А потом еще о чем-то пощебетала со мной, покачиваясь на одной ножке у моей кровати, и снова заставила повторить номер. Я добросовестно повторила.
– Теперь я за тебя спокойна, – констатировала она прежде, чем исчезнуть за дверью.
И в ту минуту я даже предположить не могла, как моя маленькая птичка на жердочке была далека от истины…
* * *
…Катастрофа, которая как-то связана с домом, где произошло убийство, еще одна мертвая женщина, которую не могут опознать так же, как меня. Кома с последующей амнезией, ребенок – мальчик или девочка, – которым я беременна. Весь вечер я перебирала все это, как четки, и ни на чем не могла остановиться. Все события, произошедшие со мной, могли иметь несколько взаимоисключающих объяснений: либо в прошлой жизни я была исключительно удачливой стервой (это даже тешило мое самолюбие), либо – исключительно удачливой простачкой (и это даже тешило мое чувство самосохранения). И весь вечер меня сверлила мысль, высказанная Теймури и гвоздем засевшая у меня в голове: «Мне кажется, что вы так сильно что-то хотели забыть в своем прошлом, что подбили на это свой организм, сделали его своим соучастником».
Соучастником. Термин в духе капитана Лапицкого. Может быть, он не так уж ошибается насчет меня, этот капитан?..
И только когда в незашторенное больничное окно вплыла полная луна, я позволила себе отключиться и не думать ни о чем. Полнолуние – не самое лучшее время для мрачных мыслей, они слишком легко превращаются в оборотней с волчьими клыками. Интересно, откуда я знаю об оборотнях – наверняка смотрела какой-нибудь фильмец в прокуренном кинотеатре повторного фильма. Сидя в середине зала с той женщиной, погибшей в катастрофе… Сидя на последнем ряду. Вот только с кем? С сентиментальным любителем блондинок и просроченных детективов майором Олегом Мариловым? Или с отцом будущего ребенка?..
Я вдруг обнаружила, что держу руку на животе, подчиняясь едва слышимому плеску живой волны. Но теперь эта волна шла не от ребенка, а от меня самой. Во всяком случае, ты теперь не одинока. Тебе есть для кого жить и кого защищать. И пока ты можешь спать спокойно.
– Спокойной ночи, – неожиданно нежно прошептала я и осторожно провела рукой по животу. – Надеюсь, ты слышишь меня. Конечно, слышишь.
…Они появились среди ночи. Я проснулась на секунду раньше их появления, может быть, во всем был виноват лунный свет, сочившийся сквозь веки. Может быть, подступившая к горлу тошнота, которая не оставляла меня даже во сне. И все равно я оказалась не готовой к этому тихому вороватому вторжению. Обычно никто не тревожил меня вот так, бесцеремонно, я слишком хорошо изучила нравы клиники за все то время, что находилась здесь. Но, может быть, нравы изменились… Во всяком случае, я не проявила особого беспокойства, когда эти двое бесшумно вкатили в палату каталку с жесткой дерматиновой обивкой и остановились рядом с кроватью. Оба ночных посетителя были в белых халатах, скорее всего – санитары. В мертвенно-бледном свете луны их лица казались похожими друг на друга – одинаково усталыми и деловито-зловещими. Никогда раньше я не видела ни одного из них.
Несколько секунд они стояли и пристально разглядывали меня.
– Спит? – спросил один из них свистящим шепотом.
» – Еще бы не спать, – так же тихо процедил второй. – Три часа ночи. Самый сон.
– Ну что, перекладываем?
– Может, разбудить?
– Давай так попробуем. А то возни не оберешься. Начнет расспрашивать про то да про се…
– Я не сплю, – кротко сказала я, разом прекращая их дискуссию.
Мой напрочь лишенный сна голос застал санитаров врасплох. Они синхронно хмыкнули и посмотрели друг на друга.
– Приказано отвезти, – после паузы сказал сторонник ранней побудки пациентов.
– В три часа ночи? – Я все еще не проявляла беспокойства. – Куда можно везти больного человека в три часа ночи?
– Лечиться, – невпопад ляпнул мой собеседник.
– Говорил же, возни не оберемся, – вздохнул его напарник. – Но раз уж проснулись – добро пожаловать в больничный «Мерседес». Спускайте лапки с кровати, прокатим с ветерком.
– Что это за ночное вторжение? Неужели нельзя все отложить до утра? – Я позволила себе покапризничать.
– Приказано отвезти – и все, – тупо пробубнил санитар.
Его товарищ оказался оригинальнее. Во всяком случае – убедительней.
– Слушай, голубка, наше дело маленькое. Получили распоряжение от дежурного врача. Ему можешь устраивать истерики, а с нас что возьмешь? Мы – твари подневольные. И ты у нас не первая. Так что – вперед и с песней. Сама с места снимешься или тебе помочь?
– Отвернитесь, пожалуйста, мне нужно надеть халат. Они терпеливо подождали, пока я оделась, но тут уже мне расхотелось отправляться куда-то на этом допотопном медицинском транспорте.
– Пожалуй, это лишнее, – надменно сказала я, кивая на каталку. – Я прекрасно могу дойти и сама.
– Сама до крематория дойдешь в свое время, – так же надменно ответил один из санитаров, – у нас здесь строго насчет распоряжений.
Мне оставалось только подчиниться.
Спустя минуту мы были уже в коридоре. За столиком дежурной сестры горел свет, но самой сестры не было. Я подумала о том, что сегодня наверняка дежурит Машка Гангус: в отличие от сердобольной Насти, которая все время пропадала у меня, и Эллочки, которая все время исчезала где-то за суперобложкой Бэл Кауфман, практичная Машка предпочитала ночные приключения в одиночных палатах выздоравливающих автогонщиков. Их в отделении было двое, оба – с черепно-мозговыми травмами. И Машка, если верить Насте, находила это безумно романтичным. Ей вообще нравились мужчины с черепно-мозговыми травмами – они пили спирт, который Машка крала в невероятных количествах, особенно отчаянно…
Я забеспокоилась только тогда, когда мы благополучно миновали наше отделение, пустой этаж лабораторий и процедурных кабинетов, и по застекленному переходу перебрались в то крыло клиники, в котором я никогда не была.
– Куда это мы направляемся? – спросила я у своих спутников.
Ни один из них не удостоил меня ответом.
…Я даже не подозревала, что клиника может быть такой огромной. Сейчас, ночью, она напоминала уснувший, утомившийся город. В нем существовали темные и светлые коридоры, хлопанье дверей, тихое позвякивание ведер и шприцев в автоклавах, чьи-то приглушенные голоса и территория абсолютно мертвой тишины. Несколько раз мы опускались и поднимались на грузовых лифтах. В последнем из них, тускло освещенном, я вдруг подумала о том, что могу затеряться в чреве клиники навсегда. И никто не найдет меня, и я никогда не узнаю, что кто-то все-таки меня искал…
Странно, но я даже не заметила, как кто-то из санитаров открыл своим ключом дверь пожарного выхода и мы наконец-то оказались в длинном, похожем на кишку коридоре с целым рядом дверей. Они остановились возле одной из них, пятой по счету, и уверенно толкнули ее.
Я оказалась в предбаннике операционной. Сквозь неплотно прикрытую дверь в самое операционную маячили потухшие глаза ламп. А из троих, присутствующих в комнате, я знала только одного – анестезиолога Павлика. Ни женщина, ни мужчина, которые лениво болтали с анестезиологом, были мне незнакомы. Они были незнакомы мне, но сразу же вызвали чувство стойкой антипатии. Чересчур красивая женщина с лицом преуспевающей стервы и чересчур основательный мужчина с неровной линией губ, вальяжно разлегшейся под внушительного размера носом. Мужчина курил трубку (дешевое пижонство), а женщина внимательно рассматривала какие-то рентгеновские снимки, отпуская по их поводу дежурные врачебные шутки. Все они были в светло-голубой хирургической униформе и таких же бахилах.
«Бахилы» – забавное слово. Как хорошо, что оно мне известно. Значит, не все потеряно…
– А вот и они, – приветствовал наше появление Павлик. – Все в порядке?
– Доставили в лучшем виде, – самодовольно сказал один из санитаров. – Сдаем с рук на руки.
Я вдруг поняла, чей голос слышала прошлой ночью, после безумной поездки с капитаном Лапицким.
Анестезиолог Павлик. Конечно, он мелькал у меня перед глазами, с тех пор как пришла в себя. Он был с Теймури, когда я увидела грузина первый раз. Но тогда анестезиолог не говорил ни слова, только удовлетворенно улыбался. Я отнесла это к его чрезмерной застенчивости и чрезмерному румянцу на щеках…
Вот только почему он околачивался в ту ночь в приемном покое в качестве дежурного врача? Обычно этот неблагодарный ночной хлеб не грызут специалисты его класса…
Но сам Павлик не дал мне додумать эту мысль до конца.
– Отлично, ребята. Вы свободны.
Дверь за санитарами закрылась, и мне почему-то показалось, что именно с таким звуком захлопывается мышеловка.
– Что происходит? – спросила я только потому, чтобы не думать о мышеловке.
Павлик вздрогнул, преуспевающая Стерва оторвалась наконец от своих снимков, а чересчур основательный мужчина выпустил клуб особенно густого дыма.
– Все в порядке, – анестезиолог мгновенно взял себя в руки и даже похлопал меня по плечу.
– Почему меня привезли сюда среди ночи?
– Пациентам не стоит задавать вопросов, тем более таким склочным голосом.
Мужчина бесстыдно и внимательно рассматривал меня. Стерва же отозвала Павлика в сторону и начала что-то выговаривать ему. Из всего приглушенного разговора я разобрала только слово «люминал» и «ты же сама понимаешь, экстремальная ситуация».
Я попыталась сесть, и находящиеся в комнате люди никак не отреагировали на это, предоставив Павлику объяснение со мной.
– Не стоит волноваться, – попытался он утешить меня, по-прежнему никак ко мне не обращаясь, и я вдруг с острым любопытством подумала о том, как же они называют меня, девушку без имени, между собой, – ничего такого не произошло.
– Ничего такого, что не могло бы подождать до утра? – настаивала я.
– Ничего страшного, – стушевавшись, уточнил Павлик.
– Не стоит ей ничего объяснять, – решительно прерывая наши пререкания, сказала Стерва. – Время, время, мальчик мой. Никаких проколов быть не должно.
– Это связано с моим ребенком? – Я почувствовала неизвестный мне доселе панический страх и даже попыталась прикрыть рукой живот.
Мой вопрос произвел эффект разорвавшейся бомбы, Лица у всех троих вытянулись, исказились и застыли, – как африканские ритуальные маски. Мужчина даже вытащил трубку изо рта и еще пристальнее посмотрел на меня: теперь к бесстыдству присоединилось выражение плохо скрытого разочарования.
– Шит, – тихо выругалась Стерва, выразительно глядя на Павлика.
И снова я узнала это слово – «дерьмо» – на том самом развязном английском, на котором убили Кеннеди…
– Что-то с ребенком? – настойчиво повторила я. – Почему меня привезли в операционную?
Никто не отвечал. Секунды складывались в минуты, а в комнате висела гнетущая тишина. Первой пришла в себя женщина. Она подошла ко мне и участливо коснулась плеча.
– Давайте отложим тягостные объяснения до утра.
– Нет, – упрямо настаивала я, – давайте объяснимся сейчас.
– Хорошо. Последние показания обследований малоутешительны. Необходимо срочное хирургическое вмешательство.
– Это связано с ребенком?
– Лара! – не выдержав, перебил женщину Павлик. – Лара, не стоит…
Но, кажется, меня больше не занимали ни холеная стерва Лара, ни анестезиолог Павлик. Я не отрываясь смотрела на мужчину. В его лице, не слишком выразительном, но запоминающемся, была какая-то скрытая, враждебная мне сила. Его бесстрастные глаза всасывали меня, как две воронки, а легкая ухмылка, разрезающая губы – неровно, как тупой нож консервную банку, – лишала остатков сил.
– Не стоит беспокоиться, дорогая, – очень тихим голосом сказал он. – Верьте нам, все будет хорошо. Вы верите?
Я ничего не ответила. Не смогла ответить. Лицо мужчины дробилось за клубами сизого дыма, но теперь оно странно приблизилось ко мне, я даже могла различить маленькие колючие точки зрачков и несколько крупных оспин на правой щеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66