Но от этого мне стало только хуже. Выпустив гремящую, как жесть, ткань, я протянула Насте свои открытые ладони.
– Скажи мне, пожалуйста, чьи это руки?! Чьи они? Кому они принадлежат на самом деле?!. И эти глаза? – Я изо всех сил ударила себя по глазам. – Что они видели раньше?!. Скажи мне, что? Я больше не могу… Не могу так… Не могу, не могу…
Она крепко обняла меня за плечи, встряхнула и снова прижала к себе:
– Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя… Прошу тебя… Все будет хорошо, нужно только подождать… Все обязательно вернется, вот увидишь… Ты проснешься и вспомнишь… Или вспомнишь просто так…
Ее руки очень хотели успокоить меня – и не успокаивали. Никто никогда не сможет меня успокоить. «Никто» и «никогда» – это единственные слова, которые принадлежат мне по праву.
– Все-все. Все в порядке, – мне стало стыдно за глупую, но неизбежную истерику, я молча высвободилась из рук медсестры. – Простите меня.
– Ничего. Хотите сигарету?
Сигарета. Это что-то новенькое. Я даже не думала о куреве (откуда только это слово – «курево»?), ни разу об этом не вспомнила…
– Хочу. Давайте сюда ваши сигареты.
Настя вытащила из карманов, казавшихся бездонными, целую россыпь сигарет. Удобно устроившись у меня в ногах, она аккуратно разложила сигареты перед собой – ни дать ни взять маленькая девочка с фантиками…
– Какие предпочитаете? – весело, даже чересчур весело спросила она.
– Все равно. Я даже не знаю, курила ли я когда-нибудь раньше.
– Вот сейчас и узнаем, – Насте очень хотелось поддержать меня. – Во всяком случае, одной вашей тайной станет меньше. Выбирайте – есть «Мальборо», «Житан» для особо продвинутых и «Беломор» для особо стильных…
– Даже не знаю.
– Или вот еще – гордость коллекции. Очень крутые сигареты, такие не продаются, их презентуют нашему Теймури в знак особой благодарности за удачно склеенные черепа. Я даже названия не могу прочесть. Берите…
– Теймури – это кто? – Я осторожно, двумя пальцами, взяла длинную тонкую сигарету и поднесла к лицу: ореховый запах мог бы пообещать мне что угодно.
– Наш ведущий нейрохирург. Мировой мужик. Это он вас собрал. Давайте я вам прикурю…
Настя щелкнула зажигалкой.
Ничего себе испытание. Я осторожно затянулась и тотчас же закашлялась. Очарование легкого орехового запаха сразу ушло, но я мужественно продолжала вдыхать дым и спустя минуту почувствовала себя лучше.
– Ну как? – спросила Настя, испытующе глядя на меня.
– По-моему, неплохо. По-моему, я была заядлой курильщицей, – я позволила себе улыбнуться, ведь еще никто не запрещал мне маленькие радости.
Голова с непривычки кружилась, я даже почувствовала легкое опьянение и стала исподтишка наблюдать за Настей, которая искусно выпускала дым через ноздри.
– Здорово у тебя получается, – одобрила я. – Теперь будем курить вместе…
– Я не против.
Мы рассмеялись, довольные друг другом.
– А теперь расскажи мне об этом твоем нейрохирурге, – должно быть, это тот самый врач с труднопроизносимым грузинским отчеством. Отчество было первым, что я не запомнила, но имя оказалось вполне ласковым, похожим на неумелую, но старательную трель флейты – «Теймури»… За неделю я уже несколько раз общалась с ним – обстоятельные разговоры с умолчанием диагноза и риторическими вопросами; невинные на первый взгляд ловушки – то, чего я боялась больше всего.
– Потрясный мужик! Умница и красавец, и потом, такая борода! Тебе нравятся бородатые грузины?
– Не знаю… – я действительно не знала.
– Первые полгода я пыталась его закадрить, но он неприступен, как витязь в тигровой шкуре. Ты почему улыбаешься?
– Не знаю… Твой витязь в тигровой шкуре, ты сама, этот дурацкий капитан из органов – круг знакомых растет, – мне пора заводить записную книжку, ты не находишь?
Я легкомысленно произнесла это и тотчас же осеклась: тогда в эту же записную книжку стоит внести и погибшего Олега Марилова. И погибшую женщину, имени которой не знаю. Была ли у меня в прошлой жизни записная книжка? И если да – то кто в ней отирался?
…Додумать я не успела – дверь палаты резко распахнулась, и на пороге, как будто материализовавшись из Настиного необязательного трепа, появился высокий бородатый человек в халате нараспашку.
Я уже видела его – в самый первый день, когда пришла в себя, и потом. Видела смутно, как сквозь пелену, как сквозь слюдяное оконце дома, в котором я никогда не была. Он приходил ко мне нечасто, во всяком случае – реже, чем другие врачи (все они были для меня на одно лицо). Но оставался надолго – особенно в первые дни.
Нейрохирург мгновенно оценил обстановку – мизансцена была еще та: медсестра и пациентка, расположившись в непосредственной близости друг от друга, самозабвенно курят сигареты.
– Привет, девчонки, – хмуро сказал он. – Это что еще за посиделки?
Настя густо покраснела – то ли от смущения, то ли от еще не до конца изжитой влюбленности. Но, несмотря на румянец, она спокойно затушила сигарету и вполне независимо произнесла:
– Так виделись уже, Теймури Шалвович.
– Ты, я смотрю, времени зря не теряешь, приобщаешь пациентов к здоровому образу жизни. Гляди, уволю без выходного пособия.
– Давайте-давайте, посмотрим, где вы еще таких дур найдете с вами работать… А будете третировать – в онкологию уйду, на спокойное место.
– Ну-ка, брысь отсюда, твое дежурство кончилось, домой пора, баиньки.
У врача был акцент, сильно смахивающий на его бороду, – такой же густой и мягкий.
– Уже ушла, – сказала Настя, не двигаясь с места. Теймури прошелся по палате, подошел к окну и так и остался стоять там, покачиваясь с пятки на носок. Теперь я видела только его спину, обтянутую почти щегольским халатом, и буйно заросший затылок.
– Ты еще здесь? – спросил наконец он.
– А вы как думаете?
– Думаю, что вора я все-таки поймал. Ясно теперь, кто крадет у меня сигареты. Еще раз застукаю – голову откушу, клептоманка.
– Самому же пришивать придется; – с готовностью ответила Настя, а мне только оставалось следить за тем, как упругий теннисный мяч их необязательного и привычного диалога перескакивает с поля на поле.
– Ладно, пошутили, и хватит. Мне нужно осмотреть нашу пациентку. Твое присутствие необязательно. И еще один совет на сон грядущий – в следующий раз можешь принести коньяк. Только покупай его за свой счет…
Настя нехотя встала, ободряюще сжала мне плечо:
– Держитесь. До завтра. Я обязательно загляну…Спустя секунду мы остались в палате одни. Теймури по-прежнему стоял возле окна, не оборачиваясь. Он даже начал что-то тихонько насвистывать. Черт возьми, даже свистел он с акцентом!..
– Обещали холодный февраль. Опять обманули. Как вы себя чувствуете?
– Что я должна сказать? – Его затылок вдруг стал меня раздражать.
– Правду.
– Все требуют от меня какой-то правды. Я не знаю, что такое правда.
– Я вам верю. И все-таки, как вы себя чувствуете?
– А как бы вы чувствовали себя на моем месте? – Мне вдруг захотелось, чтобы он повернулся, подошел бы к моей постели. – Помогите мне, пожалуйста… Вы же можете мне помочь…
Он услышал, он отошел от окна, уселся на стул и стал методично раскачиваться на нем, сунув руки в карманы. Некоторое время мы молчали – я думала о том, как, должно быть, он устает каждый день вытаскивать такие безнадежные случаи, как я; как, должно быть, он устает не вытаскивать такие безнадежные случаи, как я… И что бы он сказал себе, если бы я умерла? И что бы он сказал другим, если бы я умерла?..
Я гоняла одни и те же мысли по кругу, как взмыленных цирковых лошадей, пока не заметила, что стул под Теймури перестал раскачиваться, – грозный бородатый нейрохирург спал.
Очень мило.
Он спит, а я даже не могу подняться, чтобы разбудить его. А почему, собственно, я не могу подняться?
Я села на кровати, осторожно высвободила ноги из-под одеяла – смелее, смелее, – и спустила их на холодный линолеум. Холодный линолеум – значит, тело, в отличие от меня самой, прекрасно помнит, что существует холод. Значит, должно существовать тепло и много других вещей… Значит, можно встать и уйти. Никуда ты не уйдешь.
Для тебя даже не предусмотрено никакой обуви – и намека нет на стоптанные больничные тапочки. Но – если бы они и были – куда бы ты пошла?.. Но я все-таки сделала первый шаг по казенной медицинской тверди – он дался неожиданно легко – и осторожно потрясла спящего Теймури за плечо.
Он мгновенно открыл еще не успевшие провалиться в сон глаза:
– Что?
– Ничего. Вы, кажется, заснули.
– Простите. Устал. Зачем вы встали? Ложитесь-ка обратно и не смейте высовывать нос из-под одеяла до моего особого распоряжения.
– Не разговаривайте со мной, как с идиоткой. – А, собственно, ты и есть идиотка, жалкое многолетнее растение, вывороченное с корнем…
– Простите…
– Что со мной будет, доктор? – Я перевела тему, мне не хотелось, чтобы он извинялся передо мной.
– Подождем. Подождем. В вашей ситуации нужно только ждать.
– Сколько?
– Я не знаю, – искренне сказал он.
– А если не произойдет ничего такого, – слова давались мне с трудом, но все-таки я произнесла их, – если я ничего не вспомню. Что тогда?
– Вы производите впечатление умного человека. – Вот как! Лучший комплимент, который мне пришлось выслушать в этих стенах. – Мозг в целом не поврежден, заявляю вам это ответственно, как нейрохирург. А амнезия – вещь прихотливая и до конца не изученная…
В вашем случае, как мне кажется, это скорее психологический фактор. Могло случиться, что вашей психике почему-то просто не хватило запаса прочности, она сломалась, как игрушка, отказалась вам служить. Такое тоже бывает.
– Но кто-то же может ее починить, – я не хотела отпускать врача, я все трепала и трепала его за холку. – Кто-то же может помочь мне…
– Окрепните немного, и вами займутся психиатры. Вам снятся сны?
Вопрос застал меня врасплох. Снятся ли мне сны? Я вдруг поняла, что ни разу – с тех пор, как пришла в себя, – не видела ни одного сна. Ни одного намека даже на легкую цветную рябь – сплошная чернота, сплошной провал.
– Нет. Я не вижу снов.
– Тогда караульте их, позвольте им подойти близко. Если что-то появится, – будем считать это маленькой победой. А сейчас сойдемся на том, что ваша психика просто взяла тайм-аут. Позволю себе повториться – никаких серьезных повреждений нет. В медицинском плане ваш случай даже трудно классифицировать, – он нагнулся ко мне, – мне кажется, что вы так сильно хотели забыть что-то в своем прошлом, что даже подбили на это свой собственный организм, сделали его соучастником…
– О чем вы говорите?! – Я с ужасом смотрела на Теймури. – В чем вы подозреваете меня?
Боже мой. Боже мой, – капитан Лапицкий, ужасающие фотографии; трупы, кружащие, как стервятники, над моим беспамятством, – неужели все это действительно связано со мной, и сейчас этот милый, немного циничный грузин предъявит мне обвинение?..
Но он не предъявил обвинения, он просто попытался лениво успокоить меня. Скорее всего Теймури был болезненно честолюбив, как все южане (не была ли война между Севером и Югом войной честолюбий? – какие только мысли не забираются в опустевшую голову, – но хоть обрывок мировой истории тебе известен…). Выйдя из комы, я вышла и из-под его опеки. И перестала представлять для него интерес – так, отработанный материал, уже прошедшая головная боль. Настолько прошедшая, что можно случайно забрести ко мне в палату и даже прикорнуть на минутку на стуле по этому поводу…
– Да ни в чем я вас не подозреваю. Это не моя компетенция, успокойтесь, – он не хотел задеть меня и все же задел: наверняка он знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов; наверняка они даже говорили обо мне.
– Вы говорили обо мне с капитаном?
– Каким капитаном? – Нет, врать он положительно не умеет, мне показалось, что даже борода у него вспыхнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Скажи мне, пожалуйста, чьи это руки?! Чьи они? Кому они принадлежат на самом деле?!. И эти глаза? – Я изо всех сил ударила себя по глазам. – Что они видели раньше?!. Скажи мне, что? Я больше не могу… Не могу так… Не могу, не могу…
Она крепко обняла меня за плечи, встряхнула и снова прижала к себе:
– Ну, успокойся, успокойся, прошу тебя… Прошу тебя… Все будет хорошо, нужно только подождать… Все обязательно вернется, вот увидишь… Ты проснешься и вспомнишь… Или вспомнишь просто так…
Ее руки очень хотели успокоить меня – и не успокаивали. Никто никогда не сможет меня успокоить. «Никто» и «никогда» – это единственные слова, которые принадлежат мне по праву.
– Все-все. Все в порядке, – мне стало стыдно за глупую, но неизбежную истерику, я молча высвободилась из рук медсестры. – Простите меня.
– Ничего. Хотите сигарету?
Сигарета. Это что-то новенькое. Я даже не думала о куреве (откуда только это слово – «курево»?), ни разу об этом не вспомнила…
– Хочу. Давайте сюда ваши сигареты.
Настя вытащила из карманов, казавшихся бездонными, целую россыпь сигарет. Удобно устроившись у меня в ногах, она аккуратно разложила сигареты перед собой – ни дать ни взять маленькая девочка с фантиками…
– Какие предпочитаете? – весело, даже чересчур весело спросила она.
– Все равно. Я даже не знаю, курила ли я когда-нибудь раньше.
– Вот сейчас и узнаем, – Насте очень хотелось поддержать меня. – Во всяком случае, одной вашей тайной станет меньше. Выбирайте – есть «Мальборо», «Житан» для особо продвинутых и «Беломор» для особо стильных…
– Даже не знаю.
– Или вот еще – гордость коллекции. Очень крутые сигареты, такие не продаются, их презентуют нашему Теймури в знак особой благодарности за удачно склеенные черепа. Я даже названия не могу прочесть. Берите…
– Теймури – это кто? – Я осторожно, двумя пальцами, взяла длинную тонкую сигарету и поднесла к лицу: ореховый запах мог бы пообещать мне что угодно.
– Наш ведущий нейрохирург. Мировой мужик. Это он вас собрал. Давайте я вам прикурю…
Настя щелкнула зажигалкой.
Ничего себе испытание. Я осторожно затянулась и тотчас же закашлялась. Очарование легкого орехового запаха сразу ушло, но я мужественно продолжала вдыхать дым и спустя минуту почувствовала себя лучше.
– Ну как? – спросила Настя, испытующе глядя на меня.
– По-моему, неплохо. По-моему, я была заядлой курильщицей, – я позволила себе улыбнуться, ведь еще никто не запрещал мне маленькие радости.
Голова с непривычки кружилась, я даже почувствовала легкое опьянение и стала исподтишка наблюдать за Настей, которая искусно выпускала дым через ноздри.
– Здорово у тебя получается, – одобрила я. – Теперь будем курить вместе…
– Я не против.
Мы рассмеялись, довольные друг другом.
– А теперь расскажи мне об этом твоем нейрохирурге, – должно быть, это тот самый врач с труднопроизносимым грузинским отчеством. Отчество было первым, что я не запомнила, но имя оказалось вполне ласковым, похожим на неумелую, но старательную трель флейты – «Теймури»… За неделю я уже несколько раз общалась с ним – обстоятельные разговоры с умолчанием диагноза и риторическими вопросами; невинные на первый взгляд ловушки – то, чего я боялась больше всего.
– Потрясный мужик! Умница и красавец, и потом, такая борода! Тебе нравятся бородатые грузины?
– Не знаю… – я действительно не знала.
– Первые полгода я пыталась его закадрить, но он неприступен, как витязь в тигровой шкуре. Ты почему улыбаешься?
– Не знаю… Твой витязь в тигровой шкуре, ты сама, этот дурацкий капитан из органов – круг знакомых растет, – мне пора заводить записную книжку, ты не находишь?
Я легкомысленно произнесла это и тотчас же осеклась: тогда в эту же записную книжку стоит внести и погибшего Олега Марилова. И погибшую женщину, имени которой не знаю. Была ли у меня в прошлой жизни записная книжка? И если да – то кто в ней отирался?
…Додумать я не успела – дверь палаты резко распахнулась, и на пороге, как будто материализовавшись из Настиного необязательного трепа, появился высокий бородатый человек в халате нараспашку.
Я уже видела его – в самый первый день, когда пришла в себя, и потом. Видела смутно, как сквозь пелену, как сквозь слюдяное оконце дома, в котором я никогда не была. Он приходил ко мне нечасто, во всяком случае – реже, чем другие врачи (все они были для меня на одно лицо). Но оставался надолго – особенно в первые дни.
Нейрохирург мгновенно оценил обстановку – мизансцена была еще та: медсестра и пациентка, расположившись в непосредственной близости друг от друга, самозабвенно курят сигареты.
– Привет, девчонки, – хмуро сказал он. – Это что еще за посиделки?
Настя густо покраснела – то ли от смущения, то ли от еще не до конца изжитой влюбленности. Но, несмотря на румянец, она спокойно затушила сигарету и вполне независимо произнесла:
– Так виделись уже, Теймури Шалвович.
– Ты, я смотрю, времени зря не теряешь, приобщаешь пациентов к здоровому образу жизни. Гляди, уволю без выходного пособия.
– Давайте-давайте, посмотрим, где вы еще таких дур найдете с вами работать… А будете третировать – в онкологию уйду, на спокойное место.
– Ну-ка, брысь отсюда, твое дежурство кончилось, домой пора, баиньки.
У врача был акцент, сильно смахивающий на его бороду, – такой же густой и мягкий.
– Уже ушла, – сказала Настя, не двигаясь с места. Теймури прошелся по палате, подошел к окну и так и остался стоять там, покачиваясь с пятки на носок. Теперь я видела только его спину, обтянутую почти щегольским халатом, и буйно заросший затылок.
– Ты еще здесь? – спросил наконец он.
– А вы как думаете?
– Думаю, что вора я все-таки поймал. Ясно теперь, кто крадет у меня сигареты. Еще раз застукаю – голову откушу, клептоманка.
– Самому же пришивать придется; – с готовностью ответила Настя, а мне только оставалось следить за тем, как упругий теннисный мяч их необязательного и привычного диалога перескакивает с поля на поле.
– Ладно, пошутили, и хватит. Мне нужно осмотреть нашу пациентку. Твое присутствие необязательно. И еще один совет на сон грядущий – в следующий раз можешь принести коньяк. Только покупай его за свой счет…
Настя нехотя встала, ободряюще сжала мне плечо:
– Держитесь. До завтра. Я обязательно загляну…Спустя секунду мы остались в палате одни. Теймури по-прежнему стоял возле окна, не оборачиваясь. Он даже начал что-то тихонько насвистывать. Черт возьми, даже свистел он с акцентом!..
– Обещали холодный февраль. Опять обманули. Как вы себя чувствуете?
– Что я должна сказать? – Его затылок вдруг стал меня раздражать.
– Правду.
– Все требуют от меня какой-то правды. Я не знаю, что такое правда.
– Я вам верю. И все-таки, как вы себя чувствуете?
– А как бы вы чувствовали себя на моем месте? – Мне вдруг захотелось, чтобы он повернулся, подошел бы к моей постели. – Помогите мне, пожалуйста… Вы же можете мне помочь…
Он услышал, он отошел от окна, уселся на стул и стал методично раскачиваться на нем, сунув руки в карманы. Некоторое время мы молчали – я думала о том, как, должно быть, он устает каждый день вытаскивать такие безнадежные случаи, как я; как, должно быть, он устает не вытаскивать такие безнадежные случаи, как я… И что бы он сказал себе, если бы я умерла? И что бы он сказал другим, если бы я умерла?..
Я гоняла одни и те же мысли по кругу, как взмыленных цирковых лошадей, пока не заметила, что стул под Теймури перестал раскачиваться, – грозный бородатый нейрохирург спал.
Очень мило.
Он спит, а я даже не могу подняться, чтобы разбудить его. А почему, собственно, я не могу подняться?
Я села на кровати, осторожно высвободила ноги из-под одеяла – смелее, смелее, – и спустила их на холодный линолеум. Холодный линолеум – значит, тело, в отличие от меня самой, прекрасно помнит, что существует холод. Значит, должно существовать тепло и много других вещей… Значит, можно встать и уйти. Никуда ты не уйдешь.
Для тебя даже не предусмотрено никакой обуви – и намека нет на стоптанные больничные тапочки. Но – если бы они и были – куда бы ты пошла?.. Но я все-таки сделала первый шаг по казенной медицинской тверди – он дался неожиданно легко – и осторожно потрясла спящего Теймури за плечо.
Он мгновенно открыл еще не успевшие провалиться в сон глаза:
– Что?
– Ничего. Вы, кажется, заснули.
– Простите. Устал. Зачем вы встали? Ложитесь-ка обратно и не смейте высовывать нос из-под одеяла до моего особого распоряжения.
– Не разговаривайте со мной, как с идиоткой. – А, собственно, ты и есть идиотка, жалкое многолетнее растение, вывороченное с корнем…
– Простите…
– Что со мной будет, доктор? – Я перевела тему, мне не хотелось, чтобы он извинялся передо мной.
– Подождем. Подождем. В вашей ситуации нужно только ждать.
– Сколько?
– Я не знаю, – искренне сказал он.
– А если не произойдет ничего такого, – слова давались мне с трудом, но все-таки я произнесла их, – если я ничего не вспомню. Что тогда?
– Вы производите впечатление умного человека. – Вот как! Лучший комплимент, который мне пришлось выслушать в этих стенах. – Мозг в целом не поврежден, заявляю вам это ответственно, как нейрохирург. А амнезия – вещь прихотливая и до конца не изученная…
В вашем случае, как мне кажется, это скорее психологический фактор. Могло случиться, что вашей психике почему-то просто не хватило запаса прочности, она сломалась, как игрушка, отказалась вам служить. Такое тоже бывает.
– Но кто-то же может ее починить, – я не хотела отпускать врача, я все трепала и трепала его за холку. – Кто-то же может помочь мне…
– Окрепните немного, и вами займутся психиатры. Вам снятся сны?
Вопрос застал меня врасплох. Снятся ли мне сны? Я вдруг поняла, что ни разу – с тех пор, как пришла в себя, – не видела ни одного сна. Ни одного намека даже на легкую цветную рябь – сплошная чернота, сплошной провал.
– Нет. Я не вижу снов.
– Тогда караульте их, позвольте им подойти близко. Если что-то появится, – будем считать это маленькой победой. А сейчас сойдемся на том, что ваша психика просто взяла тайм-аут. Позволю себе повториться – никаких серьезных повреждений нет. В медицинском плане ваш случай даже трудно классифицировать, – он нагнулся ко мне, – мне кажется, что вы так сильно хотели забыть что-то в своем прошлом, что даже подбили на это свой собственный организм, сделали его соучастником…
– О чем вы говорите?! – Я с ужасом смотрела на Теймури. – В чем вы подозреваете меня?
Боже мой. Боже мой, – капитан Лапицкий, ужасающие фотографии; трупы, кружащие, как стервятники, над моим беспамятством, – неужели все это действительно связано со мной, и сейчас этот милый, немного циничный грузин предъявит мне обвинение?..
Но он не предъявил обвинения, он просто попытался лениво успокоить меня. Скорее всего Теймури был болезненно честолюбив, как все южане (не была ли война между Севером и Югом войной честолюбий? – какие только мысли не забираются в опустевшую голову, – но хоть обрывок мировой истории тебе известен…). Выйдя из комы, я вышла и из-под его опеки. И перестала представлять для него интерес – так, отработанный материал, уже прошедшая головная боль. Настолько прошедшая, что можно случайно забрести ко мне в палату и даже прикорнуть на минутку на стуле по этому поводу…
– Да ни в чем я вас не подозреваю. Это не моя компетенция, успокойтесь, – он не хотел задеть меня и все же задел: наверняка он знает, что ко мне ходит этот мрачный капитан из органов; наверняка они даже говорили обо мне.
– Вы говорили обо мне с капитаном?
– Каким капитаном? – Нет, врать он положительно не умеет, мне показалось, что даже борода у него вспыхнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66