В любом случае он начинает говорить, что обладает неким знанием, благой вестью, которую хотел бы передать людям. Но мало-помалу ему открывается истинная природа его современников, и он осознает, что не может прямо передать им свое послание. Они не готовы. Они не поймут. Разве не сказал он: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями» ?
– Не очень-то ласково…
– Да. Христос не всегда был ласков. Тогда он пытается усовершенствовать людей, чтобы подготовить их к посланию. Он просвещает их разум. Согласно вашему отцу, одна из главных заповедей Христа – «любите друг друга» – это всего лишь один из способов подготовить людей к пониманию благой вести. Фактически все служение его пойдет в этом направлении. Потом, увидев себя преданным и обреченным на смерть, он понимает, что люди по-прежнему не готовы, и решает доверить тайну свою будущим поколениям. И прячет ее.
– Каким образом?
– Зашифровывает.
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Представление о том, что Иисус завещал свое знание Иоанну, Петру и Иакову во время преображения или после воскресения, основано именно на этом. И вот здесь-то в игру вступает Йорденский камень. О нем упоминается во многих апокрифических текстах. Якобы Иисус передал свою единственную драгоценность, свое единственное достояние самому верному другу. Тут версии расходятся. Либо Петру, либо Иакову, либо Иоанну, либо всем троим. В одном из документов Наг-Хаммади говорится даже, будто драгоценность Христа перешла к Марии.
– Значит, Йорденский камень заключает в себе тайну Иисуса?
Она с улыбкой пожала плечами.
– И вы говорите, что перевели только начало? – удрученно спросил я. – О чем же рассказывается в остальном тексте?
– Ого! Вы слишком многого от меня хотите! Далее в тексте, похоже, говорится об истории Йорденского камня на протяжении веков. Дюрер, подобно нашим разным друзьям, конечно же искал его, и, кажется, ему удалось установить путь, пройденный этой реликвией. Больше я ничего не могу сказать. Завтра я продолжу перевод. Честно говоря, сейчас уже нет сил.
– А какая здесь связь с «Меланхолией»? С этой гравюрой?
– Я пока не могу понять. Возможно, она стала для Дюрера своеобразной памяткой. Там множество символов, имеющих отношение к этой истории, но я не понимаю, что они означают. Есть магический квадрат, разные инструменты, причем некоторые явно связаны с масонской символикой, ангелочек, обтесанный камень… В общем, не знаю. Надо все это изучить.
Она умолкла. Вид у нее был измученный. Но на губах по-прежнему трепетала улыбка.
Я допил виски.
– Что будем делать? – спросил я, поставив пустой стакан на письменный стол.
– Не поняла?
– Ну, я сам не знаю… Все это уж очень необычно. Вы по-прежнему хотите продолжать?
– Вы шутите? – оскорбилась она. – В худшем случае это окажется выдумкой. Но что мы теряем? Выдумка, которой интересовались Леонардо да Винчи и Дюрер, а сейчас интересуются «Бильдерберг» и организация христианских фундаменталистов… согласитесь, такой выдумкой стоит заняться! Эту историю нужно выяснить и предать гласности, верно? К тому же весьма возможно, что эта история окажется истинной…
– Именно это меня и тревожит! Тайное послание Иисуса… Зашифрованное… Которое будто бы скрывали две тысячи лет. Вы уверены, что именно мы должны его искать?
– А вы предпочитаете тех типов, что напали на вас?
Вот на это трудно было возразить! Как бы там ни было, я понимал, что никогда не сумею уговорить ее бросить это дело. Что меня почти устраивало – давало мне опору, не позволяло отступить. Ведь я тоже хотел знать.
– Значит, будем продолжать?
– Разумеется! Мне нужно выспаться сегодня ночью, а завтра я вновь засяду за перевод.
– А я?
– А вы отправитесь в Национальную библиотеку и отыщете микрофильм, на который ссылается ваш отец в заметке на оборотной стороне «Джоконды».
– Я вижу, вы все предусмотрели…
Она улыбнулась:
– Да.
В это мгновение ноутбук негромко пискнул. Софи села за стол, а я склонился над ее плечом.
– Хейгомейер?
Это был наш друг-пират. Последние новости от него мы получили еще в Горде. Всего лишь позавчера, но, казалось, прошла вечность.
– Да.
– Я узнаю ваш псевдоним, а железяку нет…
– Он может опознать наш компьютер? – удивился я.
– Да, – ответила Софи. – Это не так уж трудно.
– Все в порядке. Я сменила машину… Пришлось вновь скачать программу, но это на самом деле я. У меня возникли небольшие проблемы. Ничего серьезного.
– Вот-вот. Я как раз хотел сообщить вам, что у меня тоже становится жарко.
Софи нахмурила брови и бросила тревожный взгляд на меня.
– Что такое?
– С тех пор как мы пообщались с помощью ICQ, к моему компьютеру стали проявлять интерес очень многие люди. К счастью, у меня надежная броня, но атаки следуют одна за другой.
– Кто-то пытается пошарить у вас?
– Несомненно.
– Хм. Вор у вора…
– Вроде того, хотя я ничем не рискую. А вот вы…
– Вы полагаете, что и ко мне попытаются проникнуть?
– А вы думаете иначе?
– Да, это более чем вероятно. Что можно предпринять?
– Поскольку вы не очень в этом сведущи, начнем с установки лоджера.
– Что это такое?
– Маленькая программа, которую я составил. Она позволяет отследить все заходы на ваш компьютер. Это не защищает от взлома, но вы будете видеть всех посетителей.
– А вы не подсунете мне вирус?
– Пфф.
– Это означает, что вы получите доступ к моим файлам?
– Если вы не против. Напоминаю вам, что самый горячий из ваших файлов именно я вам и презентовал!
Софи повернулась ко мне:
– Как быть? Довериться ему?
– Честно говоря, если бы он хотел к нам влезть, давно бы уже это сделал… Впрочем, не исключено, что он у нас уже побывал.
– Значит, позволим ему установить эту штуку на мой компьютер?
– Если это нас хоть немного защитит…
– О'кей! Присылайте программу!
– Прекрасно. Вы ее установите, а затем уберете все по-настоящему важные файлы с жесткого диска. Сбросьте их на дискету или на CD.
– Ладно. Кстати, ваша фотография будет напечатана в завтрашнем номере «Либерасьон».
– Правда? Вот здорово!
– Свяжемся, когда будут новости?
– Договор остается в силе.
В отеле не было ресторана, и мы решили поужинать в городе. В мае в Париже всегда была особая атмосфера – не только со времен 68-го или Азнавура. Конец весны, ленивая поступь лета, заставляющего себя ждать, возвращение листьев, раскрывающая грозди сирень. Мы немного прошлись – между Эйфелевой башней и собором Инвалидов, вдоль здания Военного училища, по тенистому левому берегу, – слегка морщась от вечерней прохлады.
Свернув чуть в сторону от Сены, мы в конце концов остановили выбор на большом ресторане в красно-черных тонах, расположенном на площади Военного училища, в двух шагах от «Турвиля». Я много раз бывал здесь в юности и мог поручиться за свежесть их морепродуктов… Интерьер совершенно не изменился. Те же кожаные кресла и медные столики, то же оживление, легкое позвякивание приборов вперемежку с рокотом голосов – подлинно парижский ресторан во всем его великолепии. И разумеется, официант, подогретый амфетаминами, который никогда не смотрит вам в глаза и придерживает большим пальцем штопор в кармашке куртки, который никогда не забывает про вино, поскольку за него платят, – зато о хлебе и воде ему приходится напоминать несколько раз. Париж всегда останется Парижем. Мы отужинали, как полагается, и вернулись в «Турвиль» ближе к ночи.
Едва войдя в номер, Софи сняла туфли, бросила их под стул и легла. Я посмотрел, как она устраивается в постели поудобнее, потом сел за письменный стол и обхватил голову руками. Лежавший передо мной ноутбук Софи напомнил мне о работе. О моих сценариях. Все осталось в Горде. Я был бессилен что-либо сделать. Но при этом чувствовал облегчение. «Сексуальная лихорадка» перестала меня интересовать. И даже по Нью-Йорку я не особенно тосковал.
Когда я перевел взгляд на Софи, она уже спала. Неяркий свет лампы на письменном столе отбрасывал мягкий желтый отблеск на ее вытянутое тело, и во сне она выглядела восхитительно. Кроткая улыбка, застывшая на лице, никогда еще не казалась мне такой нежной. В объятиях Морфея она была еще красивее.
Мне давно следовало признаться себе в этом. Я влюбился. Влюбился в женщину, которая любила и мальчиков тоже . По правде говоря, ни к одной женщине я не испытывал ничего подобного. И уж конечно, не к Морин – даже в первые наши дни. Софи была другой. Независимой. Прекрасной в своем одиночестве. Цельной. Какого черта должен я возвращаться в Нью-Йорк?
Я открыл программу электронной почты на компьютере журналистки и начал сочинять послание своему агенту.
Дорогой Дэйв!
Мне ужасно жаль, что я не смог связаться с тобой раньше. У меня возникли кое-какие проблемы, и совершенно не было времени ни на тебя, ни даже – признаюсь тебе – на сценарии.
Но все, несомненно, к лучшему. Потому что меня это больше не интересует. «Сексуальная лихорадка» не интересует. Подозреваю, что для вас в агентстве это страшная новость, но притворяться я не намерен. Это могло бы отразиться на качестве сериала. Попроси кого-нибудь из ваших script doctors закончить пять финальных серий. Даю на это согласие. Более того: я собираюсь уступить все свои права на сериал в пользу Эйч-Би-Оу. И хотел бы, чтобы вы оформили соглашение. «Сексуальная лихорадка» сейчас бьет все рекорды популярности. Вы получите кругленькую сумму. Пришли мне контракт, я предлагаю вам 15 % от того, что мне предложит Эйч-Би-Оу. Поднажмите и добейтесь, чтобы Эйч-Би-Оу сохранила тех же соавторов сценария, это ваши цыпочки, поэтому «Сексуальная лихорадка» останется в вашем каталоге. Но на меня больше не рассчитывайте, я с этим покончил.
Мне очень жаль, что я так с вами поступаю. Но изменить ничего нельзя. Умоляю тебя, не пытайся меня переубедить.
Держи меня в курсе ваших дел. Я остаюсь во Франции. Скорее всего, надолго. Ты можешь писать мне на этот мейл. Никому другому адрес не давай.
Спасибо за все.
Дружески обнимаю,
Дамьен.
Я на мгновение заколебался, прежде чем нажать кнопку «отправить», потом со вздохом кликнул до ней мышкой. Письмо ушло за одну секунду. Одна секунда, чтобы изменить жизнь.
Я выключил компьютер и закрыл крышку. Взгляд мой упал на гравюру Дюрера. По-настоящему я ее так и не разглядел.
На гравюре была изображена какая-то возвышенность с видом на море и на побережье. В центре крылатая фигура, быть может, женщина, быть может, ангел. Лицо и облачение говорят скорее о женщине, но мускулы и стать странным образом напоминают мужчину. Сидя перед неким зданием без окон, фигура опирается левым локтем о колено и высоко держит голову – поза одновременно печальная и грациозная. В правой руке у нее компас, но размышляет она явно о другом, взор ее устремлен вдаль. К поясу на ленте привязана связка ключей. В ногах спит собака. Рядом я заметил ангела со смехотворно маленькими крыльями и кудрявыми волосами. С серьезным видом он что-то записывает на табличку. Рядом с ним, пересекая гравюру по диагонали, словно с целью отделить крупный план от фона, видна прислоненная к стене лестница. Но больше всего меня поразило множество самых невероятных предметов, лежащих на земле или висящих на стене здания. У ног крылатого персонажа – свисток, гвозди, пила, рубанок, линейка, шар; на заднем плане – громадный обтесанный камень с многими гранями, а на стене здания – безмен, песочные часы, колокол, циферблат солнечных часов и таинственный магический квадрат…
Лес символов, как сказал совсем другой человек. Трудно представить, как сумеем мы разгадать значение этого беспорядочного и вместе с тем изящного нагромождения вещей. Гравюра производила совершенно необыкновенное впечатление. Превосходно иллюстрируя свое название, она рождала ощущение грусти, одиночества, ностальгии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Не очень-то ласково…
– Да. Христос не всегда был ласков. Тогда он пытается усовершенствовать людей, чтобы подготовить их к посланию. Он просвещает их разум. Согласно вашему отцу, одна из главных заповедей Христа – «любите друг друга» – это всего лишь один из способов подготовить людей к пониманию благой вести. Фактически все служение его пойдет в этом направлении. Потом, увидев себя преданным и обреченным на смерть, он понимает, что люди по-прежнему не готовы, и решает доверить тайну свою будущим поколениям. И прячет ее.
– Каким образом?
– Зашифровывает.
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Представление о том, что Иисус завещал свое знание Иоанну, Петру и Иакову во время преображения или после воскресения, основано именно на этом. И вот здесь-то в игру вступает Йорденский камень. О нем упоминается во многих апокрифических текстах. Якобы Иисус передал свою единственную драгоценность, свое единственное достояние самому верному другу. Тут версии расходятся. Либо Петру, либо Иакову, либо Иоанну, либо всем троим. В одном из документов Наг-Хаммади говорится даже, будто драгоценность Христа перешла к Марии.
– Значит, Йорденский камень заключает в себе тайну Иисуса?
Она с улыбкой пожала плечами.
– И вы говорите, что перевели только начало? – удрученно спросил я. – О чем же рассказывается в остальном тексте?
– Ого! Вы слишком многого от меня хотите! Далее в тексте, похоже, говорится об истории Йорденского камня на протяжении веков. Дюрер, подобно нашим разным друзьям, конечно же искал его, и, кажется, ему удалось установить путь, пройденный этой реликвией. Больше я ничего не могу сказать. Завтра я продолжу перевод. Честно говоря, сейчас уже нет сил.
– А какая здесь связь с «Меланхолией»? С этой гравюрой?
– Я пока не могу понять. Возможно, она стала для Дюрера своеобразной памяткой. Там множество символов, имеющих отношение к этой истории, но я не понимаю, что они означают. Есть магический квадрат, разные инструменты, причем некоторые явно связаны с масонской символикой, ангелочек, обтесанный камень… В общем, не знаю. Надо все это изучить.
Она умолкла. Вид у нее был измученный. Но на губах по-прежнему трепетала улыбка.
Я допил виски.
– Что будем делать? – спросил я, поставив пустой стакан на письменный стол.
– Не поняла?
– Ну, я сам не знаю… Все это уж очень необычно. Вы по-прежнему хотите продолжать?
– Вы шутите? – оскорбилась она. – В худшем случае это окажется выдумкой. Но что мы теряем? Выдумка, которой интересовались Леонардо да Винчи и Дюрер, а сейчас интересуются «Бильдерберг» и организация христианских фундаменталистов… согласитесь, такой выдумкой стоит заняться! Эту историю нужно выяснить и предать гласности, верно? К тому же весьма возможно, что эта история окажется истинной…
– Именно это меня и тревожит! Тайное послание Иисуса… Зашифрованное… Которое будто бы скрывали две тысячи лет. Вы уверены, что именно мы должны его искать?
– А вы предпочитаете тех типов, что напали на вас?
Вот на это трудно было возразить! Как бы там ни было, я понимал, что никогда не сумею уговорить ее бросить это дело. Что меня почти устраивало – давало мне опору, не позволяло отступить. Ведь я тоже хотел знать.
– Значит, будем продолжать?
– Разумеется! Мне нужно выспаться сегодня ночью, а завтра я вновь засяду за перевод.
– А я?
– А вы отправитесь в Национальную библиотеку и отыщете микрофильм, на который ссылается ваш отец в заметке на оборотной стороне «Джоконды».
– Я вижу, вы все предусмотрели…
Она улыбнулась:
– Да.
В это мгновение ноутбук негромко пискнул. Софи села за стол, а я склонился над ее плечом.
– Хейгомейер?
Это был наш друг-пират. Последние новости от него мы получили еще в Горде. Всего лишь позавчера, но, казалось, прошла вечность.
– Да.
– Я узнаю ваш псевдоним, а железяку нет…
– Он может опознать наш компьютер? – удивился я.
– Да, – ответила Софи. – Это не так уж трудно.
– Все в порядке. Я сменила машину… Пришлось вновь скачать программу, но это на самом деле я. У меня возникли небольшие проблемы. Ничего серьезного.
– Вот-вот. Я как раз хотел сообщить вам, что у меня тоже становится жарко.
Софи нахмурила брови и бросила тревожный взгляд на меня.
– Что такое?
– С тех пор как мы пообщались с помощью ICQ, к моему компьютеру стали проявлять интерес очень многие люди. К счастью, у меня надежная броня, но атаки следуют одна за другой.
– Кто-то пытается пошарить у вас?
– Несомненно.
– Хм. Вор у вора…
– Вроде того, хотя я ничем не рискую. А вот вы…
– Вы полагаете, что и ко мне попытаются проникнуть?
– А вы думаете иначе?
– Да, это более чем вероятно. Что можно предпринять?
– Поскольку вы не очень в этом сведущи, начнем с установки лоджера.
– Что это такое?
– Маленькая программа, которую я составил. Она позволяет отследить все заходы на ваш компьютер. Это не защищает от взлома, но вы будете видеть всех посетителей.
– А вы не подсунете мне вирус?
– Пфф.
– Это означает, что вы получите доступ к моим файлам?
– Если вы не против. Напоминаю вам, что самый горячий из ваших файлов именно я вам и презентовал!
Софи повернулась ко мне:
– Как быть? Довериться ему?
– Честно говоря, если бы он хотел к нам влезть, давно бы уже это сделал… Впрочем, не исключено, что он у нас уже побывал.
– Значит, позволим ему установить эту штуку на мой компьютер?
– Если это нас хоть немного защитит…
– О'кей! Присылайте программу!
– Прекрасно. Вы ее установите, а затем уберете все по-настоящему важные файлы с жесткого диска. Сбросьте их на дискету или на CD.
– Ладно. Кстати, ваша фотография будет напечатана в завтрашнем номере «Либерасьон».
– Правда? Вот здорово!
– Свяжемся, когда будут новости?
– Договор остается в силе.
В отеле не было ресторана, и мы решили поужинать в городе. В мае в Париже всегда была особая атмосфера – не только со времен 68-го или Азнавура. Конец весны, ленивая поступь лета, заставляющего себя ждать, возвращение листьев, раскрывающая грозди сирень. Мы немного прошлись – между Эйфелевой башней и собором Инвалидов, вдоль здания Военного училища, по тенистому левому берегу, – слегка морщась от вечерней прохлады.
Свернув чуть в сторону от Сены, мы в конце концов остановили выбор на большом ресторане в красно-черных тонах, расположенном на площади Военного училища, в двух шагах от «Турвиля». Я много раз бывал здесь в юности и мог поручиться за свежесть их морепродуктов… Интерьер совершенно не изменился. Те же кожаные кресла и медные столики, то же оживление, легкое позвякивание приборов вперемежку с рокотом голосов – подлинно парижский ресторан во всем его великолепии. И разумеется, официант, подогретый амфетаминами, который никогда не смотрит вам в глаза и придерживает большим пальцем штопор в кармашке куртки, который никогда не забывает про вино, поскольку за него платят, – зато о хлебе и воде ему приходится напоминать несколько раз. Париж всегда останется Парижем. Мы отужинали, как полагается, и вернулись в «Турвиль» ближе к ночи.
Едва войдя в номер, Софи сняла туфли, бросила их под стул и легла. Я посмотрел, как она устраивается в постели поудобнее, потом сел за письменный стол и обхватил голову руками. Лежавший передо мной ноутбук Софи напомнил мне о работе. О моих сценариях. Все осталось в Горде. Я был бессилен что-либо сделать. Но при этом чувствовал облегчение. «Сексуальная лихорадка» перестала меня интересовать. И даже по Нью-Йорку я не особенно тосковал.
Когда я перевел взгляд на Софи, она уже спала. Неяркий свет лампы на письменном столе отбрасывал мягкий желтый отблеск на ее вытянутое тело, и во сне она выглядела восхитительно. Кроткая улыбка, застывшая на лице, никогда еще не казалась мне такой нежной. В объятиях Морфея она была еще красивее.
Мне давно следовало признаться себе в этом. Я влюбился. Влюбился в женщину, которая любила и мальчиков тоже . По правде говоря, ни к одной женщине я не испытывал ничего подобного. И уж конечно, не к Морин – даже в первые наши дни. Софи была другой. Независимой. Прекрасной в своем одиночестве. Цельной. Какого черта должен я возвращаться в Нью-Йорк?
Я открыл программу электронной почты на компьютере журналистки и начал сочинять послание своему агенту.
Дорогой Дэйв!
Мне ужасно жаль, что я не смог связаться с тобой раньше. У меня возникли кое-какие проблемы, и совершенно не было времени ни на тебя, ни даже – признаюсь тебе – на сценарии.
Но все, несомненно, к лучшему. Потому что меня это больше не интересует. «Сексуальная лихорадка» не интересует. Подозреваю, что для вас в агентстве это страшная новость, но притворяться я не намерен. Это могло бы отразиться на качестве сериала. Попроси кого-нибудь из ваших script doctors закончить пять финальных серий. Даю на это согласие. Более того: я собираюсь уступить все свои права на сериал в пользу Эйч-Би-Оу. И хотел бы, чтобы вы оформили соглашение. «Сексуальная лихорадка» сейчас бьет все рекорды популярности. Вы получите кругленькую сумму. Пришли мне контракт, я предлагаю вам 15 % от того, что мне предложит Эйч-Би-Оу. Поднажмите и добейтесь, чтобы Эйч-Би-Оу сохранила тех же соавторов сценария, это ваши цыпочки, поэтому «Сексуальная лихорадка» останется в вашем каталоге. Но на меня больше не рассчитывайте, я с этим покончил.
Мне очень жаль, что я так с вами поступаю. Но изменить ничего нельзя. Умоляю тебя, не пытайся меня переубедить.
Держи меня в курсе ваших дел. Я остаюсь во Франции. Скорее всего, надолго. Ты можешь писать мне на этот мейл. Никому другому адрес не давай.
Спасибо за все.
Дружески обнимаю,
Дамьен.
Я на мгновение заколебался, прежде чем нажать кнопку «отправить», потом со вздохом кликнул до ней мышкой. Письмо ушло за одну секунду. Одна секунда, чтобы изменить жизнь.
Я выключил компьютер и закрыл крышку. Взгляд мой упал на гравюру Дюрера. По-настоящему я ее так и не разглядел.
На гравюре была изображена какая-то возвышенность с видом на море и на побережье. В центре крылатая фигура, быть может, женщина, быть может, ангел. Лицо и облачение говорят скорее о женщине, но мускулы и стать странным образом напоминают мужчину. Сидя перед неким зданием без окон, фигура опирается левым локтем о колено и высоко держит голову – поза одновременно печальная и грациозная. В правой руке у нее компас, но размышляет она явно о другом, взор ее устремлен вдаль. К поясу на ленте привязана связка ключей. В ногах спит собака. Рядом я заметил ангела со смехотворно маленькими крыльями и кудрявыми волосами. С серьезным видом он что-то записывает на табличку. Рядом с ним, пересекая гравюру по диагонали, словно с целью отделить крупный план от фона, видна прислоненная к стене лестница. Но больше всего меня поразило множество самых невероятных предметов, лежащих на земле или висящих на стене здания. У ног крылатого персонажа – свисток, гвозди, пила, рубанок, линейка, шар; на заднем плане – громадный обтесанный камень с многими гранями, а на стене здания – безмен, песочные часы, колокол, циферблат солнечных часов и таинственный магический квадрат…
Лес символов, как сказал совсем другой человек. Трудно представить, как сумеем мы разгадать значение этого беспорядочного и вместе с тем изящного нагромождения вещей. Гравюра производила совершенно необыкновенное впечатление. Превосходно иллюстрируя свое название, она рождала ощущение грусти, одиночества, ностальгии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49