– Пока не очень хорошо.
– Передай ей привет от меня, – заметила Беверли ледяным тоном и тут же продолжила, прежде чем Айзенменгер успел что-либо ответить: – Ну а теперь к делу. Надеюсь, тебе удалось продвинуться дальше, чем мне, Джон.
Они направлялись в крематорий. На улице было прохладно, высоко в небе виднелись легкие перистые облака, холодное солнце отбрасывало ярко очерченные тени. То тут, то там мелькали прохожие, два грязных и неухоженных старика пили пиво, а за их спинами, поверх деревьев, виднелось здание больницы.
– Может быть, может быть.
– Все тот же старина Джон, – рассмеялась она. – Никогда не скажет просто.
– Ты необъективна, Беверли. Я всегда даю конкретные ответы, если они у меня есть. К сожалению, пока я могу говорить лишь о возможностях и вероятностях.
Она вздохнула:
– А у меня, боюсь, одни невозможности.
– То есть?
– Судя по отчетам, у всех есть алиби.
– У всех?
Редко случалось, чтобы у всех подозреваемых было алиби; обычно находилась пара человек, которые не могли вспомнить, чем они занимались, или действительно просто читали в одиночестве в оговоренное время.
Беверли указала на скамейку, стоявшую у дорожки. В глубине напротив высилось викторианское чудовище – сплошные серафимы и херувимы с неестественно длинными трубами.
– Я сделала кое-какие выписки. – Она протянула ему записи.
– Как тебе только удается их добывать? – поинтересовался он.
– Не спрашивай, – ответила она.
Мрачность тона и выражения ее лица подсказали ему ответ.
– Единственная странность, на которую я обратила внимание, это показания профессора Пиринджера и доктора Шахина, – заметила она, пока он читал. – Пиринджер утверждает, что провел вечер в том же театре, что и Шахин, и при этом оба настаивают на том, что не видели друг друга.
– Это потому, что они любовники, – отрываясь от записей, пояснил Айзенменгер.
На ее лице мелькнула догадка.
– И они стараются это скрыть? Почему?
– Потому что существуют подозрения, что Шахин получил свое место лишь благодаря протекции Пиринджера.
Она задумалась.
– То есть они были в театре вместе, но не хотят этого признавать? И они решили воспользоваться своим алиби в минимальной степени, не сообщая о том, что были вместе.
– Думаю, да. Вряд ли они не смогут вспомнить название пьесы или содержание третьего действия. Может, во время спектакля была объявлена пожарная тревога, о которой они не упомянули?
Она с деланной трагичностью покачала головой:
– Хорошо бы.
Далее шли показания Виктории Бенс-Джонс.
– Они даже Викторию допросили, – с удивлением заметил он.
– Старший инспектор Гомер всегда отличался дотошностью. – Почему-то это заявление резануло его слух.
– Ее муж обеспечил ей алиби.
– Надеюсь, ты не считаешь, что все это было совершено женщиной?
Он вынужден был признать, что до сих пор об этом не задумывался.
– В этом случае главную трудность составляли бы изъятие и перенос массы внутренних органов, которая весит около десяти килограммов. Женщина вряд ли на такое способна.
Но даже произнося это, он знал, что дело не в этом. Тела лежали на земле, и для того чтобы вскрыть череп для удаления мозга, их надо было поднять и чем-то подпереть сзади. Могла ли это сделать Виктория Бенс-Джонс? Он задумался.
– Боюсь, Виктории вряд ли удалось бы с этим справиться. Алисон фон Герке стара для этого. Но она сильна, как ломовая лошадь, и в принципе могла бы осуществить такое, хотя я все равно плохо себе это представляю.
– Может, мы в таком случае сразу вычеркнем их из списка подозреваемых?
– Может, – осторожно ответил он, чувствуя, как что-то не дает ему покоя. – Но я бы чувствовал себя увереннее, если бы знал, чем именно был вызван ее стресс.
– Какая разница, если мы исключаем ее на основании физических возможностей.
Айзенменгер ничего не ответил и вновь склонился над записями. Алисон фон Герке ездила к матери, Тревор Людвиг с женой и детьми был на матче по регби, а Льюи, как ни странно, ходил в церковь.
– Надо сказать, я никогда не замечал наличия у Льюи религиозных чувств.
Беверли пожала плечами:
– Гомер уже проверил все алиби. Алиби Льюи подтверждено священником.
В результате они снова оказались у разбитого корыта. Айзенменгер вздохнул и вернул записи Беверли.
– Пусть это лучше побудет у тебя.
Она положила бумаги обратно в портфель и повернулась к нему:
– Ну а что у тебя?
Он рассказал ей о найденных в кабинете Милроя коробках и об их содержимом, и Беверли даже присвистнула:
– Ничего себе! И что это так его допекло?
– Судя по всему, любовная трагедия. – И он пересказал ей свой разговор с Шахином.
Но зачем было вымещать свою обиду на коллегах?
– Думаю, потому что она ушла как раз из-за его работы. Он все время проводил на службе, занимаясь исследованиями и административной деятельностью, и не замечал, что ей плохо. А потом точно так же он не обратил внимания на то, что у его жены начался роман. А после того как она его бросила, у него не осталось ничего, кроме работы. Когда же Пиринджер увел у него из-под носа должность профессора, которую он уже считал своей, Милрой решил, что все коллеги его предали. И ему не осталось ничего иного, как пестовать свои предрассудки.
– Бедняга.
Мимо, выкрикивая непристойности, пронеслись на велосипедах два пацана. Над их головами, разрезая лопастями воздух, пролетел вертолет.
– Как бы там ни было, перед нами продолжает стоять огромная, практически неразрешимая проблема, которая заключается в том, что у всех наших подозреваемых есть алиби. И что мы будем делать теперь?
Она похлопала его по колену. Сделай это кто-нибудь другой, этот жест никоим образом не нес бы сексуальной нагрузки.
– Мы будем делать то, что делают все хорошие полицейские. Мы не будем предвзятыми.
– Прошу прощения? – с рассеянным видом переспросил Айзенменгер. «Что же мы упускаем из виду?»
– Мы не будем утверждаться ни в собственной правоте, ни в том, что мы ошибаемся. – Однако она уже заметила, что он думает о чем-то другом и не слышит того, что она говорит. – Мы не будем полагаться на достоверность их алиби, но в то же время не станем ограничиваться лишь этим кругом подозреваемых. Мне нужны имена всех, кто когда-либо работал с Уилсоном Милроем и кто владеет навыками вскрытия тела.
– Может, тебе еще предоставить и номера их страховых свидетельств?
Беверли встала и одернула юбку, словно и не пытаясь привлечь внимание к собственным ногам и бедрам. Затем она нагнулась и, не говоря ни слова, поцеловала его в щеку.
– Нет, только данные о длине членов, – с улыбкой прошептала она.
– Это не совсем законно. – Он едва расслышал слова Беверли за хрустом гравия, по которому они шли. Однако если в ее фразе и заключалась какая-то опаска, то улыбка, брошенная Айзенменгеру, говорила совсем о другом. Она явно получала удовольствие.
– Может, есть другой способ выяснить это?
Она наградила его укоризненной улыбкой и просто ответила:
– Нет.
Затем она отвлеклась, и некоторое время они шли молча, пока он не спросил:
– Скажи мне, Беверли, а что тебе больше нравится – защищать закон или нарушать его?
Она рассмеялась:
– Конечно нарушать, Джон. Это гораздо интереснее. – И она сжала его руку.
Это происходило уже на следующий день, и солнце сияло вовсю. Дом Милроя находился в относительно уединенном месте, и тем менее они не могли исключить вероятность того, что их заметят, поэтому вели себя как можно более скромно и шли, взявшись за руки, всячески демонстрируя, что не преследуют никаких зловещих целей.
– И возбуждение все оправдывает?
Она глубоко вздохнула:
– Ну Джон. Только представь себе, что могло бы быть.
Пожилым соседям они вполне могли казаться влюбленной парочкой, не вызывающей подозрений.
У входной двери Беверли извлекла из сумки связку пронумерованных ключей.
– Могу я осведомиться, где ты это взяла? – сухо поинтересовался Айзенменгер.
Она наградила его долгим взглядом своих ярких бездонных глаз. Губы ее были покрыты столь же яркой и блестящей помадой.
– Нет, Джон, вряд ли это будет разумно.
Она не хотела ставить его в известность, каким образом ей удалось заполучить этот трофей, как не хотел Фишер снабжать ее этой опасной контрабандой, и что ей пришлось пообещать ему за это.
Дверь была заперта на два замка. Когда она открыла первый, он поинтересовался:
– А кто является наследником?
– Салли Милрой. Они так и не развелись.
Дом был спроектирован в роскошном стиле и имел шесть спальных комнат. Он был еще достаточно новым и не нес на себе следов упадка, хотя Айзенменгеру удалось заметить кое-какие недостатки постройки – щели в фундаменте, пятно от протечки на крыльце и покосившиеся светильники на стенах. К тому же все свидетельствовало о том, что этот дом был приютом холостяка.
– Похоже, хозяин не слишком увлекался домоводством.
Как только дверь за их спинами захлопнулась, они стали чувствовать себя более раскованно, и голос Беверли прозвучал в тишине неожиданно и пугающе громко. На ее лице появилось выражение брезгливости, когда она ощутила запах пыли и давно приготовленной пищи.
Айзенменгер внимательно оглядывался по сторонам.
– Почему мне никогда не доводилось обыскивать дома, которые мне нравятся? – обращаясь не то к дому, не то к самой себе, спросила Беверли и добавила: – Мы ищем что-то конкретное?
Голос Айзенменгера донесся из самой дальней комнаты:
– Не думаю, чтобы он что-нибудь прятал. Мы ищем коробку с документами. Скорее всего, она находится в кабинете, но стопроцентно гарантировать я не могу.
Они переходили из комнаты в комнату, но ничего существенного за исключением общей запущенности им обнаружить не удавалось. Было очевидно, что большая часть шкафов и комодов не открывалась месяцами, если не годами. Единственное, что им удалось найти, – это многочисленные фотографии одной и той же привлекательной молодой женщины; в главной спальне их было четыре.
– Красивая сука, – беря одну из них в руки, заметила Беверли.
– Сука? – удивленно переспросил Айзенменгер.
– Я не имела в виду ничего оскорбительного, Джон.
Она легла на кровать, и он попытался сделать все возможное, чтобы на нее не смотреть.
– Может, передохнем? – спросила она, глядя в потолок.
Айзенменгер открыл шкаф и обнаружил, что тот заполнен женской одеждой и обувью.
– Боюсь, у нас нет на это времени, – с невозмутимым видом ответил он.
– Извини, не поняла?
Он оглянулся как раз в тот момент, когда она перекатилась на бок и приподнялась на локте, устремив на него невинный взгляд, так что ему потребовалось несколько мгновений на то, чтобы собраться с духом и повторить:
– Боюсь, у нас нет времени.
Она наградила его понимающей улыбкой и столь долгим многозначительным взглядом, который вмещал в себя все – от законов квантовой механики до примитивной пульсации в яйцах.
– Ну ладно, – промурлыкала она и поднялась с кровати. Похоже, у нее была страсть одергивать юбку и поправлять бюстгальтер.
Они вошли в кабинет, когда-то также являвшийся спальней, а теперь заваленный бумагами и папками. У окна располагался стол, на котором стояли плоский монитор и клавиатура. В противоположном углу находились диван и низкий кофейный столик, а перед ними телевизор и стереосистема. Вдоль стен стояли стеллажи, заполненные книгами и папками. В каком-то смысле это помещение являлось памятником профессиональным успехам Милроя – стены были увешаны обрамленными сертификатами и авторскими свидетельствами, сообщавшими обо всем, чего ему удалось достичь в жизни. Айзенменгер даже начал искать глазами значок велосипедиста и, не найдя такового, пришел к выводу, что Милрой так и не овладел ездой на велосипеде.
– Ну и ну, как он был горд собой, – заметила Беверли. – Но тебя он точно любил, – задумчиво добавила она, обнаружив еще одну фотографию Салли Милрой, на это раз с девочкой-подростком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57