Известно также, что Дюрер интересовался циркулем Леонардо, позволявшим создавать овалы, не говоря уже о знаменитом проспектографе, который немецкий художник изобразил на четырех гравюрах в подражание тому, что был нарисован Леонардо. Да вот же, многогранник на гравюре «Меланхолия» – несомненно, дань уважения мэтру!
– Да уж, намеков набирается порядочно…
– Есть одна картина середины шестнадцатого века, иными словами, созданная через три десятка лет после смерти Леонардо, где он стоит между Тицианом и Дюрером.
– Могло это означать, что они действительно встречались? – осведомилась Софи.
– Точно сказать нельзя, но это правдоподобно! Картина приписывается мастерской Аньоло Брондзино. Неизвестно, была ли она написана в честь этих знаменитых людей или же в память о реальном событии. На картине Леонардо разговаривает с Дюрером, повернувшись спиной к Тициану, которого словно бы игнорирует. Создается впечатление, что интересует его только Дюрер. Он как-то странно жестикулирует, будто что-то объясняет немецкому художнику.
– Интересно.
– В любом случае мы знаем, – продолжала Жаклин, – что Дюрер приезжал в Италию, и в одном из писем он, как мне кажется, недвусмысленно намекает на Леонардо. Подождите, я сейчас уточню.
Жаклин поднялась и скрылась в боковой комнате. Я с тревогой посмотрел на Софи.
– Вы полагаете, она сумеет что-то найти в этом бардаке? – прошептал я.
Журналистка улыбнулась:
– Не знаю, как она это делает, но ей всегда удается отыскать то, что нужно…
Жаклин в своем широком шерстяном платье появилась вновь через несколько секунд. В руках она держала огромный том, открытый на нужной странице.
– Вот. Это письмо было написано в октябре тысяча пятьсот восьмого года. Дюрер говорит, что отправляется из Болоньи в Венецию «в силу любви к тайной перспективе, которой может обучить меня один человек». Это цитата.
Она с гордостью взглянула на нас:
– Если он имеет в виду не Леонардо, я готова уши себе отрезать.
Я фыркнул.
– В этом нет необходимости, – вмешалась Софи. – Мы тебе верим! Короче говоря, существует некая связь между Дюрером и Леонардо, а также между «Меланхолией» и Леонардо, это так?
– Совершенно верно, – подтвердила Жаклин. – Но ты должна мне показать рукопись Дюрера и вашу «Джоконду».
– Конечно, но мы уже завтра уезжаем обратно и оставить их тебе не сможем.
– Значит, у меня есть только одна ночь.
Софи ответила ей смущенной улыбкой:
– Послушай, если ты ничего не найдёшь, не принимай это близко к сердцу. Ты нам уже помогла.
– Я хочу посмотреть, что можно сделать. Ночевать будете здесь?
– Нет-нет, – возразил я. – Мы не хотим стеснять вас! Найдем какой-нибудь отель.
– В такой час? Это непросто!
– Мы не хотим злоупотреблять твоим гостеприимством, дорогая, – объяснила Софи.
– Но вы меня совсем не стесняете. Мне все равно придется убить ночь на решение вашей загадки…
– Ладно, мы согласны, – сказала Софии, прежде чем я успел отказаться.
Жаклин, конечно, была милейшим человеком, однако от мысли о том, что придется ночевать в доме любовницы Софи, я был отнюдь не в восторге. Но пришлось смириться.
В это мгновение в кармане у меня зазвонил телефон. Я не знал, нужно ли отвечать, и вопросительно посмотрел на Баджи. Словно спрашивал разрешения. Тот пожал плечами. Я вынул мобильник и нажал на кнопку. Это был священник из Горда.
Он уже приехал в Париж, говорил торопливо и был явно встревожен. Не дав мне и слова вставить, он просто назначил время и место нашей встречи.
– Вы сможете прийти завтра в час дня в церковь Монтессон, в западном предместье?
– Послушайте, я… я сейчас не в Париже. Не знаю, успею ли я вернуться.
Я повернулся к Софи. Порывшись в сумке, она достала обратные билеты. Поезд прибывал в Париж в 14.17.
– Невозможно, – объяснил я священнику. – Давайте лучше в четыре.
– Договорились. В четыре часа дня в церкви Монтессон. Кюре – мой друг. Нас никто не потревожит. На время нашей беседы церковь будет закрыта. До завтра.
Он тут же повесил трубку.
Я закрыл телефон и сунул его в карман. Софи смотрела на меня вопросительно.
– Это священник из Горда. Он назначил мне встречу на завтра.
Я не хотел говорить больше при Жаклин. Софи кивнула.
– Ну, – сказала ее подруга, вставая, – ужин можно заказать только в китайском ресторане. Вы не против? В такой час выбор у нас небольшой. Но сначала я покажу вам ваши спальни. Их только две, кому-то придется спать вместе…
– Я буду спать с Дамьеном, – произнесла Софи самым непринужденным тоном.
От изумления я даже попятился. Жаклин сдвинула брови, потом улыбнулась:
– Ладно, пойдемте, покажу вам ваши комнаты.
Около часу ночи, перекусив и обсудив все вопросы, мы решили, что нам давно пора ложиться. День был тяжелый, а завтра нас конечно же ожидали другие сюрпризы. Жаклин объявила, что собирается поработать с рукописью и «Джокондой», потом сказала, чтобы мы чувствовали себя как дома.
Через несколько минут я оказался наедине с Софи в крошечной спальне, где стояли штабеля книг и прямо на полу лежал двуспальный матрас.
– Гм, вы уверены, что нам будет здесь удобно вдвоем? – спросил я, как последний дурак.
– О, мой бедный Дамьен, не могу же я заставить вас спать вместе с вашим ангелом-хранителем…
– Что тут такого, он вполне симпатичный, – возразил я.
– Ну, если вы настаиваете…
Я пожал плечами в некотором замешательстве. Она улыбнулась. Я повернулся, чтобы задернуть занавески. Софи не шелохнулась. Она стояла прямо передо мной. И смотрела мне в лицо. Я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Она была так красива в игре теней и всполохов оранжевого цвета. Я был уверен, что не сдвинулся с места, но наши лица стали сближаться. Медленно. Я слышал ее спокойное дыхание. Она не улыбалась. И пристально смотрела на меня. Безмятежно. Потом я ощутил руку на своем бедре. Всего на одну секунду. Ее губы были так близко от моих. Она сделала еще один шаг и страстно обняла меня. Я не протестовал.
Она надолго прижала меня к себе. Потом чуть отстранилась. Мне казалось, будто я куда-то плыву. Переживаю вновь давно забытые чувства. Она чуть отступила, взяла меня за руку и повлекла вслед за собой на матрас. Я решил принимать все как есть. Просто. Жить мгновением, как делала сама Софи, подчиняясь только своим желаниям.
В неясном мерцании света, идущего из-под двери, мы долго любили друг друга в полном безмолвии, словно два подростка, которые боятся, что их застанут врасплох. Мы любили друг друга до тех пор, пока тела наши не расслабились и не соединились вновь в безмятежном сне.
Десять
– Жаклин поедет с нами.
– Что?
– Я еду с вами в Париж.
Жаклин сразу стала собираться. Софи, стой у нее за спиной, взглянула на меня и пожала плечами.
Я проснулся, как от толчка, на старом матрасе в нашей маленькой спальне, и в течение нескольких секунд никак не мог понять, где нахожусь и что произошло накануне. Вспомнив все, я обнаружил, что Софи здесь уже нет. Я быстро оделся и пошел в гостиную посмотреть, как идут дела.
Сидя на том же месте, что и вчера, Баджи взглянул на меня с улыбкой. Я смущенно улыбнулся в ответ. Этот парень дважды спас мне жизнь и продолжал улыбаться, хотя мы потащили его в Лондон, не спрашивая, как он к этому относится. Конечно, я ему заплачу. Но улыбка Баджи ясно показывала мне, что он руководствуется не только профессиональными соображениями.
За окнами всходило солнце, еще не утерявшее оранжевого оттенка. Дневной свет несколько смягчал впечатление бардака, царившего в этой квартире.
– Вы что-нибудь обнаружили? – спросил я, почесывая голову.
– Ничего определенного, но теперь я уверена, что в этом есть некая тайна, а без меня вы не справитесь. Кофе на столе. Угощайтесь. В общем, поскольку вы должны вернуться в Париж, я еду с вами.
– Но…
– Никаких но , я еду, потому что мне интересно, и разговаривать больше не о чем. Квартиру в Париже я сохранила, там довольно много материалов, и я смогу спокойно работать. CQFD.
Она говорила быстро, не глядя на меня, занимаясь только своей дорожной сумкой, поставленной в центре гостиной. На ней был тот же шерстяной халат, что накануне. Ее прическа, круги под глазами и нервозность подсказывали мне, что ночью она не спала.
– Что ж, спасибо, – просто ответил я и уселся за стол, где был накрыт завтрак, к которому они трое, судя по всему, уже приложились.
– Не за что, – сказала она, одним движением закрыв молнию на сумке.
Потом выпрямилась, повернулась на каблуках и спросила с широкой улыбкой:
– Ну как, хорошо спали?
– Гм, да, – пробормотал я, стараясь не показывать смущения. – Гм, а поезд наш, он когда отправляется?
Я налил себе чашку кофе.
– В 10.23, времени у нас мало, – ответила Софи. – Мы с Баджи поедем с вами в Монтессон. А Жаклин тем временем продолжит изучение рукописи.
Я кивнул и в свою очередь приступил к завтраку. На Софи я не смел взглянуть. Она говорила мне «вы». Вчера мы занимались любовью, но она по-прежнему называла меня на «вы». Как же мне хотелось побыть с ней наедине этим утром. Поговорить с ней. Но нас было четверо. Баджи не отпускал нас ни на дюйм, что было вполне разумно. И в любом случае времени у нас действительно не было.
Мне так и не удалось улучить момент, чтобы поговорить с ней наедине, а вскоре нам предстояло ехать на вокзал, чтобы вернуться в Париж.
В поезде, увозившем нас во Францию, я видел только Лондон, меня преследовали образы этого города, где мы с Софи любили друг друга.
Монтессон находился всего в нескольких километрах от Парижа, но это была почти деревня. Маленькие низенькие дома, горбатые улочки, а вдали – даже поля и парники, что заставляло почти забыть о столь близкой столице.
На Северном вокзале мы посадили Жаклин в такси: она отправилась в свою парижскую квартиру с рукописью Дюрера и испещренной пометками копией «Джоконды». Сами мы взяли «Шафран» и поехали в западное предместье на встречу со священником. Мне с трудом верилось, что еще утром мы были в Лондоне. И однако мне это не приснилось. Темп нашей гонки все ускорялся, и времени на решение загадки оставалось все меньше, зато вероятность того, что нас остановят на полпути, возрастала.
Баджи держался настороже. Свидание обговаривалось по телефону, и не было никаких гарантий, что нам удалось сохранить инкогнито, поэтому телохранитель каждое мгновение ожидал какого-нибудь скверного сюрприза. Вороны приучили нас к внезапности своего появления. Баджи уже не улыбался, как накануне. Он поставил «Шафран» на маленькой стоянке, укрытой от любопытных глаз, открыл передо мной дверцу машины и двинулся впереди нас.
Облик этого парижского пригорода не имел уже ничего общего с Англией. Здесь не было двух одинаковых домов, они были не белого, а серого цвета и лепились друг к другу на средневековый манер, ничем не напоминая кукольные домики. Иногда по улице проезжал дедушка в фуражке на старом дребезжащем мопеде.
Церковь стояла на улице, так круто спускавшейся вниз, что ко входу нужно было подниматься по очень высоким лестницам. Рядом с церковью притулился дом священника. Если не считать случайных велосипедистов и двух-трех женщин, шествовавших с плетеными корзинками в руках, на маленькой треугольной площади никого не было в этот предвечерний час, и мы трое, Софи, Баджи и я, спокойно вошли под темные безмолвные своды церкви Успения Богоматери.
Перед алтарем о чем-то беседовали двое мужчин. Одного из них я никогда не видел, должно быть, это был кюре Монтеесона. Небольшого роста, смуглый, с раскосыми глазами: я не мог понять, вьетнамец это или кореец, но черты лица были явно азиатские. Второй, не надевший сегодня ни рясы священника, ни традиционного темного костюма с крестом в петлице, был не кто иной, как кюре Горда в цивильном одеянии…
Увидев нас, они сразу прекратили разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Да уж, намеков набирается порядочно…
– Есть одна картина середины шестнадцатого века, иными словами, созданная через три десятка лет после смерти Леонардо, где он стоит между Тицианом и Дюрером.
– Могло это означать, что они действительно встречались? – осведомилась Софи.
– Точно сказать нельзя, но это правдоподобно! Картина приписывается мастерской Аньоло Брондзино. Неизвестно, была ли она написана в честь этих знаменитых людей или же в память о реальном событии. На картине Леонардо разговаривает с Дюрером, повернувшись спиной к Тициану, которого словно бы игнорирует. Создается впечатление, что интересует его только Дюрер. Он как-то странно жестикулирует, будто что-то объясняет немецкому художнику.
– Интересно.
– В любом случае мы знаем, – продолжала Жаклин, – что Дюрер приезжал в Италию, и в одном из писем он, как мне кажется, недвусмысленно намекает на Леонардо. Подождите, я сейчас уточню.
Жаклин поднялась и скрылась в боковой комнате. Я с тревогой посмотрел на Софи.
– Вы полагаете, она сумеет что-то найти в этом бардаке? – прошептал я.
Журналистка улыбнулась:
– Не знаю, как она это делает, но ей всегда удается отыскать то, что нужно…
Жаклин в своем широком шерстяном платье появилась вновь через несколько секунд. В руках она держала огромный том, открытый на нужной странице.
– Вот. Это письмо было написано в октябре тысяча пятьсот восьмого года. Дюрер говорит, что отправляется из Болоньи в Венецию «в силу любви к тайной перспективе, которой может обучить меня один человек». Это цитата.
Она с гордостью взглянула на нас:
– Если он имеет в виду не Леонардо, я готова уши себе отрезать.
Я фыркнул.
– В этом нет необходимости, – вмешалась Софи. – Мы тебе верим! Короче говоря, существует некая связь между Дюрером и Леонардо, а также между «Меланхолией» и Леонардо, это так?
– Совершенно верно, – подтвердила Жаклин. – Но ты должна мне показать рукопись Дюрера и вашу «Джоконду».
– Конечно, но мы уже завтра уезжаем обратно и оставить их тебе не сможем.
– Значит, у меня есть только одна ночь.
Софи ответила ей смущенной улыбкой:
– Послушай, если ты ничего не найдёшь, не принимай это близко к сердцу. Ты нам уже помогла.
– Я хочу посмотреть, что можно сделать. Ночевать будете здесь?
– Нет-нет, – возразил я. – Мы не хотим стеснять вас! Найдем какой-нибудь отель.
– В такой час? Это непросто!
– Мы не хотим злоупотреблять твоим гостеприимством, дорогая, – объяснила Софи.
– Но вы меня совсем не стесняете. Мне все равно придется убить ночь на решение вашей загадки…
– Ладно, мы согласны, – сказала Софии, прежде чем я успел отказаться.
Жаклин, конечно, была милейшим человеком, однако от мысли о том, что придется ночевать в доме любовницы Софи, я был отнюдь не в восторге. Но пришлось смириться.
В это мгновение в кармане у меня зазвонил телефон. Я не знал, нужно ли отвечать, и вопросительно посмотрел на Баджи. Словно спрашивал разрешения. Тот пожал плечами. Я вынул мобильник и нажал на кнопку. Это был священник из Горда.
Он уже приехал в Париж, говорил торопливо и был явно встревожен. Не дав мне и слова вставить, он просто назначил время и место нашей встречи.
– Вы сможете прийти завтра в час дня в церковь Монтессон, в западном предместье?
– Послушайте, я… я сейчас не в Париже. Не знаю, успею ли я вернуться.
Я повернулся к Софи. Порывшись в сумке, она достала обратные билеты. Поезд прибывал в Париж в 14.17.
– Невозможно, – объяснил я священнику. – Давайте лучше в четыре.
– Договорились. В четыре часа дня в церкви Монтессон. Кюре – мой друг. Нас никто не потревожит. На время нашей беседы церковь будет закрыта. До завтра.
Он тут же повесил трубку.
Я закрыл телефон и сунул его в карман. Софи смотрела на меня вопросительно.
– Это священник из Горда. Он назначил мне встречу на завтра.
Я не хотел говорить больше при Жаклин. Софи кивнула.
– Ну, – сказала ее подруга, вставая, – ужин можно заказать только в китайском ресторане. Вы не против? В такой час выбор у нас небольшой. Но сначала я покажу вам ваши спальни. Их только две, кому-то придется спать вместе…
– Я буду спать с Дамьеном, – произнесла Софи самым непринужденным тоном.
От изумления я даже попятился. Жаклин сдвинула брови, потом улыбнулась:
– Ладно, пойдемте, покажу вам ваши комнаты.
Около часу ночи, перекусив и обсудив все вопросы, мы решили, что нам давно пора ложиться. День был тяжелый, а завтра нас конечно же ожидали другие сюрпризы. Жаклин объявила, что собирается поработать с рукописью и «Джокондой», потом сказала, чтобы мы чувствовали себя как дома.
Через несколько минут я оказался наедине с Софи в крошечной спальне, где стояли штабеля книг и прямо на полу лежал двуспальный матрас.
– Гм, вы уверены, что нам будет здесь удобно вдвоем? – спросил я, как последний дурак.
– О, мой бедный Дамьен, не могу же я заставить вас спать вместе с вашим ангелом-хранителем…
– Что тут такого, он вполне симпатичный, – возразил я.
– Ну, если вы настаиваете…
Я пожал плечами в некотором замешательстве. Она улыбнулась. Я повернулся, чтобы задернуть занавески. Софи не шелохнулась. Она стояла прямо передо мной. И смотрела мне в лицо. Я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Она была так красива в игре теней и всполохов оранжевого цвета. Я был уверен, что не сдвинулся с места, но наши лица стали сближаться. Медленно. Я слышал ее спокойное дыхание. Она не улыбалась. И пристально смотрела на меня. Безмятежно. Потом я ощутил руку на своем бедре. Всего на одну секунду. Ее губы были так близко от моих. Она сделала еще один шаг и страстно обняла меня. Я не протестовал.
Она надолго прижала меня к себе. Потом чуть отстранилась. Мне казалось, будто я куда-то плыву. Переживаю вновь давно забытые чувства. Она чуть отступила, взяла меня за руку и повлекла вслед за собой на матрас. Я решил принимать все как есть. Просто. Жить мгновением, как делала сама Софи, подчиняясь только своим желаниям.
В неясном мерцании света, идущего из-под двери, мы долго любили друг друга в полном безмолвии, словно два подростка, которые боятся, что их застанут врасплох. Мы любили друг друга до тех пор, пока тела наши не расслабились и не соединились вновь в безмятежном сне.
Десять
– Жаклин поедет с нами.
– Что?
– Я еду с вами в Париж.
Жаклин сразу стала собираться. Софи, стой у нее за спиной, взглянула на меня и пожала плечами.
Я проснулся, как от толчка, на старом матрасе в нашей маленькой спальне, и в течение нескольких секунд никак не мог понять, где нахожусь и что произошло накануне. Вспомнив все, я обнаружил, что Софи здесь уже нет. Я быстро оделся и пошел в гостиную посмотреть, как идут дела.
Сидя на том же месте, что и вчера, Баджи взглянул на меня с улыбкой. Я смущенно улыбнулся в ответ. Этот парень дважды спас мне жизнь и продолжал улыбаться, хотя мы потащили его в Лондон, не спрашивая, как он к этому относится. Конечно, я ему заплачу. Но улыбка Баджи ясно показывала мне, что он руководствуется не только профессиональными соображениями.
За окнами всходило солнце, еще не утерявшее оранжевого оттенка. Дневной свет несколько смягчал впечатление бардака, царившего в этой квартире.
– Вы что-нибудь обнаружили? – спросил я, почесывая голову.
– Ничего определенного, но теперь я уверена, что в этом есть некая тайна, а без меня вы не справитесь. Кофе на столе. Угощайтесь. В общем, поскольку вы должны вернуться в Париж, я еду с вами.
– Но…
– Никаких но , я еду, потому что мне интересно, и разговаривать больше не о чем. Квартиру в Париже я сохранила, там довольно много материалов, и я смогу спокойно работать. CQFD.
Она говорила быстро, не глядя на меня, занимаясь только своей дорожной сумкой, поставленной в центре гостиной. На ней был тот же шерстяной халат, что накануне. Ее прическа, круги под глазами и нервозность подсказывали мне, что ночью она не спала.
– Что ж, спасибо, – просто ответил я и уселся за стол, где был накрыт завтрак, к которому они трое, судя по всему, уже приложились.
– Не за что, – сказала она, одним движением закрыв молнию на сумке.
Потом выпрямилась, повернулась на каблуках и спросила с широкой улыбкой:
– Ну как, хорошо спали?
– Гм, да, – пробормотал я, стараясь не показывать смущения. – Гм, а поезд наш, он когда отправляется?
Я налил себе чашку кофе.
– В 10.23, времени у нас мало, – ответила Софи. – Мы с Баджи поедем с вами в Монтессон. А Жаклин тем временем продолжит изучение рукописи.
Я кивнул и в свою очередь приступил к завтраку. На Софи я не смел взглянуть. Она говорила мне «вы». Вчера мы занимались любовью, но она по-прежнему называла меня на «вы». Как же мне хотелось побыть с ней наедине этим утром. Поговорить с ней. Но нас было четверо. Баджи не отпускал нас ни на дюйм, что было вполне разумно. И в любом случае времени у нас действительно не было.
Мне так и не удалось улучить момент, чтобы поговорить с ней наедине, а вскоре нам предстояло ехать на вокзал, чтобы вернуться в Париж.
В поезде, увозившем нас во Францию, я видел только Лондон, меня преследовали образы этого города, где мы с Софи любили друг друга.
Монтессон находился всего в нескольких километрах от Парижа, но это была почти деревня. Маленькие низенькие дома, горбатые улочки, а вдали – даже поля и парники, что заставляло почти забыть о столь близкой столице.
На Северном вокзале мы посадили Жаклин в такси: она отправилась в свою парижскую квартиру с рукописью Дюрера и испещренной пометками копией «Джоконды». Сами мы взяли «Шафран» и поехали в западное предместье на встречу со священником. Мне с трудом верилось, что еще утром мы были в Лондоне. И однако мне это не приснилось. Темп нашей гонки все ускорялся, и времени на решение загадки оставалось все меньше, зато вероятность того, что нас остановят на полпути, возрастала.
Баджи держался настороже. Свидание обговаривалось по телефону, и не было никаких гарантий, что нам удалось сохранить инкогнито, поэтому телохранитель каждое мгновение ожидал какого-нибудь скверного сюрприза. Вороны приучили нас к внезапности своего появления. Баджи уже не улыбался, как накануне. Он поставил «Шафран» на маленькой стоянке, укрытой от любопытных глаз, открыл передо мной дверцу машины и двинулся впереди нас.
Облик этого парижского пригорода не имел уже ничего общего с Англией. Здесь не было двух одинаковых домов, они были не белого, а серого цвета и лепились друг к другу на средневековый манер, ничем не напоминая кукольные домики. Иногда по улице проезжал дедушка в фуражке на старом дребезжащем мопеде.
Церковь стояла на улице, так круто спускавшейся вниз, что ко входу нужно было подниматься по очень высоким лестницам. Рядом с церковью притулился дом священника. Если не считать случайных велосипедистов и двух-трех женщин, шествовавших с плетеными корзинками в руках, на маленькой треугольной площади никого не было в этот предвечерний час, и мы трое, Софи, Баджи и я, спокойно вошли под темные безмолвные своды церкви Успения Богоматери.
Перед алтарем о чем-то беседовали двое мужчин. Одного из них я никогда не видел, должно быть, это был кюре Монтеесона. Небольшого роста, смуглый, с раскосыми глазами: я не мог понять, вьетнамец это или кореец, но черты лица были явно азиатские. Второй, не надевший сегодня ни рясы священника, ни традиционного темного костюма с крестом в петлице, был не кто иной, как кюре Горда в цивильном одеянии…
Увидев нас, они сразу прекратили разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49