немедленно! Жду».
Она появилась в кухне.
– Поели? Чай пойдем пить в гостиную.
Мы уселись вокруг низкого столика.
– Если вы говорите по-английски или по-французски, – сказала я, – было бы лучше, потому что Джонатан уже ничего не понимает, а я уже не в состоянии переводить…
Оказалось, что она свободно владеет английским, и дальнейший разговор шел втроем.
– Светлана Ивановна, вы должны мне сказать, кто этот человек, – произнесла я вопрос, который сверлил мой мозг с тех пор, как я покинула ее кабинет.
– Прежде всего, Оля, давай мы сразу договоримся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64