Хотя ты и сломала всю мою жизнь.
Лицо его исказила гримаса отчаяния, восхищения и жалости – то ли ко мне, то ли к себе: Я почувствовала, как тело его мелко вибрирует. Он так крепко сжал меня в объятьях, что у меня хрустнули атрофировавшиеся за время болезни сонные кости.
– Полегче, полегче, Эрик, – прошептала я ему. – Не забывай, откуда ты меня выудил…
– Да… Прости меня, пожалуйста… Я буду предельно нежен.
– Нежен?..
Интересно, тот человек, от которого я ждала ребенка, был ли он предельно нежен со мной? Эрик должен знать, ведь он всегда был рядом…
– Эрик, скажи мне, как звали человека, которого я любила?
– Разве ты кого-нибудь когда-нибудь любила?.. Он стал покрывать мое лицо беспорядочными поцелуями. Легкие вначале, они становились все тяжелее и тяжелее, накрывая меня прозрачной волной страсти. Халат, символически поддерживаемый поясом, был сомнительным укрытием, он пал первым, и руки Эрика углубились в мое тело. Они входили в него с двух сторон, действуя совершенно независимо друг от друга. Так вот почему «жиголо», успела подумать я… Такое умение обольщать кончиками пальцев должно хорошо оплачиваться. С ним нужно выступать на базарных площадях и собирать толпы зевак, которые не знают о любовных играх ничего, кроме запаха пота и баранины с черносливом, съеденной за ужином… Черт возьми, баранина и чернослив, спутники нашей единственной связи, если верить Эрику… «Браунинг» вполне может поместиться в дамский концертный ридикюль, если верить капитану Лапицкому… Память может вернуться внезапно, если верить нейрохирургу Теймури… Почему я все должна принимать на веру?
…Эрик не спешил. Судя по всему, он слишком долго ждал этого, чтобы спешить. Первый мальчишеский порыв прошел, и теперь его руки укачивали меня, усыпляли бдительность, они готовы были отступить, но не отступали.
Теперь мое тело существовало вне зависимости от меня, оно прислушивалось к рукам Эрика, оно было не против… Видимо, двухмесячная кома подкосила боевой дух Анны и сломала все ее установки насчет инцеста.
– Анна, Анна, – его пальцы пробежали по моему лицу и неожиданно замерли. В самый неподходящий момент. Когда я уже была готова принять его…
Когда я была уже готова принять его, что-то остановило Эрика. Он уперся руками в мою голую грудь и откинул голову, тяжело дыша.
– Нет… Я не могу. Нет. Мне нужно привыкнуть к тебе нынешней…
– Ты же говорил, что привык, – на секунду мне стало даже обидно. Похоже, Эрик мелко сводил счеты с той прежней Анной.
– Я-то привык… Мне даже нравится твоя нынешняя мордашка, она не такая циничная, и вполне-вполне… Я привык. Вот только он… – Эрик скосил глаза вниз, в пах, – вот только он, похоже, не совсем адаптировался. Он же столько лет хотел совсем другую…
– Совсем другую? Разве я сегодняшняя так уж отличаюсь от себя прежней?
– Да нет, – Эрик досадливо поморщился. – Но ему-то это не объяснишь…
– У тебя был шанс, Эрик Моргенштерн, – сказала я. – У тебя был шанс, и ты его упустил. А теперь закончим наши прения. Мне нужно побыть одной и переварить все то, о чем ты мне сказал. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, любовь моя, – Эрик все еще дрожал, но старался выглядеть спокойным. Какая-то мысль все еще точила, все еще грызла его. И это не было связано с жалкой попыткой романтической ночной любви. Но мне некогда было разбираться в чувствах Эрика, мне нужно было привести в порядок свои.
Если это еще возможно.
Я вернулась к себе в комнату. Чужой махровый халат, еще несколько минут назад казавшийся таким уютным, жег мне тело. Я сбросила его и облачилась в старый, больничный, который еще помнил блаженное неведение прошлой жизни: милого Теймури, милую Настю… И даже капитана Лапицкого с его милыми и вполне щадящими мою психику следственными экспериментами. Но успокоение, которого я так ждала, не пришло… Если все, что рассказал Эрик, – правда, мне не позавидуешь. Мне не у кого искать защиты, да и он не может защитить меня. То, ради чего Анна затеяла всю эту рискованную игру, потеряно. И даже если не безвозвратно (я все еще надеялась, что ко мне вернется память), то неизвестно, как всем этим распорядиться… Я не помню ни одного человека, который мог бы реально помочь Анне (помочь мне, черт возьми, ведь я же и есть Анна!), и если у нее (у меня!) был до катастрофы какой-то стройный план, то я в моем нынешнем состоянии этого плана лишена.
Нужны документы (я думала об этом трезво, так же, как, наверное, думала Анна), возможно, здесь поможет Эрик. Но что толку от документов? Легче всего вернуться в клинику и продолжать разыгрывать полную амнезию. Но я не знаю, хватит ли у меня сил притворяться перед этим иезуитом-капитаном.
Боже мой, я даже не знаю, что это за клиника… Уехать с первым встречным было верхом легкомыслия. Позволить узнать о себе такие страшные подробности тоже было верхом легкомыслия… Выхода нет. Ты уже не сможешь никем стать до конца – ни Анной, которая все знала о себе, ни той девочкой в больнице, которая не знала о себе ничего. Единственной правдой было только то, что ты ждала ребенка. Но тебе сделали аборт… Невыносимо. Это невыносимо… Знал ли о ребенке Эрик?..
Это состояние полузнания-полуправды изматывало меня. Но мне необходимо на чем-то остановиться. Анна совпадала с моими внутренними ощущениями, она подошла ко мне достаточно близко. Да нет, я и есть она…
Скорее всего. Интересно, что по этому поводу думают «занюханные хиппи»?.. От нервного напряжения я почувствовала, что проваливаюсь в сон. Неплохая защитная реакция, поздравляю…
Нет, это не было ни сном, ни дремой, скорее – обрывки воспоминаний: развороченная выстрелами грудь, гильзы, выскакивающие из обоймы, – и это как-то связано со мной… И обрывки фразы, от которой стынет в жилах засыпающая кровь: беги до конца. Беги, кролик, беги. Бег зайца через поля.
Одиночество бегуна на длинную дистанцию…Пробуждение не было похоже ни на что. Еще никто так бесцеремонно не обращался со мной, даже санитары в больнице. В первый момент мне даже показалось, что это раскаявшийся Эрик забрался в постель и настойчиво касается моего лица. Но секундное ожидание и секундное наваждение сразу же прошло.
Это были чужие руки. Они обхватили меня за шею – так, что хрустнули позвонки, – и резко подняли в постели. От неожиданности я уперлась в чью-то грудь.
– А ты, я смотрю, совсем потеряла осторожность. Стареешь, что ли? Хотя на твоем месте я бы состарился и умер поскорее. Это было бы лучшим выходом. И ты могла бы избежать крупных неприятностей… – услышала я бесцветный тихий голос. – С возвращеньицем, дорогуша!..
И почти сразу же зажегся свет. Пустая еще несколько минут назад комната оказалась заполненной людьми. У дверей стояли двое с непроницаемыми лицами, гладкими и блестящими, как туши тюленей. Один из двоих, видимо, и включил свет. А прямо передо мной, на кровати, сидел обладатель бесцветного голоса – пугающе интеллигентного вида человек в добротном костюме, Я уже видела его на пленке со дня рождения Анны.
Со своего дня рождения.
Ни единой лишней складки на брюках, ни единого лишнего волоска в прическе, ни единого изъяна в стильной оправе очков – ни дать ни взять профессор математики из Беркли, обладатель породистой собаки и породистой любовницы.
Я инстинктивно запахнула халат, а два шкафа, подпиравшие дверной косяк, синхронно хмыкнули.
– Ну, здравствуй, здравствуй, красавица, – тем же бесцветным голосом произнес профессор математики, и ни один мускул не дрогнул на его холеном пергаментном лице. – Тебя и не узнать. Скажи, кто так мастерски изменил тебе фасад, и я направлю к нему свою постылую жену.
– Кардинально изменилась, – вставил реплику один из стоявших у двери.
– Но, надеюсь, твоя паскудная сущность осталась не потревоженной… Или я ошибаюсь, Анна? – Профессор даже не обратил внимания на постороннюю оценку, он привык прислушиваться только к себе.
– Я не знаю вас, – я старалась сохранить достоинство, насколько это было возможно, сидя с растрепанными волосами и в выцветшем больничном халате, – кто вы?
И снова – синхронный, все понимающий смешок истуканов-телохранителей. Ничего хорошего он не сулит, разве что контрольный выстрел в голову или удар бритвой по беззащитному горлу. Но даже не это смертельно испугало меня, нет: отсутствие какой бы то ни было реакции у моего собеседника. Неважно начинается жизнь за стенами клиники.
– Вот теперь я тебя узнаю, – удовлетворенно констатировал профессор. – Такая же изворотливая сучка, какой была всегда. Ни одна пластическая операция этого не исправит.
– Кто вы? – Я попыталась вложить в вопрос все то вежливое отчаяние, которое комом стояло в горле.
– Всегда подозревал, что ты хорошая актриса. И в мужестве тебе не откажешь… Что ж, если ты решила пойти до конца, то должна была предположить, что мы поджидаем тебя на конечной остановке. Или совсем потеряла нюх, дорогуша?
– Я действительно не знаю… Не помню. Должно быть, мы были знакомы… Я не исключаю этого… Но в таком случае Эрик должен был сказать вам…
– Твой изворотливый гаденыш-братец уже ничего не скажет. В отличие от тебя, – он приподнял мой подбородок тонким указательным пальцем. – Так что собирайся, поехали.
Я почувствовала, что мой подбородок, насаженный на кол этого властно-вялого пальца, задрожал. Он тоже почувствовал это и впервые улыбнулся, если можно было назвать улыбкой косметическую растяжку рта.
– Да ты, кажется, слегка струхнула, сучка? О чем же ты раньше думала? Это взрослые игры, и играть в них нужно по-взрослому. И отвечать за все, что натворила, тоже.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – я решила придерживаться единственно верной линии. В конце концов, я так не похожа на прежнюю Анну, что можно попытаться убедить его в моей полной непричастности к ней.
– Заткнись и не зли меня.
Он наконец отпустил меня, легко поднялся с кровати и вышел, не оборачиваясь. Его телохранители даже не дали мне переодеться. Я и сама бы не стала делать этого, – слишком уж плотоядными были их жгуче-любопытные взгляды.
…То, что я увидела в соседней комнате, повергло меня в шок: посреди комнаты, в груде развороченных коробок, лежал мертвый Эрик.
Если бы не один из телохранителей, поддержавший меня, я бы упала рядом с Эриком. Труп человека, который всего лишь час назад ласкал мое изменившееся лицо, был так несправедлив, так нелеп, так не правдоподобен, что я отказалась верить в реальность происходящего. Молча освободившись от телохранителя, даже не соображая, что делаю, я присела перед Эриком на корточки и требовательно затрясла его за плечо:
– Эрик, Эрик, что с тобой? Вставай, Эрик…
– А как ты думаешь, что с ним? – как сквозь вату услышала я голос своего интеллигентного мучителя. – И считай, что ему повезло. Ты так легко не отделаешься. Так что готовься к худшему.
Боже мой, только теперь я поняла, чего мне так не хватало, чего я хотела все это время – легкой смерти, с аккуратной дыркой в яблочке мозга. Точно такой же, которая торчала сейчас во впалом смуглом виске Эрика. Я коснулась ее, пытаясь стереть, пытаясь вернуть виску его первозданную чистоту. Ничего не получается, ничего нельзя вернуть…
– По-моему, наша девонька взволнована? – ни к кому не обращаясь, сказал человек в очках. – Кто бы мог подумать, что вид мертвого тела повергнет ее в такое уныние… А как же насчет бедолаги-банкира, которого вы подстрелили как куропатку? Тоже рефлексировала у трупа? Забирайте ее, ребята. Пора сматываться…
Он произнес это деловитым тоном, но так и не сдвинулся с места, а взял со стола недопитую бутылку водки и плеснул ее в рюмку.
– Твоя? – спросил он.
– Что? – не поняла я.
– Рюмка – твоя или покойника? Мне-то его мыслишки не нужны, а вот в твоей голове не мешало бы покопаться…
– Я никуда не пойду, – с тихим отчаянием сказала я, все еще не отнимая ладони от холодеющего виска Эрика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Лицо его исказила гримаса отчаяния, восхищения и жалости – то ли ко мне, то ли к себе: Я почувствовала, как тело его мелко вибрирует. Он так крепко сжал меня в объятьях, что у меня хрустнули атрофировавшиеся за время болезни сонные кости.
– Полегче, полегче, Эрик, – прошептала я ему. – Не забывай, откуда ты меня выудил…
– Да… Прости меня, пожалуйста… Я буду предельно нежен.
– Нежен?..
Интересно, тот человек, от которого я ждала ребенка, был ли он предельно нежен со мной? Эрик должен знать, ведь он всегда был рядом…
– Эрик, скажи мне, как звали человека, которого я любила?
– Разве ты кого-нибудь когда-нибудь любила?.. Он стал покрывать мое лицо беспорядочными поцелуями. Легкие вначале, они становились все тяжелее и тяжелее, накрывая меня прозрачной волной страсти. Халат, символически поддерживаемый поясом, был сомнительным укрытием, он пал первым, и руки Эрика углубились в мое тело. Они входили в него с двух сторон, действуя совершенно независимо друг от друга. Так вот почему «жиголо», успела подумать я… Такое умение обольщать кончиками пальцев должно хорошо оплачиваться. С ним нужно выступать на базарных площадях и собирать толпы зевак, которые не знают о любовных играх ничего, кроме запаха пота и баранины с черносливом, съеденной за ужином… Черт возьми, баранина и чернослив, спутники нашей единственной связи, если верить Эрику… «Браунинг» вполне может поместиться в дамский концертный ридикюль, если верить капитану Лапицкому… Память может вернуться внезапно, если верить нейрохирургу Теймури… Почему я все должна принимать на веру?
…Эрик не спешил. Судя по всему, он слишком долго ждал этого, чтобы спешить. Первый мальчишеский порыв прошел, и теперь его руки укачивали меня, усыпляли бдительность, они готовы были отступить, но не отступали.
Теперь мое тело существовало вне зависимости от меня, оно прислушивалось к рукам Эрика, оно было не против… Видимо, двухмесячная кома подкосила боевой дух Анны и сломала все ее установки насчет инцеста.
– Анна, Анна, – его пальцы пробежали по моему лицу и неожиданно замерли. В самый неподходящий момент. Когда я уже была готова принять его…
Когда я была уже готова принять его, что-то остановило Эрика. Он уперся руками в мою голую грудь и откинул голову, тяжело дыша.
– Нет… Я не могу. Нет. Мне нужно привыкнуть к тебе нынешней…
– Ты же говорил, что привык, – на секунду мне стало даже обидно. Похоже, Эрик мелко сводил счеты с той прежней Анной.
– Я-то привык… Мне даже нравится твоя нынешняя мордашка, она не такая циничная, и вполне-вполне… Я привык. Вот только он… – Эрик скосил глаза вниз, в пах, – вот только он, похоже, не совсем адаптировался. Он же столько лет хотел совсем другую…
– Совсем другую? Разве я сегодняшняя так уж отличаюсь от себя прежней?
– Да нет, – Эрик досадливо поморщился. – Но ему-то это не объяснишь…
– У тебя был шанс, Эрик Моргенштерн, – сказала я. – У тебя был шанс, и ты его упустил. А теперь закончим наши прения. Мне нужно побыть одной и переварить все то, о чем ты мне сказал. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, любовь моя, – Эрик все еще дрожал, но старался выглядеть спокойным. Какая-то мысль все еще точила, все еще грызла его. И это не было связано с жалкой попыткой романтической ночной любви. Но мне некогда было разбираться в чувствах Эрика, мне нужно было привести в порядок свои.
Если это еще возможно.
Я вернулась к себе в комнату. Чужой махровый халат, еще несколько минут назад казавшийся таким уютным, жег мне тело. Я сбросила его и облачилась в старый, больничный, который еще помнил блаженное неведение прошлой жизни: милого Теймури, милую Настю… И даже капитана Лапицкого с его милыми и вполне щадящими мою психику следственными экспериментами. Но успокоение, которого я так ждала, не пришло… Если все, что рассказал Эрик, – правда, мне не позавидуешь. Мне не у кого искать защиты, да и он не может защитить меня. То, ради чего Анна затеяла всю эту рискованную игру, потеряно. И даже если не безвозвратно (я все еще надеялась, что ко мне вернется память), то неизвестно, как всем этим распорядиться… Я не помню ни одного человека, который мог бы реально помочь Анне (помочь мне, черт возьми, ведь я же и есть Анна!), и если у нее (у меня!) был до катастрофы какой-то стройный план, то я в моем нынешнем состоянии этого плана лишена.
Нужны документы (я думала об этом трезво, так же, как, наверное, думала Анна), возможно, здесь поможет Эрик. Но что толку от документов? Легче всего вернуться в клинику и продолжать разыгрывать полную амнезию. Но я не знаю, хватит ли у меня сил притворяться перед этим иезуитом-капитаном.
Боже мой, я даже не знаю, что это за клиника… Уехать с первым встречным было верхом легкомыслия. Позволить узнать о себе такие страшные подробности тоже было верхом легкомыслия… Выхода нет. Ты уже не сможешь никем стать до конца – ни Анной, которая все знала о себе, ни той девочкой в больнице, которая не знала о себе ничего. Единственной правдой было только то, что ты ждала ребенка. Но тебе сделали аборт… Невыносимо. Это невыносимо… Знал ли о ребенке Эрик?..
Это состояние полузнания-полуправды изматывало меня. Но мне необходимо на чем-то остановиться. Анна совпадала с моими внутренними ощущениями, она подошла ко мне достаточно близко. Да нет, я и есть она…
Скорее всего. Интересно, что по этому поводу думают «занюханные хиппи»?.. От нервного напряжения я почувствовала, что проваливаюсь в сон. Неплохая защитная реакция, поздравляю…
Нет, это не было ни сном, ни дремой, скорее – обрывки воспоминаний: развороченная выстрелами грудь, гильзы, выскакивающие из обоймы, – и это как-то связано со мной… И обрывки фразы, от которой стынет в жилах засыпающая кровь: беги до конца. Беги, кролик, беги. Бег зайца через поля.
Одиночество бегуна на длинную дистанцию…Пробуждение не было похоже ни на что. Еще никто так бесцеремонно не обращался со мной, даже санитары в больнице. В первый момент мне даже показалось, что это раскаявшийся Эрик забрался в постель и настойчиво касается моего лица. Но секундное ожидание и секундное наваждение сразу же прошло.
Это были чужие руки. Они обхватили меня за шею – так, что хрустнули позвонки, – и резко подняли в постели. От неожиданности я уперлась в чью-то грудь.
– А ты, я смотрю, совсем потеряла осторожность. Стареешь, что ли? Хотя на твоем месте я бы состарился и умер поскорее. Это было бы лучшим выходом. И ты могла бы избежать крупных неприятностей… – услышала я бесцветный тихий голос. – С возвращеньицем, дорогуша!..
И почти сразу же зажегся свет. Пустая еще несколько минут назад комната оказалась заполненной людьми. У дверей стояли двое с непроницаемыми лицами, гладкими и блестящими, как туши тюленей. Один из двоих, видимо, и включил свет. А прямо передо мной, на кровати, сидел обладатель бесцветного голоса – пугающе интеллигентного вида человек в добротном костюме, Я уже видела его на пленке со дня рождения Анны.
Со своего дня рождения.
Ни единой лишней складки на брюках, ни единого лишнего волоска в прическе, ни единого изъяна в стильной оправе очков – ни дать ни взять профессор математики из Беркли, обладатель породистой собаки и породистой любовницы.
Я инстинктивно запахнула халат, а два шкафа, подпиравшие дверной косяк, синхронно хмыкнули.
– Ну, здравствуй, здравствуй, красавица, – тем же бесцветным голосом произнес профессор математики, и ни один мускул не дрогнул на его холеном пергаментном лице. – Тебя и не узнать. Скажи, кто так мастерски изменил тебе фасад, и я направлю к нему свою постылую жену.
– Кардинально изменилась, – вставил реплику один из стоявших у двери.
– Но, надеюсь, твоя паскудная сущность осталась не потревоженной… Или я ошибаюсь, Анна? – Профессор даже не обратил внимания на постороннюю оценку, он привык прислушиваться только к себе.
– Я не знаю вас, – я старалась сохранить достоинство, насколько это было возможно, сидя с растрепанными волосами и в выцветшем больничном халате, – кто вы?
И снова – синхронный, все понимающий смешок истуканов-телохранителей. Ничего хорошего он не сулит, разве что контрольный выстрел в голову или удар бритвой по беззащитному горлу. Но даже не это смертельно испугало меня, нет: отсутствие какой бы то ни было реакции у моего собеседника. Неважно начинается жизнь за стенами клиники.
– Вот теперь я тебя узнаю, – удовлетворенно констатировал профессор. – Такая же изворотливая сучка, какой была всегда. Ни одна пластическая операция этого не исправит.
– Кто вы? – Я попыталась вложить в вопрос все то вежливое отчаяние, которое комом стояло в горле.
– Всегда подозревал, что ты хорошая актриса. И в мужестве тебе не откажешь… Что ж, если ты решила пойти до конца, то должна была предположить, что мы поджидаем тебя на конечной остановке. Или совсем потеряла нюх, дорогуша?
– Я действительно не знаю… Не помню. Должно быть, мы были знакомы… Я не исключаю этого… Но в таком случае Эрик должен был сказать вам…
– Твой изворотливый гаденыш-братец уже ничего не скажет. В отличие от тебя, – он приподнял мой подбородок тонким указательным пальцем. – Так что собирайся, поехали.
Я почувствовала, что мой подбородок, насаженный на кол этого властно-вялого пальца, задрожал. Он тоже почувствовал это и впервые улыбнулся, если можно было назвать улыбкой косметическую растяжку рта.
– Да ты, кажется, слегка струхнула, сучка? О чем же ты раньше думала? Это взрослые игры, и играть в них нужно по-взрослому. И отвечать за все, что натворила, тоже.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – я решила придерживаться единственно верной линии. В конце концов, я так не похожа на прежнюю Анну, что можно попытаться убедить его в моей полной непричастности к ней.
– Заткнись и не зли меня.
Он наконец отпустил меня, легко поднялся с кровати и вышел, не оборачиваясь. Его телохранители даже не дали мне переодеться. Я и сама бы не стала делать этого, – слишком уж плотоядными были их жгуче-любопытные взгляды.
…То, что я увидела в соседней комнате, повергло меня в шок: посреди комнаты, в груде развороченных коробок, лежал мертвый Эрик.
Если бы не один из телохранителей, поддержавший меня, я бы упала рядом с Эриком. Труп человека, который всего лишь час назад ласкал мое изменившееся лицо, был так несправедлив, так нелеп, так не правдоподобен, что я отказалась верить в реальность происходящего. Молча освободившись от телохранителя, даже не соображая, что делаю, я присела перед Эриком на корточки и требовательно затрясла его за плечо:
– Эрик, Эрик, что с тобой? Вставай, Эрик…
– А как ты думаешь, что с ним? – как сквозь вату услышала я голос своего интеллигентного мучителя. – И считай, что ему повезло. Ты так легко не отделаешься. Так что готовься к худшему.
Боже мой, только теперь я поняла, чего мне так не хватало, чего я хотела все это время – легкой смерти, с аккуратной дыркой в яблочке мозга. Точно такой же, которая торчала сейчас во впалом смуглом виске Эрика. Я коснулась ее, пытаясь стереть, пытаясь вернуть виску его первозданную чистоту. Ничего не получается, ничего нельзя вернуть…
– По-моему, наша девонька взволнована? – ни к кому не обращаясь, сказал человек в очках. – Кто бы мог подумать, что вид мертвого тела повергнет ее в такое уныние… А как же насчет бедолаги-банкира, которого вы подстрелили как куропатку? Тоже рефлексировала у трупа? Забирайте ее, ребята. Пора сматываться…
Он произнес это деловитым тоном, но так и не сдвинулся с места, а взял со стола недопитую бутылку водки и плеснул ее в рюмку.
– Твоя? – спросил он.
– Что? – не поняла я.
– Рюмка – твоя или покойника? Мне-то его мыслишки не нужны, а вот в твоей голове не мешало бы покопаться…
– Я никуда не пойду, – с тихим отчаянием сказала я, все еще не отнимая ладони от холодеющего виска Эрика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66