Со стороны кресла не последовало никакой реакции.
Я подождала. Тишина.
Пришлось поднять красивые длинные ресницы со слезой и взглянуть на убийцу Диму. Он самодовольно улыбался, крутя на пальце пистолет. Вид моего смиренного унижения ему льстил.
Я всхлипнула. Он молчал. Я шмыгнула еще раз носом. Улыбка его стала приобретать игривое выражение.
– А чо… Это… – прорезался наконец он. – Если хошь, давай… Перепихнемся пару раз, утешишься напоследок!
Я потеряла дар речи. Такого поворота дела я не ожидала… Надо же, какая широта души! Решил облагодетельствовать меня!
Кажется, я уставилась на него с таким обалдевшим видом, что он добавил:
– И мне это, тоже… конпенсанция будет, что я с тобой столько чикался.
Я не находила слов. Я не знала, как реагировать, что сказать, как отвести еще одну опасность, нависшую над моей бедной головой.
– Я… я не могу… я…
– Ты ж не целка, в рай все равно не попадешь!
– А что, в рай только девственницы попадают? – тупо спросила я.
– А хрен его знает, я там не был, – хохотнул он. – Ну так чо, давай? Любишь небось это дело? – Он постучал указательным пальцем по пальцу другой руки. – Соглашайся – поживешь еще полчасика, порадуешься. А то я тебя тогда прямо щас и пристрелю.
– А тебе что, полчасика хватит? – спросила я с вызовом.
Это было крайне неосторожно с моей стороны. Дима заерзал в кресле. Даже издалека было заметно, что джинсы его в том месте, где вшита «молния», забугрились.
– Я те чо, бля, только с пушкой управляюсь, по-твоему?
– Нет-нет, я просто пошутила, – заторопилась я, – ты что, шуток не понимаешь?
– Не понимаю, – отрезал Дима и снова навел на меня пистолет.
– Я ничего такого не имела в виду… – лепетала я, осознав, что дело приняло совсем дурной оборот. – Я не хотела тебя обидеть…
– Значит, так: или ты раздеваешься по-быстрому – и молча! – или я тебя щас пристрелю и оттрахаю твой тепленький труп. Выбирай.
О, у меня есть право выбора! Какой шанс!..
– Я думаю, что моему трупу, даже тепленькому, будет все равно… – произнесла я, холодея от собственной дерзости.
Я не договорила. Пуля вжикнула возле моего уха и влепилась в стенку позади меня. Мои руки нервно затеребили пуговицы ночной рубашки. Их было много, они были мелкие, мои пальцы плохо слушались. Голова тоже плохо работала. На вопрос: что делать? – разум глухо молчал.
Дима пожирал меня глазами, и даже в полумраке было заметно, как наливалось краской его лицо. Не от стыда, разумеется, а от похоти. В нем вдруг проступили кавказские черты, и мой разум, который отказывался придумать что-нибудь дельное, занялся пустяками, а именно: доискался до объяснения факта, отчего это лицо «обольстительного брюнета» напомнило мне итальянский тип – Дима был наверняка наполовину кавказец. Говорил он, однако, без акцента, вырос, очевидно, в России…
Мне отчего-то представился провинциальный городок средней России, оживленный рынок, на котором торговцы из южных республик продавали фрукты и покупали себе женщин… Он небось и отца-то своего не знал. Обрюхатив какую-нибудь малограмотную деваху, светловолосую и пышную, кавказский мужчина отвалил к себе домой, к раздобревшей усатой жене и куче хорошеньких черноглазых детишек, оставив девахе пачку мятых-грязных базарных рублей и пару ящиков непроданных мандарин…
…Кто-нибудь может мне объяснить, как подобные размышления могут влезть в голову, на которую наведено дуло пистолета? Да еще и с глушителем. Да еще когда вас хотят изнасиловать, прежде чем эту голову разнесет на кусочки пуля? Непостижимо.
– Ты чо, бля, издеваешься, да? – нетерпеливо напомнил о себе Дима. – А ну, – махнул он пистолетом, – тащи через голову!
Я застыла. Мыслей не было никаких. Был только вопрос: на чем я выиграю больше времени – если буду сама раздеваться или если буду упрямиться? Если я буду упрямиться, он может меня действительно пристрелить. Или придушить. Или ударить пистолетом по голове. Тогда я потеряю сознание, а вместе с ним – последние надежды на то, что голова сварганит что-нибудь вразумительно-спасительное…
Но я не успела додумать. Дима сделал бросок и рванул полы моей ночной рубашки.
Пуговички бешено застучали по паркету.
Он задохнулся, глядя на мое стройное, белокожее тело. Мне показалось, что его расперло так, что он не мог пошевелиться. Несколько секунд он неподвижно созерцал меня, шумно дыша.
Потом он протянул руки. Подергался, словно не зная, за что схватиться.
Схватился за грудь. Больно, жестко схватился. Стал мять, прищемляя между толстыми смуглыми пальцами с грязными ногтями, мои соски.
Господи, да что же ты не едешь, Джонатан! Скорее, скорей же, пожалуйста, приезжай!
Дернув меня за ноги, Дима завалил меня на кровать.
– Раздвинь ноги! Ноги раздвинь, говорю! – прохрипел он, ударив меня дулом пистолета по бедру.
Наверняка останется синяк.
Впрочем, трупу моему это будет достаточно безразлично.
Уставившись тяжелым, налитым кровью взглядом в мои раздвинутые ноги, Дима снова подергался, будто не зная, с чего начать, и вдруг въехал своим лицом между ними.
Я задохнулась от ненависти и от чувства моей тотальной беспомощности.
Но, против моих худших ожиданий, Дима ко мне не прикоснулся. Я не сразу поняла, что там делает его голова, как вдруг услышала громкий вдох, сопровожденный постаныванием. Дима меня… нюхал!
Меня аж помутило от отвращения. Глядя на черноволосое, кудрявое темя, шумно копошившееся у моего лобка, я мстительно представляла, как меня вытошнит прямо на него.
Дима, однако, на дыхательной гимнастике долго задерживаться не стал. Я услышала, как ззыкнула «молния». Он распрямился, ухватил меня за подмышки, поставил на колени, и опрокинул на себя. Я стукнулась лбом о его грудь. Тогда он дернул меня за волосы и потянул мою голову дальше, вниз…
Трудный хлеб убийцы полит, должно быть, потом. Крепким, мужским. И не только им. В своих неправедных трудах и хлопотах по скорейшему устранению ни в чем не повинной Ольги Самариной наемник явно не имел времени помыться.
Он вонял.
Вонял повсюду и всеми запахами давно не мытого человеческого тела.
Мне приходилось слышать, что есть люди, которых «естественные» запахи возбуждают. Во мне, стало быть, природа совершенно заглохла, и мой извращенный вкус любит запахи хорошего мыла, дезодоранта и приличной туалетной воды.
Но мне представлялась достаточно сложной задача объяснить это киллеру, который столь щедро предоставил мне ответную возможность обнюхать его.
Однако то место, в которое он пихнул мое лицо, оказалось средоточием невыносимо-тошнотворных запахов. Хотелось натянуть на себя противогаз. Сжав зубы, едва дыша, я пробормотала: «А не сходишь ли ты помыться сначала, Дима?»
Он, должно быть, решил, что ослышался. В крайнем случае, что я пошутила. Он оттянул меня за волосы, чтобы посмотреть мне в лицо. Но на вышеуказанном лице было написано такое отвращение, что он понял, что он не ослышался и что это была не шутка…
Несколько запоздало я поняла, что мои гигиенические навыки смертельно опасны и предложение джигиту помыться равносильно оскорблению. Потому что он приставил пистолет к моему виску и прошипел: «Пристрелю, бля. А ну, давай!»
И он снова ткнул меня лицом в свой мощный пахучий член, рванувший навстречу моему рту из крепко заношенных трусов.
Не могу.
Не буду.
Не буду, и все!
Пусть убивает. Прямо сейчас.
Стараясь не думать о том, как сейчас тихо хлопнет выстрел, я демонстративно отвернула голову в сторону дверей, насколько позволяли мне мои короткие, всей волосатой пятерней удерживаемые волосы.
…В дверях комнаты безмолвным изваянием стоял Джонатан. Мне показалось, что глаза его, как в «ужастиках», полыхают синим огнем.
Сделав мне знак, чтобы я молчала, он скользнул еще на шаг вперед. Ноги его были босы, и двигался он бесшумно.
Киллер дергал тазом и тянул меня за волосы, пытаясь вернуть мое лицо в исходное положение. Его похотливые постанывания перемежались с ругательствами и угрозами, не менее грязными, чем его тело.
Краем глаза я видела, как Джонатан приблизился к спине убийцы. Я молниеносно решила, что атаковать нужно с двух сторон. Зажмурившись и задержав дыхание, словно перед броском в болото, я изо всех сил укусила Диму за пенис.
Дима взвыл. На голову мою обрушился удар рукояткой пистолета – на этот раз взвыла я, – и почти сразу же его тело оторвалось от пола – я едва успела разжать зубы.
Что произошло дальше, я не очень поняла. Пока я, держась за разбитую голову, отчаянно отплевывалась, Дима пару раз перекрутился вокруг своей оси, и через мгновение его руки, освобожденные от пистолета, оказались обременены наручниками, которые Джонатан вытащил из кармана.
Джонатан пихнул убийцу в кресло, в котором тот совсем недавно сидел по-хозяйски. На этот раз ему было не столь комфортно – он завалился боком и не сразу сумел выпрямиться: мешали сведенные наручниками руки за спиной. Штаны его все еще были расстегнуты и трусы спущены, застряв резинкой под яичками, отчего все его природное изобилие, богато покрытое черной курчавой растительностью, с неуместной царственностью покоилось снаружи. Теперь он был смешон и жалок, и я могла бы торжествовать, испытывать мстительную радость при виде его унижения… Но вместо этого я помчалась, зажав рот, в туалет – меня тошнило.
Я долго мылась, оттирая от себя липучий запах и следы его прикосновений. Выйдя из ванной, я застала сцену почти без изменений, если не считать, что рубашка Димы свисала поверх его расстегнутых джинсов – должно быть, Джонатан позаботился о моих нервах. Сам он, с видом задумчивым и сосредоточенным, сидел напротив киллера, опершись локтями на колени и небрежно свесив руку с Диминым пистолетом. Ноги его уже были обуты в черные, массивные, по моде, ботинки.
– Ты в порядке? – спросил он, не меняя положения.
– Более-менее…
– Подойди сюда. Нет, встань сбоку, чтобы я эту гниду видел… Наклонись.
Джонатан осмотрел мою огромную шишку с запекшейся корочкой на голове. Покачал головой.
– У меня дома есть мазь, которая рассасывает шишки и кровоподтеки. Съездим после… Садись.
– Кати убили…
Джонатан помолчал, сжав губы, и мне снова показалось, что глаза его полыхнули синим огнем.
– Этот? – мотнул он головой в сторону Димы.
– Я не спрашивала. Но уверена, что он.
– Где?
– В моей квартире. Расстреляли через дверь.
– Вместо тебя… – не столько спросил, сколько заключил Джонатан, уставившись на пистолет, который он держал в руке. – Думаю, что у тебя есть вопросы к этому говну? Мне он не ответил – ни по-английски, ни по-французски не говорит. Или прикидывается.
Я никогда не слышала подобных выражений от Джонатана – и это при том, что слова этого разряда употребляются весьма широко и французами, и англичанами.
Я опустилась на кровать рядом с Джонатаном. Он приобнял меня за плечи и легонько погладил, словно хотел сказать: все хорошо, я рядом, больше не надо ни о чем беспокоиться… Я прижалась на мгновение щекой к его руке.
– Опиши мне того, кто сделал заказ, – принялась я за дело.
Дима, разглядывавший до сих пор паркет с видом затравленного волка, кинул на меня взгляд, и в нем молнией сверкнула ненависть.
– Лучше бы я тебя сразу пришил, сука, – прошипел он.
– Что он говорит? – спросил Джонатан.
– Жалеет, что не убил меня сразу.
Джонатан подошел к Диме вплотную и поднял пистолет.
– Значит, так, – заговорил он по-английски, – если ты, мразь, еще что-нибудь произнесешь в этом духе, я тебя пристрелю. Отвечай на вопросы, понял?
Вместо ответа Дима подтянул колени и ударил ногами Джонатана в живот. Джонатан не ожидал. Он отлетел в другой угол, Дима вскочил и, развернувшись вокруг себя, нанес ему еще один удар ногой, по-каратистски раскручиваясь одновременно для следующего. Но Джонатан поймал его ногу на весу, дернул ее на себя и опрокинул наемника на спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64