Или наоборот?
– Не знаю. Не хочу об этом думать.
– Я могу как-то загладить вину?
– Думаю, да. – Я положила ладонь на руку Леща, я сделала это впервые, я вложила в этот жест максимум того, что можно вытянуть из горячих от предвкушения близкой ночи пальцев: ты же видишь. Лещ, я с тобой, я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой сегодня, я хочу проснуться рядом, я хочу проснуться в твоих руках, я так долго искала, я так долго не решалась, я так долго думала, я так боялась ошибиться, я так ничего не боялась, что мне пришлось подгонять страх палкой, как шелудивую собаку, только он мог защитить меня от твоего обаяния, от привычки не спать по ночам и самому готовить еду для собаки, я только одна из многих. Но теперь мне не нужен страх ни перед собой, ни перед тобой. Ты взял меня за руку, а теперь я беру за руку тебя.
Этой ночью я хочу быть с тобой.
Лещ остановился и бросил руль. Я все еще не выпускала его руки, я чувствовала, как она напряглась под моей ладонью, как она испугалась что-то делать и чего-то не сделать. Хорошо, пусть будет так, первый шаг за тобой, но это должен быть маленький шаг, самое начало долгого пути. Я наклонилась к Лещу и поцеловала его в твердую, гладко выбритую щеку, у самых кончиков губ: я готова двинуться вперед, но оставляю себе пути для отступления. Все будет зависеть от тебя, Лещ.
Он понял это.
Он лишь слегка повернул голову – легкое движение, почти ускользнувшее от меня, – и его губы накрыли «мои. Они были осторожными, чересчур осторожными. Но это не могло обмануть меня: за ненадежной плотиной я почувствовала глухое и яростное ворочание страсти. Нужно лишь немного подождать, и мощный поток пробьет проржавевшие, истончившиеся от времени шлюзы и снесет нас обоих – и меня и его.
По мере того как губы Леща привыкали к моим губам, обживали их, как обживают еще не открытые земли, они становились все более требовательными: отвечай на мой поцелуй, отвечай же!.. Но я и сама хотела быть призванной к ответу. Я поняла это слишком поздно, когда больше неоткуда было ждать спасения. Крепость моих подленьких логических построений выбросила белый флаг. И я не знала, чего сейчас во мне было больше: памяти о всех поцелуях, на которые я когда-то отвечала, или памяти об этом, еще не закончившемся поцелуе. Боже мой, это сладко и горько, от этого кружится голова, совсем не так, как при сотрясении мозга, мне есть с чем сравнить… И это болит, но совсем не так, как раненая рука, мне есть с чем сравнить. Этого я еще не испытывала. Зачем я появилась в его доме так преступно, волоча за собой кровавый след смерти, как волочит за собой облезшее боа подгулявшая прима провинциального театрика. Ведь все могло быть иначе, и мы могли бы встретиться при любых других обстоятельствах… При любых других обстоятельствах в любой другой жизни, где я была бы не связана с Лапицким, где я не связана была с Фигаро, Эриком, самой собой. В любой другой жизни, свободной от двойного дна. В любой другой, где мне не пришлось бы менять душу и лицо. В любой другой, где от меня не требовали бы принять сторону зла. А я не пошла бы на это добровольно, я была бы другой.
Я была бы другой.
Но он точно так же поцеловал бы меня, потому что только поцелуи всегда остаются неизменными, не поддающимися времени, как скелет, свободный от остатков сгнившей плоти чувства.
Скелет. Скелет в шкафу.
Если бы Лещ задержался в моих губах чуть дольше, хотя бы еще несколько секунд, я бы осталась в них навсегда, мне так хотелось остаться в них навсегда, обустроить там дом и варить кофе по утрам. Но он не задержался.
Наваждение прошло. Ты просто очень давно по-настоящему не целовалась, Анна. Наверное, это было в прошлой жизни, но прошлая жизнь не в счет. Открывай все заново и учись справляться с собой, иначе ты никогда не достигнешь того, чего хочешь достигнуть. А все поцелуи и вправду похожи друг на друга, задействованы одни и те же центры, как синхронно сказали бы Александр и Александра. А вот тайны у всех разные. Не стоит забывать об этом. Не стоит забывать, зачем ты сейчас сидишь в машине Леща.
– Едем домой, – закрыв глаза, прошептала я.
– Да, – Лещ так сорвал «Лендровер» с места, что меня откинуло на спинку сиденья.
Тебе не терпится получить все и сразу, милый Лещарик. Не волнуйся, ты все получишь. Ты это заслужил.
* * *
…Он не включал света: за стеклянной стеной была Москва – напольный ночник, миллионы свечей, воткнутые прямо в сердцевину страсти, этого вполне хватит. У самой двери, наплевав на приковылявшего старика, мы стали срывать друг с друга одежду. Желание, волнами шедшее от Леща, испугало меня, но только в самом начале. Я снова почувствовала, что теряю контроль над собой. Его поцелуи становились все более настойчивыми, а руки на моем теле – все более беспорядочными. И я подчинилась, я позволила лепить из меня образ идеальной возлюбленной. Еще немного, и все свершится, все получится совсем не так, как я предполагала, и никакие эротические выкладки двух Саш не помогут, все будет банально и прекрасно в своей банальности, нужно только довериться ему. Я готова. Я готова ему довериться…
– Идем… Идем в постель, – задыхаясь, сказала я и вдруг почувствовала, что хочу этого больше всего на свете, – идем, милый. Я хочу быть с тобой… Я хочу чувствовать тебя в себе.
Может быть, это именно те слова, которые я хотела сказать ему еще тогда, когда увидела его впервые в телефонной будке?.. Те слова, которые все женщины говорят всем мужчинам?.. Те слова, которые все мужчины ждут от женщин?..
Но, видимо, я выбрала не те слова.
Руки Леща неожиданно разжались, и я, потеряв опору, потеряв защиту, едва не упала. Лещ, цепляясь безвольными раскрытыми ладонями за мое платье, сполз на пол и уронил голову в колени. Во всей его позе было такое страдание, что мне даже в голову не пришло обидеться, хотя именно сейчас я имела на это все основания. И я сделала то, что и должна была сделать любая мудрая женщина на моем месте.
– Что-то не так, милый?
Он глухо молчал, и, чтобы не захлебнуться в этом его молчании, я вздохнула, набирая в легкие воздух.
– Я что-то сделала не так?
– Так, все так… Прости, прости меня, – он снова обнял меня и прижал к себе, теперь в этом не было всепоглощающей страсти, только всепоглощающее отчаяние: он как будто искал у меня защиты, – прости, пожалуйста.
Я молчала. Я не знала, как реагировать на это. Но он расценил это молчание по-своему.
– Ненавижу себя. Ненавижу… Я знал, что придется платить… Но не знал, что плата будет такой высокой… Хочешь выпить?
– Хочу быть с тобой, – упрямо сказала я. – Мне все равно, что будет завтра. Но сегодня я хочу быть с тобой. Я никогда и никому этого не говорила.
Он застонал и еще крепче прижал меня к себе, поджившее плечо дало о себе знать.
– Больно, – сдерживаясь, вздохнула я. И непонятно, к чему это относилось: к ране или к нелепой ситуации у двери.
Его как будто ударило током:
– Прости меня… – Лещ принялся покрывать лихорадочными поцелуями мои руки и платье.
Пора заканчивать это надругательство над плотью. Я осторожно отстранила его лицо и выскользнула из объятий.
– Куда ты? – Еще секунда, и отчаяние разнесет ему голову, как удачный пистолетный выстрел. Наблюдать за этим невыносимо.
– Принесу выпить. Ты же хотел выпить.
– Боже мой, Боже мой. Я принесла вина и бокал.
– А ты? – с надеждой спросил Лещ.
– Я не хочу.
И тогда он сжал хрупкое стекло бокала в пальцах. Оно с жалобным писком треснуло. В пальцах Леща забилась струйка крови. Он запрокинул голову и махом выпил полбутылки. Чтобы чем-то занять себя, я взяла его изрезанную ладонь и попыталась губами коснуться его крови, податливой и теплой на вид, совсем не похожей на высеченного из камня Леща. Но этот невинный жест, не выражающий ничего, кроме робкой любви, вдруг отбросил его от меня. Он вырвал руку с такой поспешностью, что почти ударил меня по лицу.
– Нет! Нет, только не это… Нет, нет, нет… Не трогай меня!
– Хорошо, – я сжала виски пальцами. – Хорошо. Что происходит? Ты хочешь, чтобы я ушла?
Его уже трясло мелкой дрожью. В любом другом случае, в любой другой ситуации это выглядело бы смешно: огромный мужик, дрожащий как осиновый лист. Но сейчас мне было не до смеха: я не могла оторваться от его побелевшего лица, от его лихорадочно горящих глаз, от судорог, которые били его тело.
– Я не хочу, чтобы ты ушла… Я не могу тебя задерживать, я понимаю. Если ты уйдешь, ты будешь права. Но, если ты уйдешь, все будет бессмысленным… Все потеряет для меня всякую цену.
– Объясни, что происходит. Только и всего. Объясни, и я пойму. Я же умная девочка.
– Умная девочка. Красивая девочка. Самая лучшая девочка. Никого нет лучше тебя… Никого я не хотел так, как тебя… Боже мой, что за пошлые слова… Не так, все не так. Никто мне не был нужен так, как ты… Я никогда и никому этого не говорил. Ты первая, кому я это говорю.
– Так в чем же дело? Я здесь, и я жду тебя.
– Если ты узнаешь все… Ты уйдешь.
– Ты плохо знаешь меня. – О, как ты плохо знаешь меня. Лещ! Уйти сейчас, когда я уже приоткрыла двери в твою душу, в твою тайну, что, в общем-то, одно и то же?! Нет, я никуда не уйду… – Я никуда не уйду. Я хочу остаться с тобой. Я хочу быть с тобой…
Боже мой, неужели это я, неужели это с моих губ слетают эти полные страсти слова? Чуть заглушаемые дыханием, но все же такие понятные, способные соблазнить кого угодно, способные взломать любые запоры и любые двери. Почему я произношу их так легко? Потому что ничего не чувствую к этому человеку, который сделал все, чтобы я чувствовала? Неужели во мне не осталось ничего человеческого, даже сострадания? Неужели Костя так вычистил, так вылизал мою и без того стерильную душу?.. Актриса, актриса, ты всего лишь жалкая актриса, которой покойный Эрик дарил розы по пятницам за удачное исполнение главных ролей в гиньоле…
– Все еще можно исправить, – несвязно говорил Лещ, обнимая меня одной рукой и пряча далеко за спину другую, изрезанную стеклом. – Мне сказали, что все будет в порядке… Нужно только подождать.
– О чем ты говоришь?
– Не сейчас. Я обязательно скажу тебе, ты мудрая, ты самая лучшая, ты все поймешь. Но не сейчас, только не сейчас. Я скажу. Я не хочу, чтобы это стояло между нами.
– Ничто не может стоять между нами. Ничто и никогда не станет, разве что смерть. – Боже мой, пафос как в чахоточных любовных романах, я даже на секунду начинаю ненавидеть себя за этот пафос, не переигрывай, Анюта.
Но Лещ не услышал его, он вдруг бесшабашно, совсем по-мальчишески улыбнулся:
– Ну, смерти не будет. Уже не будет. Ты подождешь меня?
– Я подожду.
– Ты даже не спрашиваешь – сколько.
– Мне все равно сколько.
– Родная моя… Я смогу дать тебе все.
– Мне ничего не нужно. Ничего не нужно, кроме тебя. – Все правильно, Анюта, ты выбрала точную фразу, внезапно вспыхнувшее чувство оперирует только этими категориями. – Неужели ты до сих пор не понял?
– Я понял… Я все понял. Но тебе лучше сейчас не касаться меня. Иначе я с собой не справлюсь.
– Не нужно с собой справляться.
– Ты не понимаешь, – его лицо снова исказила мука.
– Хорошо, пусть все будет так, как ты хочешь.
Он наконец-то отпустил меня, поднялся и, снося по пути все выпирающие составные части лос-анджелесского дизайна, побрел в ванную. Я так и осталась сидеть возле двери, хотя и понимала, что необходимо подняться и привести в порядок одежду: сейчас бессмысленно строить оскорбленную невинность, лучше всего подойдет роль безропотной тупоголовой всепрощающей наседки Сольвейг. Остается надеяться, что мой Пер Гюнт одумается и покинет меня ненадолго. Что я не только не успею состариться, но и даже застегнуть бюстгальтер.
Но бретельку от лифчика он все-таки порвал, горячий эстонский парень. И ворот платья тоже.
Я не чувствовала угрызений совести. В конце концов, это только его право – не спать со мной или спать со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Не знаю. Не хочу об этом думать.
– Я могу как-то загладить вину?
– Думаю, да. – Я положила ладонь на руку Леща, я сделала это впервые, я вложила в этот жест максимум того, что можно вытянуть из горячих от предвкушения близкой ночи пальцев: ты же видишь. Лещ, я с тобой, я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой сегодня, я хочу проснуться рядом, я хочу проснуться в твоих руках, я так долго искала, я так долго не решалась, я так долго думала, я так боялась ошибиться, я так ничего не боялась, что мне пришлось подгонять страх палкой, как шелудивую собаку, только он мог защитить меня от твоего обаяния, от привычки не спать по ночам и самому готовить еду для собаки, я только одна из многих. Но теперь мне не нужен страх ни перед собой, ни перед тобой. Ты взял меня за руку, а теперь я беру за руку тебя.
Этой ночью я хочу быть с тобой.
Лещ остановился и бросил руль. Я все еще не выпускала его руки, я чувствовала, как она напряглась под моей ладонью, как она испугалась что-то делать и чего-то не сделать. Хорошо, пусть будет так, первый шаг за тобой, но это должен быть маленький шаг, самое начало долгого пути. Я наклонилась к Лещу и поцеловала его в твердую, гладко выбритую щеку, у самых кончиков губ: я готова двинуться вперед, но оставляю себе пути для отступления. Все будет зависеть от тебя, Лещ.
Он понял это.
Он лишь слегка повернул голову – легкое движение, почти ускользнувшее от меня, – и его губы накрыли «мои. Они были осторожными, чересчур осторожными. Но это не могло обмануть меня: за ненадежной плотиной я почувствовала глухое и яростное ворочание страсти. Нужно лишь немного подождать, и мощный поток пробьет проржавевшие, истончившиеся от времени шлюзы и снесет нас обоих – и меня и его.
По мере того как губы Леща привыкали к моим губам, обживали их, как обживают еще не открытые земли, они становились все более требовательными: отвечай на мой поцелуй, отвечай же!.. Но я и сама хотела быть призванной к ответу. Я поняла это слишком поздно, когда больше неоткуда было ждать спасения. Крепость моих подленьких логических построений выбросила белый флаг. И я не знала, чего сейчас во мне было больше: памяти о всех поцелуях, на которые я когда-то отвечала, или памяти об этом, еще не закончившемся поцелуе. Боже мой, это сладко и горько, от этого кружится голова, совсем не так, как при сотрясении мозга, мне есть с чем сравнить… И это болит, но совсем не так, как раненая рука, мне есть с чем сравнить. Этого я еще не испытывала. Зачем я появилась в его доме так преступно, волоча за собой кровавый след смерти, как волочит за собой облезшее боа подгулявшая прима провинциального театрика. Ведь все могло быть иначе, и мы могли бы встретиться при любых других обстоятельствах… При любых других обстоятельствах в любой другой жизни, где я была бы не связана с Лапицким, где я не связана была с Фигаро, Эриком, самой собой. В любой другой жизни, свободной от двойного дна. В любой другой, где мне не пришлось бы менять душу и лицо. В любой другой, где от меня не требовали бы принять сторону зла. А я не пошла бы на это добровольно, я была бы другой.
Я была бы другой.
Но он точно так же поцеловал бы меня, потому что только поцелуи всегда остаются неизменными, не поддающимися времени, как скелет, свободный от остатков сгнившей плоти чувства.
Скелет. Скелет в шкафу.
Если бы Лещ задержался в моих губах чуть дольше, хотя бы еще несколько секунд, я бы осталась в них навсегда, мне так хотелось остаться в них навсегда, обустроить там дом и варить кофе по утрам. Но он не задержался.
Наваждение прошло. Ты просто очень давно по-настоящему не целовалась, Анна. Наверное, это было в прошлой жизни, но прошлая жизнь не в счет. Открывай все заново и учись справляться с собой, иначе ты никогда не достигнешь того, чего хочешь достигнуть. А все поцелуи и вправду похожи друг на друга, задействованы одни и те же центры, как синхронно сказали бы Александр и Александра. А вот тайны у всех разные. Не стоит забывать об этом. Не стоит забывать, зачем ты сейчас сидишь в машине Леща.
– Едем домой, – закрыв глаза, прошептала я.
– Да, – Лещ так сорвал «Лендровер» с места, что меня откинуло на спинку сиденья.
Тебе не терпится получить все и сразу, милый Лещарик. Не волнуйся, ты все получишь. Ты это заслужил.
* * *
…Он не включал света: за стеклянной стеной была Москва – напольный ночник, миллионы свечей, воткнутые прямо в сердцевину страсти, этого вполне хватит. У самой двери, наплевав на приковылявшего старика, мы стали срывать друг с друга одежду. Желание, волнами шедшее от Леща, испугало меня, но только в самом начале. Я снова почувствовала, что теряю контроль над собой. Его поцелуи становились все более настойчивыми, а руки на моем теле – все более беспорядочными. И я подчинилась, я позволила лепить из меня образ идеальной возлюбленной. Еще немного, и все свершится, все получится совсем не так, как я предполагала, и никакие эротические выкладки двух Саш не помогут, все будет банально и прекрасно в своей банальности, нужно только довериться ему. Я готова. Я готова ему довериться…
– Идем… Идем в постель, – задыхаясь, сказала я и вдруг почувствовала, что хочу этого больше всего на свете, – идем, милый. Я хочу быть с тобой… Я хочу чувствовать тебя в себе.
Может быть, это именно те слова, которые я хотела сказать ему еще тогда, когда увидела его впервые в телефонной будке?.. Те слова, которые все женщины говорят всем мужчинам?.. Те слова, которые все мужчины ждут от женщин?..
Но, видимо, я выбрала не те слова.
Руки Леща неожиданно разжались, и я, потеряв опору, потеряв защиту, едва не упала. Лещ, цепляясь безвольными раскрытыми ладонями за мое платье, сполз на пол и уронил голову в колени. Во всей его позе было такое страдание, что мне даже в голову не пришло обидеться, хотя именно сейчас я имела на это все основания. И я сделала то, что и должна была сделать любая мудрая женщина на моем месте.
– Что-то не так, милый?
Он глухо молчал, и, чтобы не захлебнуться в этом его молчании, я вздохнула, набирая в легкие воздух.
– Я что-то сделала не так?
– Так, все так… Прости, прости меня, – он снова обнял меня и прижал к себе, теперь в этом не было всепоглощающей страсти, только всепоглощающее отчаяние: он как будто искал у меня защиты, – прости, пожалуйста.
Я молчала. Я не знала, как реагировать на это. Но он расценил это молчание по-своему.
– Ненавижу себя. Ненавижу… Я знал, что придется платить… Но не знал, что плата будет такой высокой… Хочешь выпить?
– Хочу быть с тобой, – упрямо сказала я. – Мне все равно, что будет завтра. Но сегодня я хочу быть с тобой. Я никогда и никому этого не говорила.
Он застонал и еще крепче прижал меня к себе, поджившее плечо дало о себе знать.
– Больно, – сдерживаясь, вздохнула я. И непонятно, к чему это относилось: к ране или к нелепой ситуации у двери.
Его как будто ударило током:
– Прости меня… – Лещ принялся покрывать лихорадочными поцелуями мои руки и платье.
Пора заканчивать это надругательство над плотью. Я осторожно отстранила его лицо и выскользнула из объятий.
– Куда ты? – Еще секунда, и отчаяние разнесет ему голову, как удачный пистолетный выстрел. Наблюдать за этим невыносимо.
– Принесу выпить. Ты же хотел выпить.
– Боже мой, Боже мой. Я принесла вина и бокал.
– А ты? – с надеждой спросил Лещ.
– Я не хочу.
И тогда он сжал хрупкое стекло бокала в пальцах. Оно с жалобным писком треснуло. В пальцах Леща забилась струйка крови. Он запрокинул голову и махом выпил полбутылки. Чтобы чем-то занять себя, я взяла его изрезанную ладонь и попыталась губами коснуться его крови, податливой и теплой на вид, совсем не похожей на высеченного из камня Леща. Но этот невинный жест, не выражающий ничего, кроме робкой любви, вдруг отбросил его от меня. Он вырвал руку с такой поспешностью, что почти ударил меня по лицу.
– Нет! Нет, только не это… Нет, нет, нет… Не трогай меня!
– Хорошо, – я сжала виски пальцами. – Хорошо. Что происходит? Ты хочешь, чтобы я ушла?
Его уже трясло мелкой дрожью. В любом другом случае, в любой другой ситуации это выглядело бы смешно: огромный мужик, дрожащий как осиновый лист. Но сейчас мне было не до смеха: я не могла оторваться от его побелевшего лица, от его лихорадочно горящих глаз, от судорог, которые били его тело.
– Я не хочу, чтобы ты ушла… Я не могу тебя задерживать, я понимаю. Если ты уйдешь, ты будешь права. Но, если ты уйдешь, все будет бессмысленным… Все потеряет для меня всякую цену.
– Объясни, что происходит. Только и всего. Объясни, и я пойму. Я же умная девочка.
– Умная девочка. Красивая девочка. Самая лучшая девочка. Никого нет лучше тебя… Никого я не хотел так, как тебя… Боже мой, что за пошлые слова… Не так, все не так. Никто мне не был нужен так, как ты… Я никогда и никому этого не говорил. Ты первая, кому я это говорю.
– Так в чем же дело? Я здесь, и я жду тебя.
– Если ты узнаешь все… Ты уйдешь.
– Ты плохо знаешь меня. – О, как ты плохо знаешь меня. Лещ! Уйти сейчас, когда я уже приоткрыла двери в твою душу, в твою тайну, что, в общем-то, одно и то же?! Нет, я никуда не уйду… – Я никуда не уйду. Я хочу остаться с тобой. Я хочу быть с тобой…
Боже мой, неужели это я, неужели это с моих губ слетают эти полные страсти слова? Чуть заглушаемые дыханием, но все же такие понятные, способные соблазнить кого угодно, способные взломать любые запоры и любые двери. Почему я произношу их так легко? Потому что ничего не чувствую к этому человеку, который сделал все, чтобы я чувствовала? Неужели во мне не осталось ничего человеческого, даже сострадания? Неужели Костя так вычистил, так вылизал мою и без того стерильную душу?.. Актриса, актриса, ты всего лишь жалкая актриса, которой покойный Эрик дарил розы по пятницам за удачное исполнение главных ролей в гиньоле…
– Все еще можно исправить, – несвязно говорил Лещ, обнимая меня одной рукой и пряча далеко за спину другую, изрезанную стеклом. – Мне сказали, что все будет в порядке… Нужно только подождать.
– О чем ты говоришь?
– Не сейчас. Я обязательно скажу тебе, ты мудрая, ты самая лучшая, ты все поймешь. Но не сейчас, только не сейчас. Я скажу. Я не хочу, чтобы это стояло между нами.
– Ничто не может стоять между нами. Ничто и никогда не станет, разве что смерть. – Боже мой, пафос как в чахоточных любовных романах, я даже на секунду начинаю ненавидеть себя за этот пафос, не переигрывай, Анюта.
Но Лещ не услышал его, он вдруг бесшабашно, совсем по-мальчишески улыбнулся:
– Ну, смерти не будет. Уже не будет. Ты подождешь меня?
– Я подожду.
– Ты даже не спрашиваешь – сколько.
– Мне все равно сколько.
– Родная моя… Я смогу дать тебе все.
– Мне ничего не нужно. Ничего не нужно, кроме тебя. – Все правильно, Анюта, ты выбрала точную фразу, внезапно вспыхнувшее чувство оперирует только этими категориями. – Неужели ты до сих пор не понял?
– Я понял… Я все понял. Но тебе лучше сейчас не касаться меня. Иначе я с собой не справлюсь.
– Не нужно с собой справляться.
– Ты не понимаешь, – его лицо снова исказила мука.
– Хорошо, пусть все будет так, как ты хочешь.
Он наконец-то отпустил меня, поднялся и, снося по пути все выпирающие составные части лос-анджелесского дизайна, побрел в ванную. Я так и осталась сидеть возле двери, хотя и понимала, что необходимо подняться и привести в порядок одежду: сейчас бессмысленно строить оскорбленную невинность, лучше всего подойдет роль безропотной тупоголовой всепрощающей наседки Сольвейг. Остается надеяться, что мой Пер Гюнт одумается и покинет меня ненадолго. Что я не только не успею состариться, но и даже застегнуть бюстгальтер.
Но бретельку от лифчика он все-таки порвал, горячий эстонский парень. И ворот платья тоже.
Я не чувствовала угрызений совести. В конце концов, это только его право – не спать со мной или спать со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66