– Но, как я уже сказал, им не удалось доказать, что это Мелькиор, и у Бадда не было никаких улик, однако с тех пор никто даже не пытался придраться к Пендредам.
Арнольд Кокс не имел ни малейшего представления о том, что произошло, пока ему в дверь не позвонил первый репортер. Поскольку его жена уехала к своей сестре, он поздно встал, не побрился и даже не подумал о том, чтобы включить радио или телевизор. Поэтому он был совершенно не готов к последовавшему штурму. К несчастью, его смущение и неведение, пропущенные сквозь соответствующую журналистскую призму, очень подходили для превратного истолкования.
– Старший инспектор Кокс?
Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдущие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался.
– Да?
Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом.
– Что вы можете сказать по поводу случившегося?
– По поводу случившегося?
– Да, сэр.
– А что, собственно, случилось? – Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие.
– Как, вы не знаете? – Этот вопрос был задан с несказанным изумлением.
Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил:
– Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда.
Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет.
– Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме?
– Уходите, – устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем.
– Значит, вам наплевать.
– Пожалуйста, уходите.
– Неужели вы не чувствуете раскаяния? – размахивая диктофоном, продолжил журналист.
Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию.
– Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса?
Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь.
– Убирайся! – закричал он. – Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое!
Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать.
– Вы – паразиты! Стервятники!
– Вы позволите это процитировать? – с еще более широкой улыбкой осведомился репортер.
Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди.
– Уходите! Пожалуйста, уходите!
Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь – кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений.
– Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.
Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.
– Послушайте, мне нечего вам сообщить.
– Неужели вас не удручают последние убийства?
– Конечно, удручают… – Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.
– Негодяй! – крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.
– Совсем не обязательно проявлять агрессию.
– Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты – худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.
Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.
Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:
– Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?
Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.
– Я так понимаю, что это значит «нет», – кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.
Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.
Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.
Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем – Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, – а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.
– Ну и что вы о них думаете?
Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.
Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.
– Забавная компания, – ответил он с понимающей улыбкой.
– Еще бы.
– Они вам сильно надоедают?
Льюи задумался.
– Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. – Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. – Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.
Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.
– А кто является вашим непосредственным начальником?
– Доктор фон Герке.
Айзенменгер откусил кусочек печенья.
– Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.
Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:
– Нет. Она лапочка.
В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.
– Даже более того для некоторых, как я слышал, – помолчав, добавил он.
Айзенменгеру никогда не удалось бы намеренно разговорить Льюи, но он инстинктивно сумел подготовить для этого почву.
– Неужто? – осведомился он, пытаясь с помощью интонации скрыть похотливый интерес.
– Да. А вы что, не слышали? Об этом все знают.
Но Айзенменгер, судя по всему, был или слишком глуп, или слишком глух.
– У нее что-то было с доктором Людвигом, – пояснил Льюи.
Айзенменгер нахмурился и с невинным видом осведомился:
– Но он ведь женат, разве нет?
Льюи широко ухмыльнулся и прикрыл глаза.
– Ну да. На богатой. Его тесть, Джордж Крабб, занимается недвижимостью.
– Ну надо же, – восхищенно прошептал Айзенменгер.
Льюи вздохнул, и на его лице появилось рассеянное выражение.
– Поневоле задумаешься. Как можно с ней трахаться? Да она убить может своей грудью, если будет сверху. – Айзенменгер вынужден был признать, что картина оказалась достаточно захватывающей. – Трудно себе представить, что он видит в этом старом цеппелине, если не считать грудей размером с молочного поросенка, – продолжил Льюи. – Впрочем, он и сам не лучше. То есть я хочу сказать, что редко встретишь такого урода.
– «Цеппелине»?
Льюи окончательно расслабился.
– Это ее прозвище. Фон Цеппелин. – И он сделал руками жест, изображая огромную грудь.
– А-а, понятно. – Айзенменгер на мгновение задумался. – А как это стало известно? Их что, застукали?
– Да, пару раз видели, как они целовались. А однажды я застал их прямо здесь. В раздевалке. Они как раз выходили оттуда. Уховертка заявил, что там был паук, которого она просила поймать. Но, думаю, он там оказывал ей другие услуги.
Айзенменгер догадался, что Уховерткой Льюи называл Людвига.
– И их связь продолжается до сих пор?
Льюи пожал плечами:
– Насколько мне известно, да.
– И все об этом знают?
– Сотрудники отделения знают.
– А миссис Людвиг нет.
Льюи снова пожал плечами:
– Было бы неплохо, если бы она узнала. Он отвратительный тип. Двух слов со мной не скажет. Всегда брюзжит и наезжает на младший медицинский персонал. Так что я очень рад, что сегодня вы вместо него. Чем меньше его видишь, тем лучше.
Айзенменгер тоже не испытывал особой любви к Людвигу, но и соглашаться с Льюи считал не слишком правильным, поэтому просто сменил тему:
– А что насчет других? Что вы знаете о докторе Шахине? Вы с ним ладите?
Льюи допил чай, но не спешил возвращаться к работе. Айзенменгер понимал, что и он мог бы заняться более продуктивной деятельностью, но любопытство было одним из его пороков.
– Когда он только пришел, он был страшно высокомерным типом, – чистосердечно признался Льюи. – Но стоит сойтись с ним поближе, и он становится дружелюбным. – Льюи помолчал и добавил: – Для араба он вполне нормальный.
Айзенменгер пропустил мимо ушей эту расистскую выходку, хотя либеральная и свободолюбивая часть его души бунтовала.
– Мне это только кажется или у него действительно напряженные отношения с доктором Людвигом?
– Он чертов расист, – без тени иронии ответил Льюи. – Он считает, что Шахин годится лишь для того, чтобы работать погонщиком верблюдов.
Проигнорировав вспышку лицемерия, которой сопровождалось последнее высказывание, Айзенменгер попытался спокойно переварить эти сведения. Они полностью соответствовали тому, что он и сам уже успел заметить. Льюи, однако, не унимался.
– Я сам слышал, как он говорил здесь ординаторам самые мерзкие вещи о Шахе. – У Льюи, судя по всему, были прозвища для всех, и это заставило Айзенменгера задуматься, какую же кличку санитар даст ему. – Что он ни к черту не годится, что получил эту должность только благодаря своему положению и всякое такое.
– А какое у него положение?
На лице Льюи снова отразилось удовольствие от того, что он знает вещи, неведомые Айзенменгеру, и он склонился ближе.
– Это зависит от того, что вам больше нравится. – После чего он, как был вынужден признать Айзенменгер, выдержал мастерскую паузу. – Во-первых, я слышал, как Уховертка рассказывал Цеппелину, что его отец – судовладелец-миллионер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Арнольд Кокс не имел ни малейшего представления о том, что произошло, пока ему в дверь не позвонил первый репортер. Поскольку его жена уехала к своей сестре, он поздно встал, не побрился и даже не подумал о том, чтобы включить радио или телевизор. Поэтому он был совершенно не готов к последовавшему штурму. К несчастью, его смущение и неведение, пропущенные сквозь соответствующую журналистскую призму, очень подходили для превратного истолкования.
– Старший инспектор Кокс?
Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдущие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался.
– Да?
Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом.
– Что вы можете сказать по поводу случившегося?
– По поводу случившегося?
– Да, сэр.
– А что, собственно, случилось? – Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие.
– Как, вы не знаете? – Этот вопрос был задан с несказанным изумлением.
Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил:
– Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда.
Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет.
– Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме?
– Уходите, – устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем.
– Значит, вам наплевать.
– Пожалуйста, уходите.
– Неужели вы не чувствуете раскаяния? – размахивая диктофоном, продолжил журналист.
Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию.
– Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса?
Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь.
– Убирайся! – закричал он. – Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое!
Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать.
– Вы – паразиты! Стервятники!
– Вы позволите это процитировать? – с еще более широкой улыбкой осведомился репортер.
Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди.
– Уходите! Пожалуйста, уходите!
Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь – кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений.
– Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.
Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.
– Послушайте, мне нечего вам сообщить.
– Неужели вас не удручают последние убийства?
– Конечно, удручают… – Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.
– Негодяй! – крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.
– Совсем не обязательно проявлять агрессию.
– Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты – худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.
Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.
Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:
– Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?
Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.
– Я так понимаю, что это значит «нет», – кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.
Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.
Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.
Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем – Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, – а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.
– Ну и что вы о них думаете?
Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.
Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.
– Забавная компания, – ответил он с понимающей улыбкой.
– Еще бы.
– Они вам сильно надоедают?
Льюи задумался.
– Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. – Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. – Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.
Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.
– А кто является вашим непосредственным начальником?
– Доктор фон Герке.
Айзенменгер откусил кусочек печенья.
– Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.
Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:
– Нет. Она лапочка.
В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.
– Даже более того для некоторых, как я слышал, – помолчав, добавил он.
Айзенменгеру никогда не удалось бы намеренно разговорить Льюи, но он инстинктивно сумел подготовить для этого почву.
– Неужто? – осведомился он, пытаясь с помощью интонации скрыть похотливый интерес.
– Да. А вы что, не слышали? Об этом все знают.
Но Айзенменгер, судя по всему, был или слишком глуп, или слишком глух.
– У нее что-то было с доктором Людвигом, – пояснил Льюи.
Айзенменгер нахмурился и с невинным видом осведомился:
– Но он ведь женат, разве нет?
Льюи широко ухмыльнулся и прикрыл глаза.
– Ну да. На богатой. Его тесть, Джордж Крабб, занимается недвижимостью.
– Ну надо же, – восхищенно прошептал Айзенменгер.
Льюи вздохнул, и на его лице появилось рассеянное выражение.
– Поневоле задумаешься. Как можно с ней трахаться? Да она убить может своей грудью, если будет сверху. – Айзенменгер вынужден был признать, что картина оказалась достаточно захватывающей. – Трудно себе представить, что он видит в этом старом цеппелине, если не считать грудей размером с молочного поросенка, – продолжил Льюи. – Впрочем, он и сам не лучше. То есть я хочу сказать, что редко встретишь такого урода.
– «Цеппелине»?
Льюи окончательно расслабился.
– Это ее прозвище. Фон Цеппелин. – И он сделал руками жест, изображая огромную грудь.
– А-а, понятно. – Айзенменгер на мгновение задумался. – А как это стало известно? Их что, застукали?
– Да, пару раз видели, как они целовались. А однажды я застал их прямо здесь. В раздевалке. Они как раз выходили оттуда. Уховертка заявил, что там был паук, которого она просила поймать. Но, думаю, он там оказывал ей другие услуги.
Айзенменгер догадался, что Уховерткой Льюи называл Людвига.
– И их связь продолжается до сих пор?
Льюи пожал плечами:
– Насколько мне известно, да.
– И все об этом знают?
– Сотрудники отделения знают.
– А миссис Людвиг нет.
Льюи снова пожал плечами:
– Было бы неплохо, если бы она узнала. Он отвратительный тип. Двух слов со мной не скажет. Всегда брюзжит и наезжает на младший медицинский персонал. Так что я очень рад, что сегодня вы вместо него. Чем меньше его видишь, тем лучше.
Айзенменгер тоже не испытывал особой любви к Людвигу, но и соглашаться с Льюи считал не слишком правильным, поэтому просто сменил тему:
– А что насчет других? Что вы знаете о докторе Шахине? Вы с ним ладите?
Льюи допил чай, но не спешил возвращаться к работе. Айзенменгер понимал, что и он мог бы заняться более продуктивной деятельностью, но любопытство было одним из его пороков.
– Когда он только пришел, он был страшно высокомерным типом, – чистосердечно признался Льюи. – Но стоит сойтись с ним поближе, и он становится дружелюбным. – Льюи помолчал и добавил: – Для араба он вполне нормальный.
Айзенменгер пропустил мимо ушей эту расистскую выходку, хотя либеральная и свободолюбивая часть его души бунтовала.
– Мне это только кажется или у него действительно напряженные отношения с доктором Людвигом?
– Он чертов расист, – без тени иронии ответил Льюи. – Он считает, что Шахин годится лишь для того, чтобы работать погонщиком верблюдов.
Проигнорировав вспышку лицемерия, которой сопровождалось последнее высказывание, Айзенменгер попытался спокойно переварить эти сведения. Они полностью соответствовали тому, что он и сам уже успел заметить. Льюи, однако, не унимался.
– Я сам слышал, как он говорил здесь ординаторам самые мерзкие вещи о Шахе. – У Льюи, судя по всему, были прозвища для всех, и это заставило Айзенменгера задуматься, какую же кличку санитар даст ему. – Что он ни к черту не годится, что получил эту должность только благодаря своему положению и всякое такое.
– А какое у него положение?
На лице Льюи снова отразилось удовольствие от того, что он знает вещи, неведомые Айзенменгеру, и он склонился ближе.
– Это зависит от того, что вам больше нравится. – После чего он, как был вынужден признать Айзенменгер, выдержал мастерскую паузу. – Во-первых, я слышал, как Уховертка рассказывал Цеппелину, что его отец – судовладелец-миллионер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57