Хотя прошлой ночью ей удалось отдохнуть лучше, чем Айренхарту, за последнюю неделю она ни разу не выкроила на сон положенные восемь часов и надеялась, что после трех бутылок пива будет спать как убитая.
В то же время Холли беспокоил сумбур, царивший у неё в голове. Нужно привести мысли в порядок. Она в доме человека, о котором ей так мало известно и чья странность не оставляет никаких сомнений. Айренхарт — живая загадка за семью замками, и одному Богу известно, что творится в сердце, которое, похоже, перекачивает не кровь, а ужасные черные тайны. Впрочем, несмотря на холодность, Джим производит впечатление хорошего человека с добрыми намерениями. Трудно поверить, что от него может исходить угроза. С другой стороны, нередко встречаешь статьи, в которых кровавый маньяк, зверски умертвивший собственную семью, описывается соседями как «добрейшей души человек». Айренхарт называет себя Божьим посланником. Но кто знает, может быть, днем он рискует жизнью ради спасения незнакомых людей, а ночью при помощи дьявольских снадобий истязает беззащитных котят.
Несмотря на подобные опасения, закончив вытираться широким махровым полотенцем, источающим особый запах чистоты, Холли снова отхлебнула из бутылки, так как решила, что риск быть зарезанной в собственной постели ничто по сравнению с прелестью долгожданного ночного отдыха.
Она натянула пижаму, подвернув штанины и рукава.
Держа в руке бутылку, в которой осталось ещё на пару глотков, тихо открыла дверь ванной и вышла в холл второго этажа. В доме стояла жуткая тишина.
Холли направилась к лестнице. Проходя мимо открытой двери хозяйской спальни, она заглянула внутрь. Одна из настенных ламп, расположенных по обе стороны кровати, отбрасывала на смятые простыни узкий клин желтого цвета. Джим лежал на спине, закинув руки за голову. Похоже, что он не спал.
Холли заколебалась, потом шагнула в открытую дверь.
— Спасибо, — сказала она полушепотом, потому что не была до конца уверена, что он не спит. — Мне гораздо лучше.
— Хорошо.
Она вошла в спальню и пошла навстречу синим глазам Джима, в которых отражался свет ламп. Он был без пижамы, и надвинутая выше пояса простыня не мешала Холли увидеть, какая у него широкая грудь и сильные мускулистые руки.
— Я думала, вы уже спите.
— Хотел бы, но ничего не могу с собой поделать.
Взглянув на него сверху вниз, Холли сказала:
— Виола Морено говорит, что у вас постоянная печаль на сердце.
— Неплохо потрудились, а?
Она выпила маленький глоток пива. В бутылке остался ещё один. Присела на край кровати.
— На ферме сейчас кто-нибудь живет?
— Все мои умерли.
— Простите.
— Бабушка — пять лет назад, а дед — спустя — восемь месяцев, точно он не хотел жить без нее. Они прожили долгую хорошую жизнь, но мне их недостает.
— У вас совсем никого не осталось?
— Два двоюродных брата в Акроне.
— Встречаетесь?
— Лет двадцать как не виделись.
Холли допила остатки пива и поставила пустую бутылку на ночной столик.
Некоторое время оба молчали. И в этом молчании не чувствовалось никакой неловкости. Наоборот, от него становилось хорошо и спокойно на душе.
Она поднялась и перешла на другую сторону кровати. Потянула край простыни и легла рядом с ним, положив голову на подушку. Он нисколько не удивился. Она тоже. Спустя некоторое время их руки соединились. Они лежали бок о бок, глядя в потолок.
— Должно быть, это ужасно — потерять родителей, когда тебе всего десять лет.
— Не То слово.
— Из-за чего они погибли?
Он помедлил, прежде чем сказать.
— Попали в аварию.
— И ты стал жить с дедушкой и бабушкой.
— Да. Первый год было хуже всего. Я был.., в плохом состоянии. Почти все время проводил на мельнице. Это было мое самое любимое место, там можно было играть, просто быть одному.
— Жаль, что мы не встречались в детстве, — сказала она.
— Почему?
Холли подумала о Норби, мальчике, которого она вытащила из-под саркофага перевернутых кресел.
— Я знала бы тебя совсем другим, счастливым, когда ещё были живы твои родители. Они замолчали.
— У Виолы Тоже вечная печаль, — сказал Джим таким тихим голосом, что за стуком собственного сердца Холли едва расслышала его слова. — Может показаться, что она самая счастливая женщина в мире, но с тех пор, как во Вьетнаме погиб её муж, ей уже ничего не нужно от жизни. Отец Гиэри, о котором я рассказывал, выглядит как типичный католический священник из сентиментального фильма тридцатых-сороковых годов, но, когда я его встретил, это был уставший человек, потерявший веру в свое призвание. А ты.., такая красивая и веселая, собранная, деловая… Никогда бы не подумал, что в тебе есть такое упорство. Ты похожа на женщину, которая идет по жизни легко, без проблем, всегда по течению. А на самом деле ты словно бульдог, который вцепляется в жертву мертвой хваткой.
Разглядывая блики света на потолке, чувствуя его сильную руку на своей ладони, Холли некоторое время обдумывала услышанное. Потом спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Люди всегда сложнее.., чем ты думаешь.
— Это как наблюдение.., или предостережение?
Он удивился её вопросу:
— Предостережение?
— Может, ты предостерегаешь меня, что и сам не тот, кем я тебя считаю.
— Может быть, — ответил он после долгой паузы.
Она взвесила его молчание. Потом сказала:
— Для меня это неважно.
Джим повернулся к ней, и Холли, с давно забытой девичьей робостью, прильнула к его груди. Первый поцелуй был легким и нежным, но три бутылки или три упаковки пива не оказали бы на неё такого дурманящего действия.
Холли осознала, что все это время обманывала себя. Она нуждалась в алкоголе не для того, чтобы успокоить нервы, а чтобы обрести решимость соблазнить его или быть соблазненной. Она почувствовала жуткое одиночество Джима и сказала ему об этом. Однако лишь сейчас ей открылась горечь собственного положения, лишь сейчас стало ясно, что овладевшее ею отчаяние вызвано не столько разочарованием в журналистике, сколько долгим беспросветным одиночеством.
Казалось, пижама испарилась, как исчезает одежда в эротических снах. С нарастающим возбуждением она гладила его тело, удивляясь, что прикосновение к мужской коже несет в себе столько сложных чувственных оттенков, вызывает такие поразительные ощущения и желания.
Холли не представляла, как это случится, мечтая о неистовой страсти, романтической нежности и чистом, жарком сексе, когда каждое сокращение мускулов подчиняется законам тончайшей гармонии, каждый рывок становится евангелием обоюдного согласия, двое сливаются в единое целое, а внутренние чувства захлестывают и вытесняют реальность окружающего мира. Ни одного лишнего слова или вздоха, только движение тел, в мистическом ритме которых скрыты отливы и приливы невидимых сил мироздания, возносящих биологический акт на пьедестал непостижимого таинства. Конечно, её ожидания не оправдались. Все оказалось гораздо лучше, чем она могла себе представить.
* * *
Он повернулся спиной, она обняла его, и оба заснули, прижавшись друг к другу, как ложки в серванте, уложенные одна в одну. Когда они одновременно открыли глаза, то увидели, что ещё ночь. Нет ничего страшнее одиноких ночей, но теперь с ними навсегда покончено. Он повернулся к ней, и она потянулась ему навстречу. Ими овладело ещё большее возбуждение, они спешили, точно первый раз не только не утолил, а, наоборот, подобно героину, который вызывает потребность в следующей дозе, усилил, обострил их желание.
Холли показалось, что во взгляде Джима она видит чистое пламя его души. Он вошел в нее. Внезапная боль от царапины в боку напомнила Холли о когтях чудовища. У неё мелькнула странная мысль: глаза Джима излучают холод. Но это была только мгновенная реакция на боль и связанные с ней воспоминания о ночном кошмаре. Он обнял её ещё крепче, и Холли подалась навстречу, встречая жар его тела. От мимолетного ощущения холода не осталось и следа. Их тела выделяли достаточно тепла, чтобы рассеять непрочный образ ледяной души.
* * *
Мертвенно-бледный отсвет невидимой луны пробивался сквозь угольно-черные тучи, закрывшие ночное небо.
Все было не так, как в прошлых снах.
Холли стояла на посыпанной гравием дорожке, которая вела от пруда и кукурузного поля к двери старой мельницы. Над её головой вздымалась известняковая башня, мрачные очертания которой наводили на мысль о её нечеловеческом, неземном происхождении.
На зловещем небе, словно косой крест, чернели зазубренные крылья мельницы. Они не двигались, хотя неистовые порывы ветра собирали серебряную рябь на чернильной поверхности пруда и гремели стеблями кукурузы. Похоже, мельницей не пользовались уже много лет, и части её механизмов основательно заржавели.
В узких окнах на чердаке мерцал грязно-желтый свет. Было видно, как за стеклами на известняковых стенах шевелились странные тени.
Никогда в жизни Холли не испытывала такого страха перед зданием. Она не хотела приближаться к мельнице, но не могла противиться колдовской силе, которая влекла её к двери. Холли бросила взгляд на пруд, и что-то показалось ей странным.
Отражение мельницы в освещенном луной пруду. Холли повернулась, чтобы взглянуть: свет и тень на воде поменялись местами. Тень мельницы перестала быть темной геометрической фигурой, лежащей на филиграни лунного света. Она стала ярче поверхности пруда и светилась в ночи, хотя была отражением черной зловещей башни. Освещенные окна настоящей мельницы отражались в воде жуткими черными прямоугольниками, похожими на пустые глазницы черепа.
Крэк.., крэк.., крэк…
Холли взглянула вверх.
Огромные крылья мельницы затрепетали на ветру и тронулись. Задвигались ржавые шестеренки, и вслед за ними заходили жернова в большой камере.
Больше всего сейчас ей хотелось проснуться или, если это не удастся, подняться в воздух над посыпанной гравием дорожкой и лететь назад. Однако непреодолимая сила толкала Холли к мельнице. Гигантские крылья начали вращаться по часовой стрелке. Они набирали скорость и уже почти не скрипели. Холли представила, что это пальцы рук монстра, а зазубренные концы лопастей — его страшные когти.
Она достигла двери.
Холли не хотела входить. Она знала, что место проклято и внутри её могут подстерегать опасности пострашнее колодцев с огнем и серой из проповеди красноречивого священника. Если она откроет дверь, то живой оттуда уже не выйдет.
Крылья мельницы проносились всего в нескольких футах над головой Холли.
Ссшш, ссшш, ссшш, ссшш…
Словно находясь в трансе, который был сильнее её ужаса, Холли открыла дверь. Перешагнула через порог. Дверь ожила, как оживают вещи в снах, массивная ручка вырвалась из ладони, и дверь со зловещим стуком захлопнулась у неё за спиной.
Она оказалась в большом темном помещении, где слышался грохот старых каменных жерновов.
Слева можно было различить ступеньки лестницы, ведущей наверх. Оттуда доносились визги, завывание и душераздирающие вопли, похожие на ночной концерт в джунглях. Правда, ни один из голосов не напоминал крик пантеры, обезьяны или гиены. Скорее эта какофония вызывала представление о писке насекомых, который пропустили через стереоусилители. Фоном служил глухой монотонный звук, который пульсировал и бился о каменные стены лестничной шахты. Холли преодолела только половину ступенек, как почувствовала, что у неё ломит все кости.
Она прошла мимо узкого окна и прижала лицо к стеклу. Под сводами ночи одна за другой с треском сыпались молнии. Темный пруд у подножия мельницы стал прозрачным, и казалось, что свет идет из толщи воды. Холли представила, что попала в павильон кривых зеркал. Она заметила на дне очертания странного предмета и прищурилась, пытаясь его разглядеть, но свет внезапно погас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
В то же время Холли беспокоил сумбур, царивший у неё в голове. Нужно привести мысли в порядок. Она в доме человека, о котором ей так мало известно и чья странность не оставляет никаких сомнений. Айренхарт — живая загадка за семью замками, и одному Богу известно, что творится в сердце, которое, похоже, перекачивает не кровь, а ужасные черные тайны. Впрочем, несмотря на холодность, Джим производит впечатление хорошего человека с добрыми намерениями. Трудно поверить, что от него может исходить угроза. С другой стороны, нередко встречаешь статьи, в которых кровавый маньяк, зверски умертвивший собственную семью, описывается соседями как «добрейшей души человек». Айренхарт называет себя Божьим посланником. Но кто знает, может быть, днем он рискует жизнью ради спасения незнакомых людей, а ночью при помощи дьявольских снадобий истязает беззащитных котят.
Несмотря на подобные опасения, закончив вытираться широким махровым полотенцем, источающим особый запах чистоты, Холли снова отхлебнула из бутылки, так как решила, что риск быть зарезанной в собственной постели ничто по сравнению с прелестью долгожданного ночного отдыха.
Она натянула пижаму, подвернув штанины и рукава.
Держа в руке бутылку, в которой осталось ещё на пару глотков, тихо открыла дверь ванной и вышла в холл второго этажа. В доме стояла жуткая тишина.
Холли направилась к лестнице. Проходя мимо открытой двери хозяйской спальни, она заглянула внутрь. Одна из настенных ламп, расположенных по обе стороны кровати, отбрасывала на смятые простыни узкий клин желтого цвета. Джим лежал на спине, закинув руки за голову. Похоже, что он не спал.
Холли заколебалась, потом шагнула в открытую дверь.
— Спасибо, — сказала она полушепотом, потому что не была до конца уверена, что он не спит. — Мне гораздо лучше.
— Хорошо.
Она вошла в спальню и пошла навстречу синим глазам Джима, в которых отражался свет ламп. Он был без пижамы, и надвинутая выше пояса простыня не мешала Холли увидеть, какая у него широкая грудь и сильные мускулистые руки.
— Я думала, вы уже спите.
— Хотел бы, но ничего не могу с собой поделать.
Взглянув на него сверху вниз, Холли сказала:
— Виола Морено говорит, что у вас постоянная печаль на сердце.
— Неплохо потрудились, а?
Она выпила маленький глоток пива. В бутылке остался ещё один. Присела на край кровати.
— На ферме сейчас кто-нибудь живет?
— Все мои умерли.
— Простите.
— Бабушка — пять лет назад, а дед — спустя — восемь месяцев, точно он не хотел жить без нее. Они прожили долгую хорошую жизнь, но мне их недостает.
— У вас совсем никого не осталось?
— Два двоюродных брата в Акроне.
— Встречаетесь?
— Лет двадцать как не виделись.
Холли допила остатки пива и поставила пустую бутылку на ночной столик.
Некоторое время оба молчали. И в этом молчании не чувствовалось никакой неловкости. Наоборот, от него становилось хорошо и спокойно на душе.
Она поднялась и перешла на другую сторону кровати. Потянула край простыни и легла рядом с ним, положив голову на подушку. Он нисколько не удивился. Она тоже. Спустя некоторое время их руки соединились. Они лежали бок о бок, глядя в потолок.
— Должно быть, это ужасно — потерять родителей, когда тебе всего десять лет.
— Не То слово.
— Из-за чего они погибли?
Он помедлил, прежде чем сказать.
— Попали в аварию.
— И ты стал жить с дедушкой и бабушкой.
— Да. Первый год было хуже всего. Я был.., в плохом состоянии. Почти все время проводил на мельнице. Это было мое самое любимое место, там можно было играть, просто быть одному.
— Жаль, что мы не встречались в детстве, — сказала она.
— Почему?
Холли подумала о Норби, мальчике, которого она вытащила из-под саркофага перевернутых кресел.
— Я знала бы тебя совсем другим, счастливым, когда ещё были живы твои родители. Они замолчали.
— У Виолы Тоже вечная печаль, — сказал Джим таким тихим голосом, что за стуком собственного сердца Холли едва расслышала его слова. — Может показаться, что она самая счастливая женщина в мире, но с тех пор, как во Вьетнаме погиб её муж, ей уже ничего не нужно от жизни. Отец Гиэри, о котором я рассказывал, выглядит как типичный католический священник из сентиментального фильма тридцатых-сороковых годов, но, когда я его встретил, это был уставший человек, потерявший веру в свое призвание. А ты.., такая красивая и веселая, собранная, деловая… Никогда бы не подумал, что в тебе есть такое упорство. Ты похожа на женщину, которая идет по жизни легко, без проблем, всегда по течению. А на самом деле ты словно бульдог, который вцепляется в жертву мертвой хваткой.
Разглядывая блики света на потолке, чувствуя его сильную руку на своей ладони, Холли некоторое время обдумывала услышанное. Потом спросила:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Люди всегда сложнее.., чем ты думаешь.
— Это как наблюдение.., или предостережение?
Он удивился её вопросу:
— Предостережение?
— Может, ты предостерегаешь меня, что и сам не тот, кем я тебя считаю.
— Может быть, — ответил он после долгой паузы.
Она взвесила его молчание. Потом сказала:
— Для меня это неважно.
Джим повернулся к ней, и Холли, с давно забытой девичьей робостью, прильнула к его груди. Первый поцелуй был легким и нежным, но три бутылки или три упаковки пива не оказали бы на неё такого дурманящего действия.
Холли осознала, что все это время обманывала себя. Она нуждалась в алкоголе не для того, чтобы успокоить нервы, а чтобы обрести решимость соблазнить его или быть соблазненной. Она почувствовала жуткое одиночество Джима и сказала ему об этом. Однако лишь сейчас ей открылась горечь собственного положения, лишь сейчас стало ясно, что овладевшее ею отчаяние вызвано не столько разочарованием в журналистике, сколько долгим беспросветным одиночеством.
Казалось, пижама испарилась, как исчезает одежда в эротических снах. С нарастающим возбуждением она гладила его тело, удивляясь, что прикосновение к мужской коже несет в себе столько сложных чувственных оттенков, вызывает такие поразительные ощущения и желания.
Холли не представляла, как это случится, мечтая о неистовой страсти, романтической нежности и чистом, жарком сексе, когда каждое сокращение мускулов подчиняется законам тончайшей гармонии, каждый рывок становится евангелием обоюдного согласия, двое сливаются в единое целое, а внутренние чувства захлестывают и вытесняют реальность окружающего мира. Ни одного лишнего слова или вздоха, только движение тел, в мистическом ритме которых скрыты отливы и приливы невидимых сил мироздания, возносящих биологический акт на пьедестал непостижимого таинства. Конечно, её ожидания не оправдались. Все оказалось гораздо лучше, чем она могла себе представить.
* * *
Он повернулся спиной, она обняла его, и оба заснули, прижавшись друг к другу, как ложки в серванте, уложенные одна в одну. Когда они одновременно открыли глаза, то увидели, что ещё ночь. Нет ничего страшнее одиноких ночей, но теперь с ними навсегда покончено. Он повернулся к ней, и она потянулась ему навстречу. Ими овладело ещё большее возбуждение, они спешили, точно первый раз не только не утолил, а, наоборот, подобно героину, который вызывает потребность в следующей дозе, усилил, обострил их желание.
Холли показалось, что во взгляде Джима она видит чистое пламя его души. Он вошел в нее. Внезапная боль от царапины в боку напомнила Холли о когтях чудовища. У неё мелькнула странная мысль: глаза Джима излучают холод. Но это была только мгновенная реакция на боль и связанные с ней воспоминания о ночном кошмаре. Он обнял её ещё крепче, и Холли подалась навстречу, встречая жар его тела. От мимолетного ощущения холода не осталось и следа. Их тела выделяли достаточно тепла, чтобы рассеять непрочный образ ледяной души.
* * *
Мертвенно-бледный отсвет невидимой луны пробивался сквозь угольно-черные тучи, закрывшие ночное небо.
Все было не так, как в прошлых снах.
Холли стояла на посыпанной гравием дорожке, которая вела от пруда и кукурузного поля к двери старой мельницы. Над её головой вздымалась известняковая башня, мрачные очертания которой наводили на мысль о её нечеловеческом, неземном происхождении.
На зловещем небе, словно косой крест, чернели зазубренные крылья мельницы. Они не двигались, хотя неистовые порывы ветра собирали серебряную рябь на чернильной поверхности пруда и гремели стеблями кукурузы. Похоже, мельницей не пользовались уже много лет, и части её механизмов основательно заржавели.
В узких окнах на чердаке мерцал грязно-желтый свет. Было видно, как за стеклами на известняковых стенах шевелились странные тени.
Никогда в жизни Холли не испытывала такого страха перед зданием. Она не хотела приближаться к мельнице, но не могла противиться колдовской силе, которая влекла её к двери. Холли бросила взгляд на пруд, и что-то показалось ей странным.
Отражение мельницы в освещенном луной пруду. Холли повернулась, чтобы взглянуть: свет и тень на воде поменялись местами. Тень мельницы перестала быть темной геометрической фигурой, лежащей на филиграни лунного света. Она стала ярче поверхности пруда и светилась в ночи, хотя была отражением черной зловещей башни. Освещенные окна настоящей мельницы отражались в воде жуткими черными прямоугольниками, похожими на пустые глазницы черепа.
Крэк.., крэк.., крэк…
Холли взглянула вверх.
Огромные крылья мельницы затрепетали на ветру и тронулись. Задвигались ржавые шестеренки, и вслед за ними заходили жернова в большой камере.
Больше всего сейчас ей хотелось проснуться или, если это не удастся, подняться в воздух над посыпанной гравием дорожкой и лететь назад. Однако непреодолимая сила толкала Холли к мельнице. Гигантские крылья начали вращаться по часовой стрелке. Они набирали скорость и уже почти не скрипели. Холли представила, что это пальцы рук монстра, а зазубренные концы лопастей — его страшные когти.
Она достигла двери.
Холли не хотела входить. Она знала, что место проклято и внутри её могут подстерегать опасности пострашнее колодцев с огнем и серой из проповеди красноречивого священника. Если она откроет дверь, то живой оттуда уже не выйдет.
Крылья мельницы проносились всего в нескольких футах над головой Холли.
Ссшш, ссшш, ссшш, ссшш…
Словно находясь в трансе, который был сильнее её ужаса, Холли открыла дверь. Перешагнула через порог. Дверь ожила, как оживают вещи в снах, массивная ручка вырвалась из ладони, и дверь со зловещим стуком захлопнулась у неё за спиной.
Она оказалась в большом темном помещении, где слышался грохот старых каменных жерновов.
Слева можно было различить ступеньки лестницы, ведущей наверх. Оттуда доносились визги, завывание и душераздирающие вопли, похожие на ночной концерт в джунглях. Правда, ни один из голосов не напоминал крик пантеры, обезьяны или гиены. Скорее эта какофония вызывала представление о писке насекомых, который пропустили через стереоусилители. Фоном служил глухой монотонный звук, который пульсировал и бился о каменные стены лестничной шахты. Холли преодолела только половину ступенек, как почувствовала, что у неё ломит все кости.
Она прошла мимо узкого окна и прижала лицо к стеклу. Под сводами ночи одна за другой с треском сыпались молнии. Темный пруд у подножия мельницы стал прозрачным, и казалось, что свет идет из толщи воды. Холли представила, что попала в павильон кривых зеркал. Она заметила на дне очертания странного предмета и прищурилась, пытаясь его разглядеть, но свет внезапно погас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60