извне оно или изнутри исходит?.. Вот и на этом вопросе стрельнуло в поясницу.
"Саморазрушение чертово!" - кряхтит он и собирается погасить свет. Но нет, звонят.
Кузьма Бенедиктович чертыхается на свою безотказность. Мальчишки у него не переводятся, лезут, куда хотят. Раньше от девиц покоя не было. Истаскался с ними Бенедиктыч, когда через них природу изучал. "Слава Богу, - думает про себя, - ни одну не обидел." Ему теперь много не нужно, три-четыре человека и все. Он и из них всю историю человечества высосет. А захочет, чтобы дождь пошел - идет дождь, солнца пожелает, и солнце светит. По молодости боялся думать о катастрофах, так как замечал, что если подумает, то они через день или месяц происходят. А теперь вот способность эту в свое изобретение вкладывает, и от людей не шарахается, говорит, что все интересны, особенно более-менее зрелые личности. К нему ищущие калужане часто заходят, он любит угощать их чаем, кофе, дает книжки, говорит "отдыхайте", говорит, о чем желают слышать, посмеивается, подмигивает, хвалится, что владеет гипнозом, настаивает, что может читать мысли на расстоянии, желает это доказать, не сидит на одном месте, уговаривает попробовать, внушает: "вы засыпаете" и другую чепуху, говорит, чтобы представили свою мечту, день-другой в прошлом, что-нибудь любимое из книг, убегает в другую комнату, сидит там, потом возвращается, гадает, говорит, что сегодня не получилось, в другой раз, не в форме, все смеются, мило проводят время за остротами и давно уже привыкли к его странностям и неудачным фокусам; приятно, когда человек доставляет людям удовольствие и смех. И удивительным иногда кажется, что он знает множество судеб, рассказывает так, будто сам их пережил, иногда похоже, что он повествует о будущем или о далеком-далеком прошлом и не раз ему предлагали заняться сочинительством, кое-кто считает, что он даром прожигает талант. И никто ещё не видел, с каким наслаждением после ухода гостей Кузьма Бенедиктович отдается вдохновению в своей маленькой мастерской. Его рвение может сравниться с энтузиазмом алхимика, жаждущего соткать из воздуха золото. Но мало кому дано увидеть, что ждет впереди, и ещё меньше тех, кто из желаемого творит действительное.
"Не случилось ли с Раджиком что?" - беспокоится Кузьма Бенедиктович, открывая дверь.
На пороге виновато улыбается Веефомит. Извини, дескать, вон кого к тебе веду.
- Дядечка Кузя! Дядечка любимый, я так по тебе соскучилась! бросилась Леночка целовать Кузьму Бенедиктовича, - Так скучала, ну прямо ужас! Как здорово ты пахнешь табаком! Я замуж выхожу и сразу к тебе!
Веефомит смущается. Все это напомнило ему москвичку. Ему всегда везет на посредничество. Вот и Радж недавно с кулаками ревности бросался. Одна беда с этими женщинами, какие бы они не были.
Кузьма Бенедиктович улыбается, он несказанно рад видеть Леночку, это он захотел, чтобы она приехала. На третьем госте он задерживает взгляд своих серых насмешливых глаз.
- Полагаю, вы и есть женишок? Гвоздь сезона и одинок в своих воззрениях?
- Я тебе говорила, что дядя Кузя видит всех насквозь! - затащила Леночка Копилина в квартиру.
- Папа, конечно, не в курсе, - набивает трубку Бенедиктыч, - и вы, конечно, голодны и на восьмом небе от счастья?
Он повел Леночку на кухню, возвратился и тогда только заметил, что жених прячет за спиной гитару, обыкновенную и недорогую, а в руке у него приемник.
- И это все ваше имущество? Невелико приданое. А что Валерий Дмитриевич, хорошо, когда вокруг столько молодоженов?
Валерий Дмитриевич смолчал, он знает, что дальше последует.
- Так-так, - продолжал Бенедиктыч, - я удивлен, что есть люди, все ещё слушающие радио. Я, вон, и телевизор не включаю.
- Дядя Кузечка, ты просто сам телевизор, - крикнула из кухни Леночка, - на тебя смотри - не насмотришься, родной ты мой дядечка Кузечка.
От таких слов даже Валерий Дмитриевич разулыбался в один рот. Копилин смущен. О Бенедиктыче он был наслышан от Леночки и давно уважал его заочно.
- Ну, садись, Алеша, вот сюда, в кресло, здесь и отдыхай.
Веефомит не спускает глаз с Бенедиктыча, в этом кресле он сам сидел не раз, когда Кузьма начинал свои розыгрыши с гипнозом.
- Мы зашли к вам на старую квартиру, - заговорил наконец Копилин, - а там Раджик спит, это он нас зачем-то к Валерию Дмитриевичу отправил, а там Зинаида читает главы из романа.
- Леночка смеялась, - с грустью сказал Веефомит.
- Она просто взбесилась, ваша романистка! - выскочила Леночка, - как вы её здесь все терпите?
- Лена, займись едой, - сурово сказал Копилин.
И она послушалась. Кузьме Бенедиктовичу это понравилось. Хорошо, когда есть на свете человек, которого слушается эта бесовская девчонка.
- А что вы ловите по приемнику? - поинтересовался он.
- "Голос Америки", - не задумываясь, ответил Копилин.
- А что, до сих пор существуют "Голоса"? - изумился Бенедиктыч, - А хотя, конечно, раз есть Америка, будут и "Голоса".
Валерий Дмитриевич разволновался. Ему не терпелось поговорить с Копилиным о политике, а Бенедиктыча интересовало другое.
- Вы гитарист? Очень хорошо. А откуда? Сколько лет? Отлично!..
Он задавал вопросы, не выслушивая ответов, и Веефомит увидел, что Кузьмой завладело все то же непонятное желание начать игру в гипноз. Но сегодня это желание было не совсем обычным, каким-то образом Веефомиту, да и Копилину, впервые удалось испытать редкое состояние, подобное тому, когда чувственно и всеобъемлюще расстилаешься всюду, проникаешь в каждую травинку, в движение ветра и шорох волн, будто приподнимаешься над землей, отрываясь от целого, но в то же время остаешься недвижим, спокоен и созерцаешь все процессы и самого себя со стороны. По подоконнику ударили тяжелые капли дождя.
- Все так же трудно в столице с пропиской? - спешит Бенедиктыч и в глазах его прыгают искорки.
- Да, - забеспокоился Копилин, - жилья много, а с пропиской пока трудно, но говорят, скоро её повсеместно отменят.
- Неужели? - равнодушно изумляется Бенедиктыч.
Сегодня он дарит себе радость, раз приехала Леночка, то пусть будет и покой воспоминаний, и полумрак, и чувство любви к ближнему, и дождь...
Бенедиктыч порозовел. Сухой и морщинистый, он выпрямился, разгладился, стал будто выше, и трудно было оторваться от его глаз, горящих чудной страстью.
Веефомит знал, какие слова он сейчас скажет, а ливень хлынул во всю мощь, сделалось почему-то жутко, и Бенедиктыч прошептал, не в силах сдержать радостно-лукавую улыбку:
- Хотите, Леша, я угадаю ваши мысли? Вспомните один день, какой-нибудь период из жизни с Леночкой, и я угадаю через комнату.
Алексей от удивления встал.
- Нет, нет, сидите, - усадил его Бенедиктыч, положите голову на спинку, так, и закройте глаза. Очень удобное кресло. Вспоминайте, это недолго, Леночка, не входи сюда десять минут, мы переодеваемся!
- Ладно! - крикнула Леночка.
И Бенедиктыч убежал в мастерскую.
- Тишина! - высунулся он из-за двери, - абсолютная тишина, я сосредотачиваюсь.
Веефомит усмехнулся и, закрыв глаза, стал слушать дождь.
Эх, Николай Васильевич!
То было не в первый раз, когда Кузьма Бенедиктович воспроизводил картины прошлого. Их накопилось много, но его мало что устраивало. Так, два-три стоящих штришка, парочка куцых мыслей, а в основном, как в кино подмена одной плоской действительности на другую, пусть и красочную, но конечноданную, а потому и скудоумную по своему содержанию. Эти мечты сограждан о будущем его перестали интересовать, он подкинул их Веефомиту, как забавные пародии на представления о Золотом Веке, но Валерий Дмитриевич забраковал и их, сунув в мешок отвергнутых рукописей. "Достаточно ржачки", - сказал.
И сегодня Кузьма Бенедиктович не ожидал от воспоминаний ничего особенного. Вначале промелькнули каскады невзгод и скитаний, вздохи и охи; сознание пребывало во мраке, и вспышки были редки; да ещё среда давила, как монотонный пресс; сумасшествия хоть ведром черпай. И вдруг что-то произошло.
Все смешалось в один клубок, и Бенедиктыч уже не знал - то ли это Алексей или они оба восприняли так неожиданно и красочно такое простейшее явление, как Банный. И его смутил и возвысил этот безбрежный базар человеческих судеб. Нечто нейтрально созерцательное торжественной песней захватило его чувства, и среди тысяч банальных плоскостей он пережил свою забытую мечту.
О Банный! Великий и стойкий Банный,
кто воспоет твою ширь и глубину,
твою тончайшую нежность и грубую
чувственность, пустившую гибкие
корни в окаменевший проспект Мира?
Какой гибельный, но поэтический
восторг в твоем малоизвестном
звучании! Неподкупную роковую тайну
скрывают твои неприютные вечера.
Ты все знаешь - романтику темных дел
и злую иронию счастливых вариантов,
вычурность лиц и комизм бед,
все человеческие страсти и оттенки
любых желаний ведомы тебе, отвергнутый
и живучий Банный!
В праздники и будни, в непогоду и
ясные дни "пятачок" у табачного киоска
не бывает пуст. Одиночки и парочки
курят и смотрят, перешептываются,
переглядываются и ждут. Ждут последние
и первые, будущие и угомонившиеся.
Музыканты и плотники вышагивают по земле.
Ибо здесь торжествует и юродствует
папочка Случай.
Шизофреники и параноики ежедневно
выходят сюда на дежурство. Это они
важно курсируют от ступенек парфю
мерного до витрин книжного.
Наркоманы неведомых ощущений,
ловцы дураков и доверчивых, они
знают цену своей уникальной значимости,
они и дня не проживут без тебя,
соблазнительный и коварный
Банный!
Все здесь твои актеры. Ты лазейка
для безнадежных и шанс для често
любивых. Сказочный остров и похмель
ный кошмар. Лоск и сальность, запад
и север, восток и юг - твои клиенты.
Студенты и полковники, водители
троллейбусов и будущие никто
твои заложники. Здесь можно умереть
от хохота, либо повеситься под рас
писанием автобусов - ты в один миг
можешь унизить или щедро одарить,
о, бесстыдный и хладнокровный
Банный!
Здесь боятся и страдают, смеются
и знакомятся, сливаются воедино
и разбегаются навсегда. Здесь все равны
и каждый волен успеть. Самый
праведнейший человек расцветает
здесь авантюристом. В темноте и на
свету здесь умаляют и упрашивают,
проклинают и грозят, оживают и гаснут.
И случись великое потрясение,
взойди рай и разверзнись ад, твои
пациенты придут к тебе людьми
скорбящими, тоскующими, страждущими
и лелеющими свои кровные простейшие
проблемы - чтобы вновь взывать и замирать
в ожидании иного чуда, которое
укоротило бы твою свободную энергию,
о, проклятый и притягательный лицедей
Банный!
Тут Кузьма Бенедиктович прервал это бесконечное захватывающее действо, перевел дух, вытянул ноги и, закрыв глаза, ждал, когда улягутся горячие ощущения.
Он сидел и тихонечко наблюдал, как, словно угольки в костре, гаснут мириады ассоциаций и вспыхивают золотые звездочки микроскопических символов.
Теперь его не интересовало, как там снял Копилин жилье и какие вопросы задавали ему американские телевизионщики, приехавшие запечатлеть ужасы Банного.
Все теперь было мимолетным, кроме только что изведанного ощущения с душой воскресшего поэта. Неожиданно для себя Кузьма осознал, что все ещё шагает, сбросив тяжесть лет, помолодевшим, по широченному проспекту Мира с человеком, который никогда не умирал, чьи острые реплики и замечания о происходящем вокруг воспринимаются как единственное счастье на свете. Они оба легко входили и выходили из натуры в натуру, и ирония переплавлялась в страх, а страх становился смехом, отчаянье сменялось страстью, и вновь на душе делалось свежо и мудро, и можно было взглянуть на мир глазами освобожденными от глупых эмоций и страстей.
"Эх, Николай Васильевич!" - повторял Кузьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
"Саморазрушение чертово!" - кряхтит он и собирается погасить свет. Но нет, звонят.
Кузьма Бенедиктович чертыхается на свою безотказность. Мальчишки у него не переводятся, лезут, куда хотят. Раньше от девиц покоя не было. Истаскался с ними Бенедиктыч, когда через них природу изучал. "Слава Богу, - думает про себя, - ни одну не обидел." Ему теперь много не нужно, три-четыре человека и все. Он и из них всю историю человечества высосет. А захочет, чтобы дождь пошел - идет дождь, солнца пожелает, и солнце светит. По молодости боялся думать о катастрофах, так как замечал, что если подумает, то они через день или месяц происходят. А теперь вот способность эту в свое изобретение вкладывает, и от людей не шарахается, говорит, что все интересны, особенно более-менее зрелые личности. К нему ищущие калужане часто заходят, он любит угощать их чаем, кофе, дает книжки, говорит "отдыхайте", говорит, о чем желают слышать, посмеивается, подмигивает, хвалится, что владеет гипнозом, настаивает, что может читать мысли на расстоянии, желает это доказать, не сидит на одном месте, уговаривает попробовать, внушает: "вы засыпаете" и другую чепуху, говорит, чтобы представили свою мечту, день-другой в прошлом, что-нибудь любимое из книг, убегает в другую комнату, сидит там, потом возвращается, гадает, говорит, что сегодня не получилось, в другой раз, не в форме, все смеются, мило проводят время за остротами и давно уже привыкли к его странностям и неудачным фокусам; приятно, когда человек доставляет людям удовольствие и смех. И удивительным иногда кажется, что он знает множество судеб, рассказывает так, будто сам их пережил, иногда похоже, что он повествует о будущем или о далеком-далеком прошлом и не раз ему предлагали заняться сочинительством, кое-кто считает, что он даром прожигает талант. И никто ещё не видел, с каким наслаждением после ухода гостей Кузьма Бенедиктович отдается вдохновению в своей маленькой мастерской. Его рвение может сравниться с энтузиазмом алхимика, жаждущего соткать из воздуха золото. Но мало кому дано увидеть, что ждет впереди, и ещё меньше тех, кто из желаемого творит действительное.
"Не случилось ли с Раджиком что?" - беспокоится Кузьма Бенедиктович, открывая дверь.
На пороге виновато улыбается Веефомит. Извини, дескать, вон кого к тебе веду.
- Дядечка Кузя! Дядечка любимый, я так по тебе соскучилась! бросилась Леночка целовать Кузьму Бенедиктовича, - Так скучала, ну прямо ужас! Как здорово ты пахнешь табаком! Я замуж выхожу и сразу к тебе!
Веефомит смущается. Все это напомнило ему москвичку. Ему всегда везет на посредничество. Вот и Радж недавно с кулаками ревности бросался. Одна беда с этими женщинами, какие бы они не были.
Кузьма Бенедиктович улыбается, он несказанно рад видеть Леночку, это он захотел, чтобы она приехала. На третьем госте он задерживает взгляд своих серых насмешливых глаз.
- Полагаю, вы и есть женишок? Гвоздь сезона и одинок в своих воззрениях?
- Я тебе говорила, что дядя Кузя видит всех насквозь! - затащила Леночка Копилина в квартиру.
- Папа, конечно, не в курсе, - набивает трубку Бенедиктыч, - и вы, конечно, голодны и на восьмом небе от счастья?
Он повел Леночку на кухню, возвратился и тогда только заметил, что жених прячет за спиной гитару, обыкновенную и недорогую, а в руке у него приемник.
- И это все ваше имущество? Невелико приданое. А что Валерий Дмитриевич, хорошо, когда вокруг столько молодоженов?
Валерий Дмитриевич смолчал, он знает, что дальше последует.
- Так-так, - продолжал Бенедиктыч, - я удивлен, что есть люди, все ещё слушающие радио. Я, вон, и телевизор не включаю.
- Дядя Кузечка, ты просто сам телевизор, - крикнула из кухни Леночка, - на тебя смотри - не насмотришься, родной ты мой дядечка Кузечка.
От таких слов даже Валерий Дмитриевич разулыбался в один рот. Копилин смущен. О Бенедиктыче он был наслышан от Леночки и давно уважал его заочно.
- Ну, садись, Алеша, вот сюда, в кресло, здесь и отдыхай.
Веефомит не спускает глаз с Бенедиктыча, в этом кресле он сам сидел не раз, когда Кузьма начинал свои розыгрыши с гипнозом.
- Мы зашли к вам на старую квартиру, - заговорил наконец Копилин, - а там Раджик спит, это он нас зачем-то к Валерию Дмитриевичу отправил, а там Зинаида читает главы из романа.
- Леночка смеялась, - с грустью сказал Веефомит.
- Она просто взбесилась, ваша романистка! - выскочила Леночка, - как вы её здесь все терпите?
- Лена, займись едой, - сурово сказал Копилин.
И она послушалась. Кузьме Бенедиктовичу это понравилось. Хорошо, когда есть на свете человек, которого слушается эта бесовская девчонка.
- А что вы ловите по приемнику? - поинтересовался он.
- "Голос Америки", - не задумываясь, ответил Копилин.
- А что, до сих пор существуют "Голоса"? - изумился Бенедиктыч, - А хотя, конечно, раз есть Америка, будут и "Голоса".
Валерий Дмитриевич разволновался. Ему не терпелось поговорить с Копилиным о политике, а Бенедиктыча интересовало другое.
- Вы гитарист? Очень хорошо. А откуда? Сколько лет? Отлично!..
Он задавал вопросы, не выслушивая ответов, и Веефомит увидел, что Кузьмой завладело все то же непонятное желание начать игру в гипноз. Но сегодня это желание было не совсем обычным, каким-то образом Веефомиту, да и Копилину, впервые удалось испытать редкое состояние, подобное тому, когда чувственно и всеобъемлюще расстилаешься всюду, проникаешь в каждую травинку, в движение ветра и шорох волн, будто приподнимаешься над землей, отрываясь от целого, но в то же время остаешься недвижим, спокоен и созерцаешь все процессы и самого себя со стороны. По подоконнику ударили тяжелые капли дождя.
- Все так же трудно в столице с пропиской? - спешит Бенедиктыч и в глазах его прыгают искорки.
- Да, - забеспокоился Копилин, - жилья много, а с пропиской пока трудно, но говорят, скоро её повсеместно отменят.
- Неужели? - равнодушно изумляется Бенедиктыч.
Сегодня он дарит себе радость, раз приехала Леночка, то пусть будет и покой воспоминаний, и полумрак, и чувство любви к ближнему, и дождь...
Бенедиктыч порозовел. Сухой и морщинистый, он выпрямился, разгладился, стал будто выше, и трудно было оторваться от его глаз, горящих чудной страстью.
Веефомит знал, какие слова он сейчас скажет, а ливень хлынул во всю мощь, сделалось почему-то жутко, и Бенедиктыч прошептал, не в силах сдержать радостно-лукавую улыбку:
- Хотите, Леша, я угадаю ваши мысли? Вспомните один день, какой-нибудь период из жизни с Леночкой, и я угадаю через комнату.
Алексей от удивления встал.
- Нет, нет, сидите, - усадил его Бенедиктыч, положите голову на спинку, так, и закройте глаза. Очень удобное кресло. Вспоминайте, это недолго, Леночка, не входи сюда десять минут, мы переодеваемся!
- Ладно! - крикнула Леночка.
И Бенедиктыч убежал в мастерскую.
- Тишина! - высунулся он из-за двери, - абсолютная тишина, я сосредотачиваюсь.
Веефомит усмехнулся и, закрыв глаза, стал слушать дождь.
Эх, Николай Васильевич!
То было не в первый раз, когда Кузьма Бенедиктович воспроизводил картины прошлого. Их накопилось много, но его мало что устраивало. Так, два-три стоящих штришка, парочка куцых мыслей, а в основном, как в кино подмена одной плоской действительности на другую, пусть и красочную, но конечноданную, а потому и скудоумную по своему содержанию. Эти мечты сограждан о будущем его перестали интересовать, он подкинул их Веефомиту, как забавные пародии на представления о Золотом Веке, но Валерий Дмитриевич забраковал и их, сунув в мешок отвергнутых рукописей. "Достаточно ржачки", - сказал.
И сегодня Кузьма Бенедиктович не ожидал от воспоминаний ничего особенного. Вначале промелькнули каскады невзгод и скитаний, вздохи и охи; сознание пребывало во мраке, и вспышки были редки; да ещё среда давила, как монотонный пресс; сумасшествия хоть ведром черпай. И вдруг что-то произошло.
Все смешалось в один клубок, и Бенедиктыч уже не знал - то ли это Алексей или они оба восприняли так неожиданно и красочно такое простейшее явление, как Банный. И его смутил и возвысил этот безбрежный базар человеческих судеб. Нечто нейтрально созерцательное торжественной песней захватило его чувства, и среди тысяч банальных плоскостей он пережил свою забытую мечту.
О Банный! Великий и стойкий Банный,
кто воспоет твою ширь и глубину,
твою тончайшую нежность и грубую
чувственность, пустившую гибкие
корни в окаменевший проспект Мира?
Какой гибельный, но поэтический
восторг в твоем малоизвестном
звучании! Неподкупную роковую тайну
скрывают твои неприютные вечера.
Ты все знаешь - романтику темных дел
и злую иронию счастливых вариантов,
вычурность лиц и комизм бед,
все человеческие страсти и оттенки
любых желаний ведомы тебе, отвергнутый
и живучий Банный!
В праздники и будни, в непогоду и
ясные дни "пятачок" у табачного киоска
не бывает пуст. Одиночки и парочки
курят и смотрят, перешептываются,
переглядываются и ждут. Ждут последние
и первые, будущие и угомонившиеся.
Музыканты и плотники вышагивают по земле.
Ибо здесь торжествует и юродствует
папочка Случай.
Шизофреники и параноики ежедневно
выходят сюда на дежурство. Это они
важно курсируют от ступенек парфю
мерного до витрин книжного.
Наркоманы неведомых ощущений,
ловцы дураков и доверчивых, они
знают цену своей уникальной значимости,
они и дня не проживут без тебя,
соблазнительный и коварный
Банный!
Все здесь твои актеры. Ты лазейка
для безнадежных и шанс для често
любивых. Сказочный остров и похмель
ный кошмар. Лоск и сальность, запад
и север, восток и юг - твои клиенты.
Студенты и полковники, водители
троллейбусов и будущие никто
твои заложники. Здесь можно умереть
от хохота, либо повеситься под рас
писанием автобусов - ты в один миг
можешь унизить или щедро одарить,
о, бесстыдный и хладнокровный
Банный!
Здесь боятся и страдают, смеются
и знакомятся, сливаются воедино
и разбегаются навсегда. Здесь все равны
и каждый волен успеть. Самый
праведнейший человек расцветает
здесь авантюристом. В темноте и на
свету здесь умаляют и упрашивают,
проклинают и грозят, оживают и гаснут.
И случись великое потрясение,
взойди рай и разверзнись ад, твои
пациенты придут к тебе людьми
скорбящими, тоскующими, страждущими
и лелеющими свои кровные простейшие
проблемы - чтобы вновь взывать и замирать
в ожидании иного чуда, которое
укоротило бы твою свободную энергию,
о, проклятый и притягательный лицедей
Банный!
Тут Кузьма Бенедиктович прервал это бесконечное захватывающее действо, перевел дух, вытянул ноги и, закрыв глаза, ждал, когда улягутся горячие ощущения.
Он сидел и тихонечко наблюдал, как, словно угольки в костре, гаснут мириады ассоциаций и вспыхивают золотые звездочки микроскопических символов.
Теперь его не интересовало, как там снял Копилин жилье и какие вопросы задавали ему американские телевизионщики, приехавшие запечатлеть ужасы Банного.
Все теперь было мимолетным, кроме только что изведанного ощущения с душой воскресшего поэта. Неожиданно для себя Кузьма осознал, что все ещё шагает, сбросив тяжесть лет, помолодевшим, по широченному проспекту Мира с человеком, который никогда не умирал, чьи острые реплики и замечания о происходящем вокруг воспринимаются как единственное счастье на свете. Они оба легко входили и выходили из натуры в натуру, и ирония переплавлялась в страх, а страх становился смехом, отчаянье сменялось страстью, и вновь на душе делалось свежо и мудро, и можно было взглянуть на мир глазами освобожденными от глупых эмоций и страстей.
"Эх, Николай Васильевич!" - повторял Кузьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60