«Ты опоздал», после чего оставила его стоять у дверей.
Ее краткое появление дало ему понять, что она не только сердита, но и находится в процессе наложения макияжа, поэтому он закрыл дверь и прошел в гостиную, где смог спокойно погрузиться в размышления о женском лицемерии. Прошло еще семь минут, прежде чем она появилась из своей спальни, на этот раз завершив все свои приготовления.
На ней было облегающее платье из бледно-голубого шелка, к которому оказалась приколота изысканная бриллиантовая брошь в серебряной оправе, подаренная им на ее день рождения два месяца назад. Она показалась ему самой желанной на свете женщиной, о которой он мечтал всю свою жизнь.
И тем не менее он снова различил в ее взгляде тревогу. «Да что же с ней такое творится?» – подумал он.
В процессе относительно короткого, но довольно интенсивного общения он успел узнать бурный темперамент Елены и ее стремление к независимости. Он знал, что она никого не пускает в свой внутренний мир, слабо мерцавший под защитой внешнего ледяного панциря. Знал он и то, что только ему дозволено проникать за его пределы, но лишь на тех условиях, которые предлагала сама Елена.
Он никогда не пытался изменить ее, ему даже не приходила в голову подобная мысль, но та холодность, с которой он регулярно сталкивался, постепенно начинала ему надоедать.
– Как Париж?
Она занималась поисками своей сумочки или шарфика.
– Очень французский, – ответила она, обращаясь к какой-то фарфоровой фигурке, на которую ее лаконичность вряд ли могла произвести впечатление.
«Впрочем, возможно, это свидетельство того, что она пребывает в хорошем настроении», – подумал Айзенменгер.
– Не сомневаюсь… но Париж весной?…
– Париж, как все большие города, полон людей, считающих себя лучше всех из-за того, где они живут. – Она нашла пейджер и положила его в сумку. – К тому же завален собачьим дерьмом, – добавила она, поворачиваясь к Айзенменгеру.
– Ты сегодня не дежуришь? – спросил он, направляясь за ней в переднюю.
Елена была дежурным адвокатом; и хотя возможность ее вызова была маловероятна, это не украсило бы их сегодняшний вечер.
– Дежурю. А что? – с вызывающим видом осведомилась она.
– Да так, – пробормотал он, не рискуя говорить что-либо еще.
Однако Елена смягчилась:
– Дэн заболел. Я обещала его подменить.
Они молча спустились вниз, а когда садились в его машину, он осмелился поинтересоваться:
– Так что, поездка была неудачной?
Она застегивала ремень безопасности и ответила не сразу:
– Это была конференция по правам человека, Джон. Точно такая же, как любая другая.
Ему показалось, что она говорит усталым и даже подавленным голосом. Впрочем, он тоже всегда плохо себя чувствовал после конференций, – наверное, это было связано с отвратительной пищей в буфетах, фальшиво жизнерадостными вечеринками и бесконечными докладами. Поэтому он поклялся сделать все возможное, чтобы хоть немного взбодрить ее.
Заворачивая за угол, он заметил заголовок вечерней газеты, вывешенной на стенде перед входом в торговый комплекс, и его клятву затмили новые мысли.
Потрошитель наносит новый удар.
Потрошитель? Мелькиор Пендред? Но ведь он был мертв.
Елена тоже обратила внимание на этот заголовок, а взгляд, который она бросила на лицо Айзенменгера, заставил ее вернуться к прежним размышлениям.
– Ты ведь участвовал в этом деле?
– Пять убийств и все под копирку, – погружаясь мыслями в прошлое, ответил он. – Мелькиор Пендред был приговорен за них к пожизненному заключению. Семь месяцев назад он умер в тюрьме. Так что вряд ли он мог бы совершить это.
– Но ведь полиция не могла ошибиться. Конечно нет. – Сарказм Елены был не столько испепеляющим, сколько иссушающим.
– Да, – ответил Айзенменгер, все еще блуждая в прошлом.
Он думал об офицерах, занимавшихся этим делом, особенно о Беверли Уортон.
Айзенменгер был терпеливым человеком – как все патологоанатомы, – но этот вечер оказался для него настоящим испытанием. Им обоим нравился этот ресторан – он был дорогим, и в нем не было ничего нарочитого. В прежние посещения Елена явно получала удовольствие от царившей здесь атмосферы, которая сглаживала острые углы ее личности, однако на этот раз все выглядело иначе. Сегодня она была настроена исключительно колюче. Его блестящим пассажам за редким исключением удавалось преодолеть барьер из четырех предложений, Елена же отделывалась односложными репликами, которые просачивались в мир или на ходу умирая, или содержа такой уровень pH, что могли бы растворить драгоценные металлы. Он подумал было, что ей, возможно, интересно узнать о его новой работе, его впечатления от новых коллег, однако все его попытки затронуть эту тему не вызвали никакого образа на радаре внимания. Похоже, она была полностью поглощена своими язвительными замечаниями. Ее последняя колкость – «Что ты говоришь!» – в ответ на его замечание, что десерт (взбитые сливки с меренгами и персиками) слишком приторен, окончательно вывела его из себя.
– Что с тобой, Елена? Ты общительна, как мурена. – Он попытался сгладить остроту вопроса легкостью тона, однако его прямолинейность скрыть было невозможно. А начав, он решил идти до конца. – С тобой уже несколько месяцев что-то происходит.
Он сразу понял по выражению ее лица, что сейчас она начнет возражать и все отрицать, поэтому, как мудрый полководец, решил закрепить успех:
– Тебя постоянно что-то грызет с тех пор, как ты вернулась из больницы в Шотландии. Ты отрицаешь это, но на самом деле тебя что-то мучит и не дает тебе покоя.
Она открыла рот, да так и застыла, пока он не закончил. Повисла пауза, и вселенские часы словно остановились. Наверное, не одна тысяча фей скончалась за то время, что она смотрела на него, оскорбленная его дерзостью, но потом Елена опустила глаза и прошептала:
– Прости.
Он замер, ожидая продолжения, и довольно долго казалось, что он ждет напрасно, но затем она снова подняла глаза.
– Я не умею прощать, Джон, и, наверное, слишком строго сужу людей.
– Ну, тогда мне грозит оказаться на скамье подсудимых.
– Да, – грустно улыбнувшись, подтвердила она. – После Роуны я поехала повидаться с Беверли.
Он так и знал, что все дело в Беверли.
– И?
Но похоже, она потеряла нить разговора, так как следующая ее реплика прозвучала для него совершенно неожиданно:
– Она ведь стерва.
Он не успел открыть рта, как у нее задребезжал пейджер. Она прочитала сообщение и встала, чтобы направиться к телефону. Айзенменгер закатил глаза – то, что все это полностью соответствовало общей удручающей атмосфере вечера, вряд ли могло его утешить.
По крайней мере, когда она вернулась, вид у нее был виноватый.
– Прости, Джон. Мне надо идти. Он вздохнул:
– Что на этот раз? Пьяный водитель или очередной психопат? – Чаще всего дежурного адвоката вызывали именно к таким клиентам.
– Нет. Арестован Мартин Пендред.
Елена была уверена, что к людям пристает запах, а вернее, вонь камер. Ее переход в область уголовного права привел к тому, что она довольно много времени стала проводить в подобной атмосфере, но это не означало, что она успела к ней привыкнуть. Ей постоянно приходилось преодолевать в себе как физическую, так и нравственную брезгливость. Она понимала, что это чувство является надуманным и необоснованным и мешает ее работе. Как можно помочь человеку, если ненавидишь место, где он находится и где происходит твое общение с ним?
Но ужаснее всего были даже не запах, не жесткие стулья и не поцарапанный щербатый стол, не унылые зеленые стены и не грязные окна с тонированными стеклами, забранные решетками.
Нет, ужаснее всего было отношение полицейских. Елена выросла среди представителей среднего класса, в том мифическом мире, в котором преступления практически не совершаются и который полиция всегда защищает, проявляя по отношению к нему почтительность, благодушие и осторожность. Даже потрясение, вызванное смертью родителей, не смогло разрушить эти представления, и лишь за последние полгода Елена познакомилась совсем с другой стороной работы полиции.
Да, они продолжали демонстрировать почтительность, но эта почтительность была пропитана ядом презрения и враждебности. Каждая фраза завершалась упоминанием ее социального статуса, и слово «мисс» в их устах звучало настолько надменно и пренебрежительно, что казалось почти оскорбительным, словно сам факт того, что она не была замужем, свидетельствовал о ее глупости или неопытности или о том и другом вместе.
Их взгляды были пронизаны враждебностью, а на лицах читалась почти что ненависть.
Она знала, что должна научиться терпеть подобное отношение, и внешне ей это вполне удавалось, но это не означало, что она ничего не ощущает, не страдает из-за этого и не стремится это изменить.
Она сидела в комнате для допросов; перед ней лежали стопка бумаги и ручка, сумку она прислонила к поцарапанному и помятому магнитофону, привинченному к стене. Она не нервничала – или нервничала гораздо меньше, чем тогда, когда ей впервые пришлось выполнять обязанности дежурного адвоката, – однако и спокойным ее состояние назвать было нельзя.
Дверь открылась, и в комнату вошел Мартин Пендред в сопровождении констебля, который, самодовольно ухмыльнувшись, тут же вышел, оставив их с глазу на глаз. Взгляд Пендреда скользнул по Елене, словно она была мебелью.
А он довольно красив.
«Откуда у меня такие мысли?» – тут же подумала она.
И тем не менее в этом неуместном замечании была своя правда. Он был высок, мускулист и хорошо сложен, у него были темные глаза и волевой подбородок. Уже одно это делало его весьма привлекательным, но это было не все. Его отрешенность и независимость, казавшиеся непроницаемыми, таили в себе загадку и притягивали внимание. Это заставило ее задаться вопросом: «Я привлекательна, так почему же он ничем не показывает, что заметил это?» Ее тревожило, что общеизвестные правила игры между полами не распространяются на этого человека, но куда больше ее беспокоила мысль о том, какие еще правила могут на него не распространяться.
Она заставила себя открыть рот, словно затянувшееся молчание в холодной комнате было своего рода убежищем, которое ей не хотелось покидать.
– Мистер Пендред?
Однако Мартин Пендред не был склонен связывать себы путами условностей диалога. Вместо того чтобы ответить или хоть как-то отреагировать, он принялся ходить из угла в угол, бормоча что-то себе под нос; вскоре Елена поняла, что он считает шаги.
– Мистер Пендред?
Безрезультатно.
– Мистер Пендред?
Мартин продолжал мерить комнату шагами, считая их вполголоса. Выражение его лица было настолько сосредоточенным, словно он сдавал экзамен. До Елены лишь теперь дошел смысл прощальной ухмылки констебля.
– Мартин? Мартин!
Он остановился как по мановению волшебной палочки. Глаз на нее он так и не поднял, но по крайней мере остановился.
– Мартин, меня зовут Елена Флеминг. Я дежурный адвокат; меня попросили, чтобы я приехала и дала вам совет…
Он перестал ходить, но внутри него все продолжало двигаться, и это движение проступало наружу в подергивании глазных мышц и ритмичном сжатии кулаков. Он стоял прямо перед Еленой, но взгляд его был устремлен на стену за ее спиной; он был похож на мошку, барахтающуюся в капле смолы, которой предстоит стать янтарем.
Однако это впечатление разрушилось, едва он произнес:
– Я этого не делал.
Он сказал это едва слышным шепотом, однако это была осмысленная фраза. Елена обратила внимание, что он еле заметно дрожит.
– Что?
Однако он уже сказал то, что хотел, и не собирался повторять это для удовольствия аудитории. Он продолжал стоять и смотреть в стену. Елена ощутила отчаяние оттого, что упустила брошенную ей наживку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Ее краткое появление дало ему понять, что она не только сердита, но и находится в процессе наложения макияжа, поэтому он закрыл дверь и прошел в гостиную, где смог спокойно погрузиться в размышления о женском лицемерии. Прошло еще семь минут, прежде чем она появилась из своей спальни, на этот раз завершив все свои приготовления.
На ней было облегающее платье из бледно-голубого шелка, к которому оказалась приколота изысканная бриллиантовая брошь в серебряной оправе, подаренная им на ее день рождения два месяца назад. Она показалась ему самой желанной на свете женщиной, о которой он мечтал всю свою жизнь.
И тем не менее он снова различил в ее взгляде тревогу. «Да что же с ней такое творится?» – подумал он.
В процессе относительно короткого, но довольно интенсивного общения он успел узнать бурный темперамент Елены и ее стремление к независимости. Он знал, что она никого не пускает в свой внутренний мир, слабо мерцавший под защитой внешнего ледяного панциря. Знал он и то, что только ему дозволено проникать за его пределы, но лишь на тех условиях, которые предлагала сама Елена.
Он никогда не пытался изменить ее, ему даже не приходила в голову подобная мысль, но та холодность, с которой он регулярно сталкивался, постепенно начинала ему надоедать.
– Как Париж?
Она занималась поисками своей сумочки или шарфика.
– Очень французский, – ответила она, обращаясь к какой-то фарфоровой фигурке, на которую ее лаконичность вряд ли могла произвести впечатление.
«Впрочем, возможно, это свидетельство того, что она пребывает в хорошем настроении», – подумал Айзенменгер.
– Не сомневаюсь… но Париж весной?…
– Париж, как все большие города, полон людей, считающих себя лучше всех из-за того, где они живут. – Она нашла пейджер и положила его в сумку. – К тому же завален собачьим дерьмом, – добавила она, поворачиваясь к Айзенменгеру.
– Ты сегодня не дежуришь? – спросил он, направляясь за ней в переднюю.
Елена была дежурным адвокатом; и хотя возможность ее вызова была маловероятна, это не украсило бы их сегодняшний вечер.
– Дежурю. А что? – с вызывающим видом осведомилась она.
– Да так, – пробормотал он, не рискуя говорить что-либо еще.
Однако Елена смягчилась:
– Дэн заболел. Я обещала его подменить.
Они молча спустились вниз, а когда садились в его машину, он осмелился поинтересоваться:
– Так что, поездка была неудачной?
Она застегивала ремень безопасности и ответила не сразу:
– Это была конференция по правам человека, Джон. Точно такая же, как любая другая.
Ему показалось, что она говорит усталым и даже подавленным голосом. Впрочем, он тоже всегда плохо себя чувствовал после конференций, – наверное, это было связано с отвратительной пищей в буфетах, фальшиво жизнерадостными вечеринками и бесконечными докладами. Поэтому он поклялся сделать все возможное, чтобы хоть немного взбодрить ее.
Заворачивая за угол, он заметил заголовок вечерней газеты, вывешенной на стенде перед входом в торговый комплекс, и его клятву затмили новые мысли.
Потрошитель наносит новый удар.
Потрошитель? Мелькиор Пендред? Но ведь он был мертв.
Елена тоже обратила внимание на этот заголовок, а взгляд, который она бросила на лицо Айзенменгера, заставил ее вернуться к прежним размышлениям.
– Ты ведь участвовал в этом деле?
– Пять убийств и все под копирку, – погружаясь мыслями в прошлое, ответил он. – Мелькиор Пендред был приговорен за них к пожизненному заключению. Семь месяцев назад он умер в тюрьме. Так что вряд ли он мог бы совершить это.
– Но ведь полиция не могла ошибиться. Конечно нет. – Сарказм Елены был не столько испепеляющим, сколько иссушающим.
– Да, – ответил Айзенменгер, все еще блуждая в прошлом.
Он думал об офицерах, занимавшихся этим делом, особенно о Беверли Уортон.
Айзенменгер был терпеливым человеком – как все патологоанатомы, – но этот вечер оказался для него настоящим испытанием. Им обоим нравился этот ресторан – он был дорогим, и в нем не было ничего нарочитого. В прежние посещения Елена явно получала удовольствие от царившей здесь атмосферы, которая сглаживала острые углы ее личности, однако на этот раз все выглядело иначе. Сегодня она была настроена исключительно колюче. Его блестящим пассажам за редким исключением удавалось преодолеть барьер из четырех предложений, Елена же отделывалась односложными репликами, которые просачивались в мир или на ходу умирая, или содержа такой уровень pH, что могли бы растворить драгоценные металлы. Он подумал было, что ей, возможно, интересно узнать о его новой работе, его впечатления от новых коллег, однако все его попытки затронуть эту тему не вызвали никакого образа на радаре внимания. Похоже, она была полностью поглощена своими язвительными замечаниями. Ее последняя колкость – «Что ты говоришь!» – в ответ на его замечание, что десерт (взбитые сливки с меренгами и персиками) слишком приторен, окончательно вывела его из себя.
– Что с тобой, Елена? Ты общительна, как мурена. – Он попытался сгладить остроту вопроса легкостью тона, однако его прямолинейность скрыть было невозможно. А начав, он решил идти до конца. – С тобой уже несколько месяцев что-то происходит.
Он сразу понял по выражению ее лица, что сейчас она начнет возражать и все отрицать, поэтому, как мудрый полководец, решил закрепить успех:
– Тебя постоянно что-то грызет с тех пор, как ты вернулась из больницы в Шотландии. Ты отрицаешь это, но на самом деле тебя что-то мучит и не дает тебе покоя.
Она открыла рот, да так и застыла, пока он не закончил. Повисла пауза, и вселенские часы словно остановились. Наверное, не одна тысяча фей скончалась за то время, что она смотрела на него, оскорбленная его дерзостью, но потом Елена опустила глаза и прошептала:
– Прости.
Он замер, ожидая продолжения, и довольно долго казалось, что он ждет напрасно, но затем она снова подняла глаза.
– Я не умею прощать, Джон, и, наверное, слишком строго сужу людей.
– Ну, тогда мне грозит оказаться на скамье подсудимых.
– Да, – грустно улыбнувшись, подтвердила она. – После Роуны я поехала повидаться с Беверли.
Он так и знал, что все дело в Беверли.
– И?
Но похоже, она потеряла нить разговора, так как следующая ее реплика прозвучала для него совершенно неожиданно:
– Она ведь стерва.
Он не успел открыть рта, как у нее задребезжал пейджер. Она прочитала сообщение и встала, чтобы направиться к телефону. Айзенменгер закатил глаза – то, что все это полностью соответствовало общей удручающей атмосфере вечера, вряд ли могло его утешить.
По крайней мере, когда она вернулась, вид у нее был виноватый.
– Прости, Джон. Мне надо идти. Он вздохнул:
– Что на этот раз? Пьяный водитель или очередной психопат? – Чаще всего дежурного адвоката вызывали именно к таким клиентам.
– Нет. Арестован Мартин Пендред.
Елена была уверена, что к людям пристает запах, а вернее, вонь камер. Ее переход в область уголовного права привел к тому, что она довольно много времени стала проводить в подобной атмосфере, но это не означало, что она успела к ней привыкнуть. Ей постоянно приходилось преодолевать в себе как физическую, так и нравственную брезгливость. Она понимала, что это чувство является надуманным и необоснованным и мешает ее работе. Как можно помочь человеку, если ненавидишь место, где он находится и где происходит твое общение с ним?
Но ужаснее всего были даже не запах, не жесткие стулья и не поцарапанный щербатый стол, не унылые зеленые стены и не грязные окна с тонированными стеклами, забранные решетками.
Нет, ужаснее всего было отношение полицейских. Елена выросла среди представителей среднего класса, в том мифическом мире, в котором преступления практически не совершаются и который полиция всегда защищает, проявляя по отношению к нему почтительность, благодушие и осторожность. Даже потрясение, вызванное смертью родителей, не смогло разрушить эти представления, и лишь за последние полгода Елена познакомилась совсем с другой стороной работы полиции.
Да, они продолжали демонстрировать почтительность, но эта почтительность была пропитана ядом презрения и враждебности. Каждая фраза завершалась упоминанием ее социального статуса, и слово «мисс» в их устах звучало настолько надменно и пренебрежительно, что казалось почти оскорбительным, словно сам факт того, что она не была замужем, свидетельствовал о ее глупости или неопытности или о том и другом вместе.
Их взгляды были пронизаны враждебностью, а на лицах читалась почти что ненависть.
Она знала, что должна научиться терпеть подобное отношение, и внешне ей это вполне удавалось, но это не означало, что она ничего не ощущает, не страдает из-за этого и не стремится это изменить.
Она сидела в комнате для допросов; перед ней лежали стопка бумаги и ручка, сумку она прислонила к поцарапанному и помятому магнитофону, привинченному к стене. Она не нервничала – или нервничала гораздо меньше, чем тогда, когда ей впервые пришлось выполнять обязанности дежурного адвоката, – однако и спокойным ее состояние назвать было нельзя.
Дверь открылась, и в комнату вошел Мартин Пендред в сопровождении констебля, который, самодовольно ухмыльнувшись, тут же вышел, оставив их с глазу на глаз. Взгляд Пендреда скользнул по Елене, словно она была мебелью.
А он довольно красив.
«Откуда у меня такие мысли?» – тут же подумала она.
И тем не менее в этом неуместном замечании была своя правда. Он был высок, мускулист и хорошо сложен, у него были темные глаза и волевой подбородок. Уже одно это делало его весьма привлекательным, но это было не все. Его отрешенность и независимость, казавшиеся непроницаемыми, таили в себе загадку и притягивали внимание. Это заставило ее задаться вопросом: «Я привлекательна, так почему же он ничем не показывает, что заметил это?» Ее тревожило, что общеизвестные правила игры между полами не распространяются на этого человека, но куда больше ее беспокоила мысль о том, какие еще правила могут на него не распространяться.
Она заставила себя открыть рот, словно затянувшееся молчание в холодной комнате было своего рода убежищем, которое ей не хотелось покидать.
– Мистер Пендред?
Однако Мартин Пендред не был склонен связывать себы путами условностей диалога. Вместо того чтобы ответить или хоть как-то отреагировать, он принялся ходить из угла в угол, бормоча что-то себе под нос; вскоре Елена поняла, что он считает шаги.
– Мистер Пендред?
Безрезультатно.
– Мистер Пендред?
Мартин продолжал мерить комнату шагами, считая их вполголоса. Выражение его лица было настолько сосредоточенным, словно он сдавал экзамен. До Елены лишь теперь дошел смысл прощальной ухмылки констебля.
– Мартин? Мартин!
Он остановился как по мановению волшебной палочки. Глаз на нее он так и не поднял, но по крайней мере остановился.
– Мартин, меня зовут Елена Флеминг. Я дежурный адвокат; меня попросили, чтобы я приехала и дала вам совет…
Он перестал ходить, но внутри него все продолжало двигаться, и это движение проступало наружу в подергивании глазных мышц и ритмичном сжатии кулаков. Он стоял прямо перед Еленой, но взгляд его был устремлен на стену за ее спиной; он был похож на мошку, барахтающуюся в капле смолы, которой предстоит стать янтарем.
Однако это впечатление разрушилось, едва он произнес:
– Я этого не делал.
Он сказал это едва слышным шепотом, однако это была осмысленная фраза. Елена обратила внимание, что он еле заметно дрожит.
– Что?
Однако он уже сказал то, что хотел, и не собирался повторять это для удовольствия аудитории. Он продолжал стоять и смотреть в стену. Елена ощутила отчаяние оттого, что упустила брошенную ей наживку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57