Кто ее знает, что она теперь собой представляет…
– Значит, так. Мы идем покупать газеты. Ты просмотришь, нет ли информации о ней.
Московская зима совершенно не располагает к сидению в сквере на лавочке. Однако требовалось где-то присесть, чтобы пролистать кипу свежих, пахнущих бумагой и типографской краской газет. Но мое предложение вернуться в гостиницу Джонатан отверг. Он посмотрел на часы.
– Ты не голодна?
Какое там голодна! В животе что-то сгустилось и застряло нервным комком, словно желудок связали в тугой узел. Я пожала плечами.
– Но время все равно обеденное. Если найдем приличный ресторан, то сможем убить двух зайцев: поедим и посмотрим газеты. Я есть хочу.
Довольно скоро мы нашли уютный ресторанчик на Страстном бульваре. Он был почти пуст, что меня вполне устраивало. Вообще-то я люблю рестораны шумные, набитые веселящимся народом, но сейчас все это мне было совсем некстати. Оставив выбор блюд на усмотрение Джонатана, который весьма обрадовался, обнаружив меню на английском, я погрузилась в чтение газет.
Раза четыре я натолкнулась на фамилию Зазориной в разных контекстах – под крылышком общества «Русские женщины за демократию» пригрелись различные женские движения.
– Джонатан, послушай! «Русские женщины за экологию»! И возглавляет это движение тоже Зазорина. Снова экология! Я уже ничего не понимаю.
– А что про нее еще?
– Она выставляет свою кандидатуру на выборы в Думу.
– Это уже серьезно. В такой игре большие ставки…
– Похоже, что она пошла в гору. Журналисты интересуются ее мнением по всем «горячим» вопросам!
– Нам надо узнать о ней как можно больше.
– Можно сходить в библиотеку. Там хранятся подшивки газет.
– Отличная мысль. Давай ешь.
Мое блюдо стояло нетронутым, тогда как Джонатан уже прикончил свое. Я стала нехотя ковырять мясо в горшочке. Джонатан тем временем рассматривал газеты на непонятном ему языке.
– Это какая буква?
– М.
– А эта?
– Р.
– То есть у нас это «п», а у вас «р»?
– Именно.
– А эта?..
Я не заметила, как сжевала весь обед. Принесли счет. Джонатан внимательно просмотрел его и подозвал официанта:
– У вас тут дважды проставлена одна и та же закуска. Мы этого не заказывали и не ели.
Мне стало немножко неловко. Игорь никогда не просматривал счет, а если и видел, что его обсчитывают, то никогда не говорил об этом. Впрочем, у них на Западе другие привычки и другое отношение к деньгам.
Официант с фальшивым изумлением уставился в счет, будто действительно вышла невероятная оплошность, и рассыпался в извинениях. Счет быстро исправили, и Джонатан расплатился.
– Я уже знаю множество вещей про Россию: я знаю русские буквы, я знаю, что цены в ресторанах непристойно дороги и в них обсчитывают, – сказал он, выходя.
– Их избаловала наша клиентура: наши новые богачи не только не проверяют счета, но еще и дают такие чаевые, что их и обсчитывать незачем.
– Чаевые – это личное дело каждого, добровольное дело: хочешь – даешь, а не хочешь или не можешь – не даешь. А когда меня обсчитывают, меня таким образом вынуждают платить больше. А я не люблю, когда меня пытаются принудить к чему бы то ни было. Вопрос принципа. Куда мы едем?
Расспросив нескольких прохожих, я выяснила, что в двух троллейбусных остановках отсюда имеется районная библиотека. Джонатан хотел взять такси, но я сочла это неоправданной роскошью и потерей времени – пока такси поймаешь! – и потащила его на остановку.
– Надо было взять машину напрокат, – ворчал Джонатан, плетясь недовольно за мной на остановку. – Мы так и за год не управимся, если будем пользоваться муниципальным транспортом.
Он налетел на меня сзади, потому что я внезапно замерла как вкопанная. Стеклянная будочка остановки была оклеена листовками к предстоящим выборам. Прямо передо мной на толстом стекле прилепился пожелтевший от ветра и снега, с отклеившимся уголком листок, с которого на меня смотрело лицо…
Мое лицо. Лицо Шерил. Только этому лицу было раза в два больше лет. Внизу крупными буквами было написано: Светлана Ивановна Зазорина.
Джонатан выглянул из-за моей спины. И тоже увидел. Наши взгляды встретились.
Я протянула руку и сорвала листок со стекла. Не сговариваясь, мы развернулись, отошли подальше от остановки и стали ловить такси.
– Кажется, библиотека уже не нужна, – задумчиво проговорил Джонатан. – Займемся поисками акушерки?
– В гостиницу, – выдавила я. – Я должна это переварить.
Лежа на животе на моей необъятной кровати, я бездумно дрыгала ногами. Голова звенела. Я ничего не понимала.
– Скажи что-нибудь умное, – попросила я Джонатана, когда он зашел в мой номер.
– А что тут можно еще сказать? – удивился он. – Это ваша с Шерил мать, ясно же.
Мать, ядрена вошь! Наша мать! Эта красивая, несколько располневшая блондинка, которой полнота придавала дополнительное очарование, округлость лица добавляла «русскости» в ее внешность, милую нежную уютность, с которой она многообещающе смотрела в глаза избирателям, – наша мать?
– И эта предводительница русских женщин избавилась от нас с Шерил при рождении… А теперь этот секретик ее стал тяготить, вдруг кто пронюхает про грехи молодости. И она решила от нас избавиться, причем на этот раз окончательно. Так?
– Весьма вероятно. Я тебе ведь говорил, что политика – грязная вещь… Роддом имени Ленина – Ахматовой – ты там родилась?
– Нет, я в другом, имени Индиры Ганди… Погоди, я даже не подумала… Какое же отношение может иметь акушерка этого роддома к моему рождению?
– Вот найдем ее и узнаем. Ведь не случайно же Игорь о ней упомянул в записке… Может, она работала раньше в твоем. Во всех случаях она, видимо, работала там, где рожала Зазорина.
– Джонатан, насколько я поняла из газет, партия Василия Константиновича враждует с партией Зазориной, они расходятся по всем принципиальным вопросам: он за армию – она против, вернее, за профессиональную; он за «женщину-мать» – иными словами, за женщину на кухне – она за «настоящее, а не показное равноправие», как было в интервью, и так далее. Так что вряд ли Василий Константинович замешан в этом деле… К тому же Игорь ничего о нем не написал. Тогда, может, лучше связаться с ним? Он может что-то знать об Игоре.
– Оля! Ты меня удивляешь. Тебе ведь и дядя Уильям сказал, и твой Игорь в записке написал, что ни в коем случае никто не должен знать о твоем приезде в Москву! Или дядя хлопотал, делая для тебя паспорт, напрасно? Или ты покрасила волосы в темный цвет не для конспирации?
Джонатан укоризненно посмотрел на меня, как учитель на школьницу, которая не выучила урок и несет у доски ахинею.
Я смутилась. Действительно, глупость сказала. Мои «ум и сообразительность» явно стали меня подводить последнее время…
– Да, конечно, – пробормотала я, – я не забыла о конспирации… Просто я удивилась, что ниточки этой странной детективной истории со мной в главной роли ведут к Зазориной. Каким тогда образом в этом деле оказался замешан Игорь? Я не знала, что он с ней знаком… Никогда от него не слышала этого имени.
– Давай не будем гадать, Оля. Мы сюда приехали как раз для того, чтобы все узнать. И узнаем. Ты переварила наконец свое потрясение? А то мой желудок не отказался бы переварить чашечку кофе.
Интересно, сколько чашечек кофе за день способен переварить желудок англичанина? По-моему, целое ведро чашечек.
– Пей, – махнула я рукой, – я не хочу.
Джонатан заказал кофе в номер. Сидя напротив меня, он тренькал ложечкой об стенки чашки и задумчиво изучал записку Игоря.
– А наше «б» – это, значит, «в» по-русски?
– Да, – вздохнула я. Нашел время изучать русский язык.
– «Зве-тла-на…» Так?
– «С». Светлана.
– Светлана. За-зо-ри-на. Правильно?
– Правильно. Скажи пожалуйста, у тебя и впрямь способности! Мы собираемся провести остаток вечера за изучением русского языка?
Джонатан удивленно посмотрел на меня.
– Это ведь ты хотела ехать в гостиницу. Я всего лишь жду, когда ты «переваришь» информацию и утрясешь свои взаимоотношения со своими эмоциями.
– Переварила уже.
– Тогда едем.
– В роддом?
– Ну да.
– Джонатан… Я все-таки хотела бы подать маме какую-нибудь весточку. Она же волнуется, я для нее пропала…
– Оля, ты, надеюсь, отдаешь себе отчет в том, что твоей маме нельзя звонить по телефону? Он может прослушиваться. И к ней нельзя приходить – за ней могут следить.
– Но они же считают, что меня нет, что меня уже убили, устранили!
– Должны считать, да. Но кто может поручиться, что им не удалось связаться с киллером? Кто может поручиться, что этот Дима не сумел найти средство передать в нужные руки записочку? Ты понимаешь, что дядя сделал тебе фальшивый паспорт – уверяю тебя, это было непросто, он использовал для этого всю свою власть, – и настоял на смене твоей внешности именно потому, что опасность вовсе не отступила! Только отсрочилась. Уже прошло несколько дней со дня твоего «убийства», и мы не можем знать, как развиваются события в Париже.
– Джонатан, я не могу так поступить с мамой! Она терзается в неизвестности, не понимает, что со мной случилось, и строит догадки, одна страшнее другой! Счастье, что она не знает реальной правды, поскольку правда эта превосходит все возможные мамины кошмары…
– Понимаю тебя, но… Хотя… Знаешь, как мы сделаем? Ты напишешь маме записку. Жива, мол, здорова, не волнуйся, скоро приеду – будто бы ты пишешь из Парижа. Попроси никому о твоей записке не говорить, а саму записку сразу же уничтожить. А я твою записку отнесу. Или, еще лучше, положу в ваш почтовый ящик.
– И ты думаешь, что записка с подобным текстом ее успокоит? Да она тут же начнет глотать лекарства!
– Тогда, Оля, я не знаю, что тебе еще предложить.
Меня вдруг осенило. Я кинулась искать бумагу и ручку – благо у меня был еженедельник, из которого я вырвала пару страниц. Я исписала их целиком, вдохновенно описывая мои суперромантические отношения с молодым англичанином, потрясающим парнем, в которого я влюбилась без памяти, чем и объясняется мое исчезновение – забыла обо всем на свете… Игорю заклинала ничего не говорить, так же как и любому другому человеку, который будет обо мне спрашивать – кто знает, вдруг Игорь, настороженный моим глухим молчанием, подошлет кого-то выяснять! Так что, мамочка, официальная версия такова: я куда-то пропала, не пишу, не звоню, как последняя свинья, и ты ума не можешь приложить, куда я запропастилась…
Эту записку привезет из Парижа по твоему адресу один мой знакомый; ты же, как только прочитаешь, сразу порви в мелкие клочки и выбрось – а то мало ли, вдруг Игорь заявится и найдет ее!
Постскриптум гласил: «Я знаю, что поступаю некрасиво по отношению к Игорю, но, когда ты увидишь моего англичанина, ты сама все поймешь!»
– Вот! – помахала я запиской. – Это то, что нужно! Мама даже не сможет догадаться, что я в Москве.
– И что ты там написала? – осторожно спросил Джонатан.
– Э-э-э… Какая разница, собственно. Сочинила одну историю.
– Любовную? – усмехнулся Джонатан.
Я растерялась. Не мог же он за день изучить русский язык и прочитать записку, пока я размахивала ею, правда же? Значит, догадался…
Джонатан, глядя на мое растерянное лицо, добавил с затаенной улыбкой:
– Я тоже подумал, что это был бы лучший вариант. Телепатия, наверное. Кстати, кто там у тебя фигурирует в качестве героя? Это я не из любопытства спрашиваю, я просто хочу убедиться, что телепатия существует и у нас с тобой оказался один и тот же кандидат.
– А кто у тебя кандидат?
– Как кто? Я, конечно. Джонатан Сандерс.
– До чего же ты наглый, Джонатан Сандерс. Меня от твоей самоуверенности уже просто тошнит.
– А ты предпочитаешь мужчин зажатых и закомплексованных?
– Я предпочитаю скромных.
– Вот уж не думал, что у тебя такой плохой вкус!
Я запустила в него своим еженедельником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Значит, так. Мы идем покупать газеты. Ты просмотришь, нет ли информации о ней.
Московская зима совершенно не располагает к сидению в сквере на лавочке. Однако требовалось где-то присесть, чтобы пролистать кипу свежих, пахнущих бумагой и типографской краской газет. Но мое предложение вернуться в гостиницу Джонатан отверг. Он посмотрел на часы.
– Ты не голодна?
Какое там голодна! В животе что-то сгустилось и застряло нервным комком, словно желудок связали в тугой узел. Я пожала плечами.
– Но время все равно обеденное. Если найдем приличный ресторан, то сможем убить двух зайцев: поедим и посмотрим газеты. Я есть хочу.
Довольно скоро мы нашли уютный ресторанчик на Страстном бульваре. Он был почти пуст, что меня вполне устраивало. Вообще-то я люблю рестораны шумные, набитые веселящимся народом, но сейчас все это мне было совсем некстати. Оставив выбор блюд на усмотрение Джонатана, который весьма обрадовался, обнаружив меню на английском, я погрузилась в чтение газет.
Раза четыре я натолкнулась на фамилию Зазориной в разных контекстах – под крылышком общества «Русские женщины за демократию» пригрелись различные женские движения.
– Джонатан, послушай! «Русские женщины за экологию»! И возглавляет это движение тоже Зазорина. Снова экология! Я уже ничего не понимаю.
– А что про нее еще?
– Она выставляет свою кандидатуру на выборы в Думу.
– Это уже серьезно. В такой игре большие ставки…
– Похоже, что она пошла в гору. Журналисты интересуются ее мнением по всем «горячим» вопросам!
– Нам надо узнать о ней как можно больше.
– Можно сходить в библиотеку. Там хранятся подшивки газет.
– Отличная мысль. Давай ешь.
Мое блюдо стояло нетронутым, тогда как Джонатан уже прикончил свое. Я стала нехотя ковырять мясо в горшочке. Джонатан тем временем рассматривал газеты на непонятном ему языке.
– Это какая буква?
– М.
– А эта?
– Р.
– То есть у нас это «п», а у вас «р»?
– Именно.
– А эта?..
Я не заметила, как сжевала весь обед. Принесли счет. Джонатан внимательно просмотрел его и подозвал официанта:
– У вас тут дважды проставлена одна и та же закуска. Мы этого не заказывали и не ели.
Мне стало немножко неловко. Игорь никогда не просматривал счет, а если и видел, что его обсчитывают, то никогда не говорил об этом. Впрочем, у них на Западе другие привычки и другое отношение к деньгам.
Официант с фальшивым изумлением уставился в счет, будто действительно вышла невероятная оплошность, и рассыпался в извинениях. Счет быстро исправили, и Джонатан расплатился.
– Я уже знаю множество вещей про Россию: я знаю русские буквы, я знаю, что цены в ресторанах непристойно дороги и в них обсчитывают, – сказал он, выходя.
– Их избаловала наша клиентура: наши новые богачи не только не проверяют счета, но еще и дают такие чаевые, что их и обсчитывать незачем.
– Чаевые – это личное дело каждого, добровольное дело: хочешь – даешь, а не хочешь или не можешь – не даешь. А когда меня обсчитывают, меня таким образом вынуждают платить больше. А я не люблю, когда меня пытаются принудить к чему бы то ни было. Вопрос принципа. Куда мы едем?
Расспросив нескольких прохожих, я выяснила, что в двух троллейбусных остановках отсюда имеется районная библиотека. Джонатан хотел взять такси, но я сочла это неоправданной роскошью и потерей времени – пока такси поймаешь! – и потащила его на остановку.
– Надо было взять машину напрокат, – ворчал Джонатан, плетясь недовольно за мной на остановку. – Мы так и за год не управимся, если будем пользоваться муниципальным транспортом.
Он налетел на меня сзади, потому что я внезапно замерла как вкопанная. Стеклянная будочка остановки была оклеена листовками к предстоящим выборам. Прямо передо мной на толстом стекле прилепился пожелтевший от ветра и снега, с отклеившимся уголком листок, с которого на меня смотрело лицо…
Мое лицо. Лицо Шерил. Только этому лицу было раза в два больше лет. Внизу крупными буквами было написано: Светлана Ивановна Зазорина.
Джонатан выглянул из-за моей спины. И тоже увидел. Наши взгляды встретились.
Я протянула руку и сорвала листок со стекла. Не сговариваясь, мы развернулись, отошли подальше от остановки и стали ловить такси.
– Кажется, библиотека уже не нужна, – задумчиво проговорил Джонатан. – Займемся поисками акушерки?
– В гостиницу, – выдавила я. – Я должна это переварить.
Лежа на животе на моей необъятной кровати, я бездумно дрыгала ногами. Голова звенела. Я ничего не понимала.
– Скажи что-нибудь умное, – попросила я Джонатана, когда он зашел в мой номер.
– А что тут можно еще сказать? – удивился он. – Это ваша с Шерил мать, ясно же.
Мать, ядрена вошь! Наша мать! Эта красивая, несколько располневшая блондинка, которой полнота придавала дополнительное очарование, округлость лица добавляла «русскости» в ее внешность, милую нежную уютность, с которой она многообещающе смотрела в глаза избирателям, – наша мать?
– И эта предводительница русских женщин избавилась от нас с Шерил при рождении… А теперь этот секретик ее стал тяготить, вдруг кто пронюхает про грехи молодости. И она решила от нас избавиться, причем на этот раз окончательно. Так?
– Весьма вероятно. Я тебе ведь говорил, что политика – грязная вещь… Роддом имени Ленина – Ахматовой – ты там родилась?
– Нет, я в другом, имени Индиры Ганди… Погоди, я даже не подумала… Какое же отношение может иметь акушерка этого роддома к моему рождению?
– Вот найдем ее и узнаем. Ведь не случайно же Игорь о ней упомянул в записке… Может, она работала раньше в твоем. Во всех случаях она, видимо, работала там, где рожала Зазорина.
– Джонатан, насколько я поняла из газет, партия Василия Константиновича враждует с партией Зазориной, они расходятся по всем принципиальным вопросам: он за армию – она против, вернее, за профессиональную; он за «женщину-мать» – иными словами, за женщину на кухне – она за «настоящее, а не показное равноправие», как было в интервью, и так далее. Так что вряд ли Василий Константинович замешан в этом деле… К тому же Игорь ничего о нем не написал. Тогда, может, лучше связаться с ним? Он может что-то знать об Игоре.
– Оля! Ты меня удивляешь. Тебе ведь и дядя Уильям сказал, и твой Игорь в записке написал, что ни в коем случае никто не должен знать о твоем приезде в Москву! Или дядя хлопотал, делая для тебя паспорт, напрасно? Или ты покрасила волосы в темный цвет не для конспирации?
Джонатан укоризненно посмотрел на меня, как учитель на школьницу, которая не выучила урок и несет у доски ахинею.
Я смутилась. Действительно, глупость сказала. Мои «ум и сообразительность» явно стали меня подводить последнее время…
– Да, конечно, – пробормотала я, – я не забыла о конспирации… Просто я удивилась, что ниточки этой странной детективной истории со мной в главной роли ведут к Зазориной. Каким тогда образом в этом деле оказался замешан Игорь? Я не знала, что он с ней знаком… Никогда от него не слышала этого имени.
– Давай не будем гадать, Оля. Мы сюда приехали как раз для того, чтобы все узнать. И узнаем. Ты переварила наконец свое потрясение? А то мой желудок не отказался бы переварить чашечку кофе.
Интересно, сколько чашечек кофе за день способен переварить желудок англичанина? По-моему, целое ведро чашечек.
– Пей, – махнула я рукой, – я не хочу.
Джонатан заказал кофе в номер. Сидя напротив меня, он тренькал ложечкой об стенки чашки и задумчиво изучал записку Игоря.
– А наше «б» – это, значит, «в» по-русски?
– Да, – вздохнула я. Нашел время изучать русский язык.
– «Зве-тла-на…» Так?
– «С». Светлана.
– Светлана. За-зо-ри-на. Правильно?
– Правильно. Скажи пожалуйста, у тебя и впрямь способности! Мы собираемся провести остаток вечера за изучением русского языка?
Джонатан удивленно посмотрел на меня.
– Это ведь ты хотела ехать в гостиницу. Я всего лишь жду, когда ты «переваришь» информацию и утрясешь свои взаимоотношения со своими эмоциями.
– Переварила уже.
– Тогда едем.
– В роддом?
– Ну да.
– Джонатан… Я все-таки хотела бы подать маме какую-нибудь весточку. Она же волнуется, я для нее пропала…
– Оля, ты, надеюсь, отдаешь себе отчет в том, что твоей маме нельзя звонить по телефону? Он может прослушиваться. И к ней нельзя приходить – за ней могут следить.
– Но они же считают, что меня нет, что меня уже убили, устранили!
– Должны считать, да. Но кто может поручиться, что им не удалось связаться с киллером? Кто может поручиться, что этот Дима не сумел найти средство передать в нужные руки записочку? Ты понимаешь, что дядя сделал тебе фальшивый паспорт – уверяю тебя, это было непросто, он использовал для этого всю свою власть, – и настоял на смене твоей внешности именно потому, что опасность вовсе не отступила! Только отсрочилась. Уже прошло несколько дней со дня твоего «убийства», и мы не можем знать, как развиваются события в Париже.
– Джонатан, я не могу так поступить с мамой! Она терзается в неизвестности, не понимает, что со мной случилось, и строит догадки, одна страшнее другой! Счастье, что она не знает реальной правды, поскольку правда эта превосходит все возможные мамины кошмары…
– Понимаю тебя, но… Хотя… Знаешь, как мы сделаем? Ты напишешь маме записку. Жива, мол, здорова, не волнуйся, скоро приеду – будто бы ты пишешь из Парижа. Попроси никому о твоей записке не говорить, а саму записку сразу же уничтожить. А я твою записку отнесу. Или, еще лучше, положу в ваш почтовый ящик.
– И ты думаешь, что записка с подобным текстом ее успокоит? Да она тут же начнет глотать лекарства!
– Тогда, Оля, я не знаю, что тебе еще предложить.
Меня вдруг осенило. Я кинулась искать бумагу и ручку – благо у меня был еженедельник, из которого я вырвала пару страниц. Я исписала их целиком, вдохновенно описывая мои суперромантические отношения с молодым англичанином, потрясающим парнем, в которого я влюбилась без памяти, чем и объясняется мое исчезновение – забыла обо всем на свете… Игорю заклинала ничего не говорить, так же как и любому другому человеку, который будет обо мне спрашивать – кто знает, вдруг Игорь, настороженный моим глухим молчанием, подошлет кого-то выяснять! Так что, мамочка, официальная версия такова: я куда-то пропала, не пишу, не звоню, как последняя свинья, и ты ума не можешь приложить, куда я запропастилась…
Эту записку привезет из Парижа по твоему адресу один мой знакомый; ты же, как только прочитаешь, сразу порви в мелкие клочки и выбрось – а то мало ли, вдруг Игорь заявится и найдет ее!
Постскриптум гласил: «Я знаю, что поступаю некрасиво по отношению к Игорю, но, когда ты увидишь моего англичанина, ты сама все поймешь!»
– Вот! – помахала я запиской. – Это то, что нужно! Мама даже не сможет догадаться, что я в Москве.
– И что ты там написала? – осторожно спросил Джонатан.
– Э-э-э… Какая разница, собственно. Сочинила одну историю.
– Любовную? – усмехнулся Джонатан.
Я растерялась. Не мог же он за день изучить русский язык и прочитать записку, пока я размахивала ею, правда же? Значит, догадался…
Джонатан, глядя на мое растерянное лицо, добавил с затаенной улыбкой:
– Я тоже подумал, что это был бы лучший вариант. Телепатия, наверное. Кстати, кто там у тебя фигурирует в качестве героя? Это я не из любопытства спрашиваю, я просто хочу убедиться, что телепатия существует и у нас с тобой оказался один и тот же кандидат.
– А кто у тебя кандидат?
– Как кто? Я, конечно. Джонатан Сандерс.
– До чего же ты наглый, Джонатан Сандерс. Меня от твоей самоуверенности уже просто тошнит.
– А ты предпочитаешь мужчин зажатых и закомплексованных?
– Я предпочитаю скромных.
– Вот уж не думал, что у тебя такой плохой вкус!
Я запустила в него своим еженедельником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64