- Я, бывало, приходил сюда в одиночку, - спокойно объяснил Никита. -
Наблюдал, как поезд с ревом проносится мимо. Это было до берсеркера, чтоб
он, сволочь, в ад провалился. Я много раз видел, как поезд проскакивал
мимо. В сторону Минска, я думаю. Он выбегает из этого туннеля, - он указал
кивком, - и въезжает в тот, который там. В некоторые ночи, если машинист
торопится скорее попасть домой, ему нужно меньше тридцати секунд, чтобы
пробежать это расстояние. Если он пьян или притормаживает на спуске, то
пробежка от одного туннеля до другого занимает около тридцати пяти секунд.
Я знаю, я высчитывал.
- Зачем? - спросил Михаил. Грохот поезда - несущийся ураган -
приближался.
- Потому что однажды я собираюсь перегнать его. - Никита встал. - Ты
знаешь, что для меня в мире самое главное? - Его миндалевидные монгольские
глаза устремились сквозь тьму на Михаила. Мальчик покачал головой. - Быть
резвым, - продолжал Никита, в голосе его нарастало возбуждение. - Самым
резвым в стае. Резвее любого живущего. Выполнить превращение за время, за
которое поезд выходит из первого туннеля и уходит во второй. Понимаешь?
Михаил покачал головой.
- Тогда смотри, - сказал ему Никита.
Западный туннель стал светлеть, рельсы дрожали от мощного биения
пульса паровоза. Никита сбросил одежду и предстал обнаженным. И тут из
туннеля внезапно вырвался поезд, подобный фырчащему черному бегемоту с
единственным желтым глазом циклопа. Михаил отскочил назад от горячего
дыхания, обдавшего его. Никита, стоявший у самых путей, не шевельнул и
мускулом. Мимо грохотали товарные вагоны, вихрем крутились красные искры.
Михаил увидел, что тело Никиты выгнулось, его кости заходили ходуном, руки
начали обрастать покровом красивой черной шерсти, а затем Никита побежал
вдоль рельсов, спина и ноги у него покрылись волчьей шерстью. Он бежал к
восточному туннелю, его позвоночник прогибался, ноги и руки дергались и
поджимались к торсу. Михаил увидел, как шерсть покрыла ягодицы Никиты,
темная, подобная наросту, штука выросла и повисла на крестце, развернулась
в волчий хвост. Хребет Никиты прогнулся, он бежал уже низко над землей,
предплечья его утолщались, а руки стали искривляться в лапы. Он поравнялся
с паровозом и понесся рядом с ним к зеву восточного туннеля. Машинист
включил тормоза, но топка все еще выбрасывала искры. Грохочущие колеса
гремели в полусажени от лап Никиты. Во время бега сердце его било молотом,
ноги изменили строение, из-за чего он слегка сбился с курса и потерял
секунды, пока старался выправить бег. Паровоз обогнал его, черный дым и
искры вихрились следом. Ему пришлось вдохнуть копоть, и легкие его теперь
ощущали слабое отравление. В черном вихре Михаил потерял Никиту из вида.
Грохоча, поезд влетел в восточный туннель и продолжил свое движение к
Минску. Одинокий красный фонарь мотался из стороны в сторону на буфере
последнего товарного вагона. Дым, расползавшийся вдоль оврага, отдавал
горьковатым запахом гари. Михаил вошел в него, следуя вдоль рельсов, все
еще ощущая жар промчавшегося поезда. Пепел еще вихрился у земли ночными
умиравшими звездочками.
- Никита! - позвал он. - Где...
На него прыгнула сильная темная фигура. Черный волк придавил лапами
плечи Михаила и сбил его на землю. Потом волк поднялся, встал Михаилу на
грудь, раскосые глаза уставились на его лицо, пасть раскрылась, показывая
блестящие белые клыки.
- Прекрати, - сказал Михаил. Он ухватил морду Никиты и оттолкнул в
сторону волчью голову. Волк зарычал, щелкнув челюстями у его носа. - Ты
перестанешь? - потребовал Михаил. - Ты же сейчас меня раздавишь!
Волк опять обнажил клыки, прямо перед носом у Михаила, а затем из
пасти выскочил влажный розовый язык и лизнул его лицо. Михаил взвизгнул и
стал сталкивать с себя зверя, но весил Никита немало. Наконец Никита
соскочил с груди Михаила, и мальчик уселся, предчувствуя, что на следующее
утро найдет у себя на коже оставленные лапами синяки. Никита стал бегать
кругами, щелкая челюстями в охоте за собственным хвостом, просто ради
веселья, а потом прыгнул в высокую траву на краю оврага и стал кататься по
ней.
- Ты ненормальный! - сказал Михаил, вставая на ноги.
Пока Никита катался по траве, тело его стало опять менять облик.
Слышалось потрескивание растягивающихся сухожилий, костей изменяющегося
скелета. Никита слегка взвизгнул от боли, и Михаил отошел на несколько
саженей, чтобы оставить его в одиночестве. Секунд через тридцать или около
того Михаил услышал, как Никита спокойно сказал:
- Вот черт.
Монгол прошел мимо Михаила, взбираясь по склону к своей брошенной
одежде.
- Я опять сбился в момент изменения этих чертовых ног, - сказал он. -
Они всегда мешают.
Михаил пошел вровень с ним. Черный дым сейчас уже вымывало из оврага,
а с ним и жженый железный запах цивилизации.
- Я не понимаю, - сказал он. - Чего ты пытаешься добиться?
- Я тебе говорил. Быть быстрым. - Он глянул назад, в ту сторону, куда
ушел поезд. - Завтрашней ночью он вернется. И еще через ночь. Я буду
пробовать.
Он дошел до своей одежды, поднял ее и накинул на плечи. Михаил
бессмысленно наблюдал за ним, все еще не совсем понимая.
- Виктор расскажет тебе, если попросишь, - сказал Никита. - Он
говорит, что старик, водивший стаю до того, как в ней появился Виктор,
помнил такого, кто мог волевым усилием совершить превращение за двадцать
четыре секунды. Можешь себе представить? Из человека в волка за двадцать
четыре секунды? Самому Виктору не удавалось сделать это быстрее чем за
тридцать секунд! А я... ну, а мне остается только завидовать.
- Ну, что ты. Ты же резвый.
- Недостаточно, - с жаром сказал Никита. - Я не самый быстрый, я не
самый сильный, я не самый ловкий. Всю жизнь, даже когда я был мальчишкой
твоего возраста и надрывался в угольной шахте, я хотел быть хоть в
чем-нибудь особенным. Если слишком долго работать на дне угольного
колодца, то мечтаешь стать птицей. Может быть, у меня так и сохранилась
эта мечта, потому что иногда я хочу, чтобы мои ноги превратились в крылья.
- Какая разница, самый ли ты быстрый или...
- Для меня разница есть, - перебил он. - Это дает мне цель.
Понимаешь? - Он продолжил, не дожидаясь, отзовется ли Михаил. - Я часто
хожу сюда летом, но только по ночам. Я не хочу, чтобы машинист меня
увидел. Я становлюсь быстрее, но только ноги у меня так и не научились
летать. - Он показал жестом вдоль рельсов в сторону дальнего восточного
туннеля. - Я рассчитываю однажды, в одну из ночей, обогнать поезд. Я начну
отсюда как человек, и до того, как поезд достигнет другого туннеля, я хочу
пересечь пути перед паровозом как волк.
- Пересечь пути?
- Да. На четырех лапах, - сказал Никита. - Теперь нам надо бы
поскорее найти какую-нибудь еду для стаи, иначе придется искать ее всю
ночь.
Он двинулся вдоль путей, вниз по склону на восток, и Михаил пошел
следом. Не далее полуверсты от того места, где Никита начал гнаться за
поездом, они нашли сбитого кролика, лежавшего на рельсах. Он был еще
свежим, его глаза вылезли из орбит, как будто все еще загипнотизированные
светящимся желтым шаром чудовища, прошедшего над ним. Кролик был мелкой
находкой, но все же это была еда. Никита подцепил его за уши и так и
понес, помахивая им как поломанной куклой, когда они продолжали поиск.
От запаха кроличьей крови у Михаила потекли слюнки. Он с трудом
сдерживал звериное рычание, подступившее к горлу. С каждым днем он все
более соответствовал стае. Превращение поджидало его как стоявший в
сумраке друг. Все, что ему нужно было сделать, это дотянуться до него,
обнять, потому что он был близко и горел нетерпением. Но он не знал, как
держать все это под контролем. Он не имел ни малейшего представления, как
ему волевым усилием сменить облик, сделать то, что умели другие.
Управлялось ли все это сознанием или происходило как во сне? При этом он
боялся потерять последнюю каплю человеческого; полная смена облика привела
бы его туда, куда он не осмеливался попасть. Но нет, все еще нет...
Слюна пошла обильнее. Послышалось урчание; не в горле, а в животе. В
конце концов, он скорее все же был мальчиком, а не волком.
В то долгое, засушливое лето Михаил много раз охотился ночью вместе с
Никитой у железнодорожных путей. Однажды в начале августа они нашли
страдавшего маленького олененка, две ножки которому отрезало колесами
поезда. Никита наклонился и поглядел в посеребрившиеся от боли глаза
олененка, и Михаил смотрел, как он протянул свои нежные руки, чтобы
погладить животное по спине. Никита тихо наговаривал что-то олененку,
пытаясь его успокоить, а потом положил руки ему на голову и резким сильным
движением крутанул ее. Олененок обмяк - свернутая шея положила конец всем
его страданиям. И в этом, сказал Никита, была не жестокость, а милосердие.
Поезд ходил по расписанию. Днем он пыхтел вверх по склону, от туннеля
к туннелю, а ночью у него скрипели тормоза и от колес взметались искры.
Михаил сидел под откосом, под прикрытием сосен, и смотрел, как Никита
мчался вдоль путей, тело у него скручивалось, пытаясь сохранять ровность
бега, когда совершалось превращение. Каждый раз казалось, что его ноги -
это привязанные к земле крылья, на которых ему никак не удавалось
взлететь. Никита становился все резвее, но так и не стал достаточно
резвым; поезд неизменно обгонял его и обдавал напоследок дымом, когда,
гремя, въезжал в туннель.
Август окончился, и последний летний поезд прогрохотал прочь к
Минску, красный фонарь колыхался на последнем вагоне, как розовая ухмылка.
Никита, с опущенной головой и поникшими плечами, плелся назад, к месту,
где оставил одежду, и Михаил смотрел, как его тело теряло блестящую черную
шерсть. Никита, опять в человечьем облике, оделся и вдохнул горький запах
дыма, как будто нюхал пот свирепого и уважаемого врага.
- Что ж, - сказал он наконец, - лето придет опять.
Они двинулись домой, шагая навстречу осени.

4
Зима, жестокая дама в белом, забрала лес в свои кулаки и заковала его
в лед. Деревья трещали от мороза, лужи превратились в белые ледышки, а
небеса редко просвечивали сквозь низкие тучи и мглу. Иногда солнце не
показывалось многие дни, и весь мир состоял из снежного моря и черных
безлистых деревьев. Даже вороны, эти чернофрачные дипломаты, мерзли, сидя
на ветках, или пытались пробиться к солнцу на обмерзающих крыльях. Только
белые зайцы суетились в тишине опустевшего леса, но когда из Сибири мели
вьюги, даже зайцы дрожали в своих норах.
Точно так же в подвале белого дворца дрожала стая. Они сгрудились
вместе, едва дыша, вокруг костра из сосновых сучьев. Образование Михаила,
однако, продолжалось; Виктор был жестким наставником, и когда он и мальчик
жались друг к другу, Михаил декламировал Шекспира, сочинения Данте,
штудировал математические теоремы и европейскую историю.
Однажды в январе Поля и Никита вылезли наружу, чтобы собрать немного
хвороста. Виктор велел им держаться поближе к белому дворцу и не терять
друг друга из виду. Опускалась мгла, затрудняя видение, но поддерживать
огонь было необходимо. Прошло с полчаса, пока в логово не вернулся Никита,
двигаясь, как оцепеневший придурок, его брови и волосы посеребрил иней. Он
внес охапку веток, которая свалилась к его ногам, а он продолжал идти в
круг, освещаемый огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106