Сейчас ему выпала честь представить место для стройки самому товарищу Сталину.
Июньское солнце пронизывало нежную листву старых лип, играло веселыми праздничными блестками на рябой волне, бегущей от шустрого колесного буксира. Колеса шумно взбивали пену, солидно тянулись за буксиром тяжелые баржи. На одной из них плясали присядью под гармонь бородатые мужики, взволнованные, очевидно, панорамой Кремля. В утреннем воздухе тянуло духом смоляных канатов и речной свежести.
Вождь отнесся к визиту со всей серьезностью. Обходя участок разговаривал со специалистами, задавал вопросы, приглядывался.
- Многих товарищей архитекторов пугает неправильная конфигурация участка и его сравнительно небольшие размеры. Есть и такие, которые в душе жалеют о Храме, хотя вряд ли могут защитить его архитектурные достоинства, - объяснил ситуацию вождю сообщник Гнусария, почти что его голосом - льстивым и уверенным одновременно.
Вождь глянул на членов президиума Совета и не обнаружил среди них желающих спорить по поводу конфигурации участка и защищать достоинства Храма.
- Размеры нас не должны смущать. Почему не расчистить вот эти улицы? Надеюсь, ничего ценного наши специалисты там не обнаружат. Мне так кажется, - товарищ Сталин хитро улыбнулся, отчего разбежались к уголкам глаз обаятельные морщинки. Специалисты одобрительно зашумели.
Через три дня участь Храма была окончательно решена. Отцу Георгию объяснили, что в связи с подготовкой к ликвидации строения, необходимость в его охране отпадает.
Последнюю свою ночь сторож провел на посту, но вместо того, чтобы обойти Храм, проститься с ним, сидел, поджав ноги, на убогой лежанке и бубнил лишь одно: "...И пойдет брат на брата и сын на отца. Храмы Божии порушат до основания. И настанут тогда последние времена..."
Иногда он умолкал, словно споткнувшись и с окончательной ясностью понимал, что болен. Болен давно и тяжко. Что лишь на мгновение просветлел помутившийся разум и скоро вновь погрузиться во тьму. Загремят, загогочут тогда сатанинские полчища, идущие осаждать Храм.
"Смерти, только смерти прошу, о Господи..." - шептал он не отирая слез. Они катились и катились, искрясь в бороденке, словно каменья в окладе .
Гость возник в дверях неслышно. Николай Игнатьевич - служащий. Узнать можно, хоть и сильно изменило его короткое время. Осанистей стал, матерей. Плащ солидный и шляпа, конечно же, прячут человека, но глаза утаить нельзя. А было в тех глазах одно сразу же подмеченное отцом Георгием отличие.
После мартовского визита появлялся в сторожке этот человек не один раз. И с сахаром и с водкой. Разным бывал: то весел и шумен, то тих и понур. Но всегда одно таилось на донышке его пристальных птичьих, близко к переносью посаженных глаз: тревога. Казалось отцу Георгию, что ищет у него гость что-то важное для себя, утерянное. Ждет ответа на терзающий и непонятный вопрос. Теперь появилось в глубоких глазах лихое отчаяние: понял уже Жостов и вопрос свой страшный и ответ на него знал.
- Что скажешь, Георгий Николаевич? Здороваться, значит, со мной не хочешь, - сняв шляпу гость сел, не дожидаясь приглашения от глядевшего в стену попа.
- Не стану тебе, нехристь, здоровия желать. Не заслужил.
- Ну и не надо, раз так. Скажи, правда ли, что когда здесь монастырь сносили, чтобы Храм строить, игуменья тамошняя место это прокляла? Ведь так оно и вышло...
- Трудности были, не беды. Сорок лет всем миром строили, великими молитвами по всей Руси. Но ведь подняли же! Стоять такому Храму вечно.
- Э-эх! Не научно мыслишь, любезный. Все в материальном мире тленно. А громадина твоя белокаменная хоть во славу Российскую, хоть во блажь царскую возведенная - явление материального мира. А следовательно смертна.
- Врешь! Прежде Дом твой рухнет. - Отец Георгий встал, борясь с головокружением и гордо поднял голову. Но не устоял, закрыв глаза опустился на топчан, проговорил: - Сексот ты или кто, а понял сразу, что не боюсь я тебя. И тех, кто с тобой - не боюсь. Я Храм защищаю, а он - меня. И Дом твой и тебя, заблудшего, тоже. Вы от Бога отреклись, а он вас потерянных спасти старается. Потому что Спаситель. Каждому соломинку протягивает - не губи, мол, себя, одумайся! - Поп закашлялся, на щеках выступили багровые пятна, задрожал подбородок, заблестела у губ слюна.
- Да ты, Георгий Николаевич, болен, - вздохнул гость, отводя в сторону свой странный взгляд. - Вот что - собирайся. За тобой я пришел.
- Собрался уже, весь тут. Только не тебя ждал.
- Успеется еще с жизнью проститься, - гость пошарил глазами вокруг, стянул с топчана полосатое ветхое одеяло, расстелил на полу. Положил в него молитвенник, Евангелие, глиняную кружку. - Не большого ты имущества человек. Вставай, машина ждет. Поедем в больницу. В хорошую, я все устроил. Тебе грудь лечить надо. Завтра за тобой другие люди придут. Могут увезти совсем в другое место, - Николай Игнатьевич стянул уголки пледа и поднял узелок. - Пойми ты, страж...
- Погоди, - поп хитро прищурился. - Ты ведь врал мне. Дом-то твой оказался не народный, а для правительства. Хозяйский, стало быть. Совсем другой смысл вышел. Зря я, выходит, уповал на душу народную.
- В моем государстве народ и есть хозяин, - отчеканил гость грозно и мрачно. - Кто этого не хочет понять, у того нет будущего. - Он склонил над сгорбившимся Георгием бритую голову и вгляделся в маленькое сморщенное лицо: - А ведь мы с тобой, Георгий Николаевич, ровесники. И родились, будешь смеяться, в один день. Я бумаги твои видел. Может от этого и кручусь здесь, присматриваюсь...
- Вроде как в зеркало? - ощерился поп, став похожим на затравленного хорька.
- Вроде... - процедил человек в плаще и отвернулся. Надел шляпу, вздохнул: - Выходи, ждут.
Даже по спине было видно, что стиснул он сильные челюсти и большую бурю в себе удерживает.
Вышел и саданул ногой большого, неприятно скалящегося пса. Захрюкав, сраженный очередной неудачей Гнус, спрятался в волхонковской подворотне. Нашептали ему сегодня товарищи скверные новости. Будто бы явился в Москву шеф тайной разведки смежного ведомства, прикидываясь шутником и беззаботным гаером. То иностранного шпиона изображает, то представления в Варьете устраивает. А с ним свита - мерзейшая из мерзейших. И ведь всем ясно, что не на прогулку явился сюда мессир Воланд, а что бы за работой Армейского десанта Гнусов проследить и перед высшим начальством скомпрометировать. Предупредили Мелкого беса вышестоящие коллеги, что грядет время чисток и серьезных разборок с нерадивыми сотрудниками. А значит, настала пора решительного сражения с Жостовым - терять нечего, либо пан, либо пропал. Скорчился Гнус в подворотне, зыркая красными глазами на спешивших мимо прохожих, да повизгивая от ненависти к котам, за которыми нельзя было даже погнаться и разорвать в клочья.
Глава 6
Симпатичный городок Андреаполь! Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое-какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно-пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями - все те же.
Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо-беспрерывные дожди и вдруг - солнце! Поверилось в чудо вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно-скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи-затейницы. Что за роскошь - черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые "золотые" перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле "цыганский барон" процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.
Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает - "выпускники". На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище - явно не из автомобиля вышел, но и на "выпускника" не похож - борода и волосы не для лагерной вши рощены.
- Остынь, парень! - отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. - По понедельникам я золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение!- Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху.
Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец - удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: "Продам срочно "Фолксваген", 7 дней из Германии, цвет - мокрый асфальт. И корову молочную черно-белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено".
"И то и другое надо! Пожалуй, без сена", -- с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.
- Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, - в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно-черное.
- Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, - он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.
- Ну посмотрите хотя бы... - канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые.- Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.
Бормоча что-то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.
В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката "Дружба народов", теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием "Файф оклок у королевы", квадратные консервные банки с интригующей этикеткой "Масло оливковое. Девственное". На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово "вёрджин", что означало в данном случае, первый отжим, а в иных девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием "олив ойл", а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.
Задумавшись о позитивных преображениях, Максим дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки - в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую-то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.
- Продал? - поинтересовался Максим.
- Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч, - мальчишка перебросил рюкзак за спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Июньское солнце пронизывало нежную листву старых лип, играло веселыми праздничными блестками на рябой волне, бегущей от шустрого колесного буксира. Колеса шумно взбивали пену, солидно тянулись за буксиром тяжелые баржи. На одной из них плясали присядью под гармонь бородатые мужики, взволнованные, очевидно, панорамой Кремля. В утреннем воздухе тянуло духом смоляных канатов и речной свежести.
Вождь отнесся к визиту со всей серьезностью. Обходя участок разговаривал со специалистами, задавал вопросы, приглядывался.
- Многих товарищей архитекторов пугает неправильная конфигурация участка и его сравнительно небольшие размеры. Есть и такие, которые в душе жалеют о Храме, хотя вряд ли могут защитить его архитектурные достоинства, - объяснил ситуацию вождю сообщник Гнусария, почти что его голосом - льстивым и уверенным одновременно.
Вождь глянул на членов президиума Совета и не обнаружил среди них желающих спорить по поводу конфигурации участка и защищать достоинства Храма.
- Размеры нас не должны смущать. Почему не расчистить вот эти улицы? Надеюсь, ничего ценного наши специалисты там не обнаружат. Мне так кажется, - товарищ Сталин хитро улыбнулся, отчего разбежались к уголкам глаз обаятельные морщинки. Специалисты одобрительно зашумели.
Через три дня участь Храма была окончательно решена. Отцу Георгию объяснили, что в связи с подготовкой к ликвидации строения, необходимость в его охране отпадает.
Последнюю свою ночь сторож провел на посту, но вместо того, чтобы обойти Храм, проститься с ним, сидел, поджав ноги, на убогой лежанке и бубнил лишь одно: "...И пойдет брат на брата и сын на отца. Храмы Божии порушат до основания. И настанут тогда последние времена..."
Иногда он умолкал, словно споткнувшись и с окончательной ясностью понимал, что болен. Болен давно и тяжко. Что лишь на мгновение просветлел помутившийся разум и скоро вновь погрузиться во тьму. Загремят, загогочут тогда сатанинские полчища, идущие осаждать Храм.
"Смерти, только смерти прошу, о Господи..." - шептал он не отирая слез. Они катились и катились, искрясь в бороденке, словно каменья в окладе .
Гость возник в дверях неслышно. Николай Игнатьевич - служащий. Узнать можно, хоть и сильно изменило его короткое время. Осанистей стал, матерей. Плащ солидный и шляпа, конечно же, прячут человека, но глаза утаить нельзя. А было в тех глазах одно сразу же подмеченное отцом Георгием отличие.
После мартовского визита появлялся в сторожке этот человек не один раз. И с сахаром и с водкой. Разным бывал: то весел и шумен, то тих и понур. Но всегда одно таилось на донышке его пристальных птичьих, близко к переносью посаженных глаз: тревога. Казалось отцу Георгию, что ищет у него гость что-то важное для себя, утерянное. Ждет ответа на терзающий и непонятный вопрос. Теперь появилось в глубоких глазах лихое отчаяние: понял уже Жостов и вопрос свой страшный и ответ на него знал.
- Что скажешь, Георгий Николаевич? Здороваться, значит, со мной не хочешь, - сняв шляпу гость сел, не дожидаясь приглашения от глядевшего в стену попа.
- Не стану тебе, нехристь, здоровия желать. Не заслужил.
- Ну и не надо, раз так. Скажи, правда ли, что когда здесь монастырь сносили, чтобы Храм строить, игуменья тамошняя место это прокляла? Ведь так оно и вышло...
- Трудности были, не беды. Сорок лет всем миром строили, великими молитвами по всей Руси. Но ведь подняли же! Стоять такому Храму вечно.
- Э-эх! Не научно мыслишь, любезный. Все в материальном мире тленно. А громадина твоя белокаменная хоть во славу Российскую, хоть во блажь царскую возведенная - явление материального мира. А следовательно смертна.
- Врешь! Прежде Дом твой рухнет. - Отец Георгий встал, борясь с головокружением и гордо поднял голову. Но не устоял, закрыв глаза опустился на топчан, проговорил: - Сексот ты или кто, а понял сразу, что не боюсь я тебя. И тех, кто с тобой - не боюсь. Я Храм защищаю, а он - меня. И Дом твой и тебя, заблудшего, тоже. Вы от Бога отреклись, а он вас потерянных спасти старается. Потому что Спаситель. Каждому соломинку протягивает - не губи, мол, себя, одумайся! - Поп закашлялся, на щеках выступили багровые пятна, задрожал подбородок, заблестела у губ слюна.
- Да ты, Георгий Николаевич, болен, - вздохнул гость, отводя в сторону свой странный взгляд. - Вот что - собирайся. За тобой я пришел.
- Собрался уже, весь тут. Только не тебя ждал.
- Успеется еще с жизнью проститься, - гость пошарил глазами вокруг, стянул с топчана полосатое ветхое одеяло, расстелил на полу. Положил в него молитвенник, Евангелие, глиняную кружку. - Не большого ты имущества человек. Вставай, машина ждет. Поедем в больницу. В хорошую, я все устроил. Тебе грудь лечить надо. Завтра за тобой другие люди придут. Могут увезти совсем в другое место, - Николай Игнатьевич стянул уголки пледа и поднял узелок. - Пойми ты, страж...
- Погоди, - поп хитро прищурился. - Ты ведь врал мне. Дом-то твой оказался не народный, а для правительства. Хозяйский, стало быть. Совсем другой смысл вышел. Зря я, выходит, уповал на душу народную.
- В моем государстве народ и есть хозяин, - отчеканил гость грозно и мрачно. - Кто этого не хочет понять, у того нет будущего. - Он склонил над сгорбившимся Георгием бритую голову и вгляделся в маленькое сморщенное лицо: - А ведь мы с тобой, Георгий Николаевич, ровесники. И родились, будешь смеяться, в один день. Я бумаги твои видел. Может от этого и кручусь здесь, присматриваюсь...
- Вроде как в зеркало? - ощерился поп, став похожим на затравленного хорька.
- Вроде... - процедил человек в плаще и отвернулся. Надел шляпу, вздохнул: - Выходи, ждут.
Даже по спине было видно, что стиснул он сильные челюсти и большую бурю в себе удерживает.
Вышел и саданул ногой большого, неприятно скалящегося пса. Захрюкав, сраженный очередной неудачей Гнус, спрятался в волхонковской подворотне. Нашептали ему сегодня товарищи скверные новости. Будто бы явился в Москву шеф тайной разведки смежного ведомства, прикидываясь шутником и беззаботным гаером. То иностранного шпиона изображает, то представления в Варьете устраивает. А с ним свита - мерзейшая из мерзейших. И ведь всем ясно, что не на прогулку явился сюда мессир Воланд, а что бы за работой Армейского десанта Гнусов проследить и перед высшим начальством скомпрометировать. Предупредили Мелкого беса вышестоящие коллеги, что грядет время чисток и серьезных разборок с нерадивыми сотрудниками. А значит, настала пора решительного сражения с Жостовым - терять нечего, либо пан, либо пропал. Скорчился Гнус в подворотне, зыркая красными глазами на спешивших мимо прохожих, да повизгивая от ненависти к котам, за которыми нельзя было даже погнаться и разорвать в клочья.
Глава 6
Симпатичный городок Андреаполь! Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое-какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно-пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями - все те же.
Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо-беспрерывные дожди и вдруг - солнце! Поверилось в чудо вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно-скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи-затейницы. Что за роскошь - черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые "золотые" перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле "цыганский барон" процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.
Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает - "выпускники". На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище - явно не из автомобиля вышел, но и на "выпускника" не похож - борода и волосы не для лагерной вши рощены.
- Остынь, парень! - отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. - По понедельникам я золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение!- Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху.
Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец - удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: "Продам срочно "Фолксваген", 7 дней из Германии, цвет - мокрый асфальт. И корову молочную черно-белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено".
"И то и другое надо! Пожалуй, без сена", -- с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.
- Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, - в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно-черное.
- Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, - он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.
- Ну посмотрите хотя бы... - канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые.- Кавказские сторожевые. У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.
Бормоча что-то извиняющееся и отворачиваясь, Максим торопливо зашагал прочь с неприятным ощущением, словно сделал гадость. Автобус здесь ходил по расписанию, оставалось больше часа на прогулку и размышления.
В хозяйственном магазине неистребимо пахло дустом и до одури едким стиральным порошком, стоящим у окна в импортных ярких ящиках. На полках с терпимостью аборигенов, позирующих в обнимку с колонизаторами для плаката "Дружба народов", теснились банки тракторного мазута, чугунки, все в сургучных плевках и обрывках бумаги, толщенные колодезные цепи, фарфоровый сервиз производства Люксембург под названием "Файф оклок у королевы", квадратные консервные банки с интригующей этикеткой "Масло оливковое. Девственное". На жестянке в характеристике масла действительно стояло слово "вёрджин", что означало в данном случае, первый отжим, а в иных девственность. Наличие в городке переводчика, не ограничившегося доступным по картинке понятием "олив ойл", а пристроившего к нему такое обескураживающее прилагательное, все же радовало.
Задумавшись о позитивных преображениях, Максим дошагал до автобусной остановки. На лавке, пристроив сумки, уже сидели ожидающие транспорта тетки - в китайских пуховиках, ангорских бирюзового окраса капюшонах и в тяжелых резиновых сапожищах. В стороне, усиленно работая челюстями, употреблял какую-то рекламную жвачку паренек с рюкзачком цвета хаки.
- Продал? - поинтересовался Максим.
- Угу. Хорошо пошли. По двадцать пять тысяч, - мальчишка перебросил рюкзак за спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90