Сильнейшее недоверие отразилось на лице Джима.
— Откуда у простого смертного такие способности?
— Не знаю, но у тебя они есть.
— Их давали высшие силы. Пойми, Холли, — никакой не Супермен.
Холли в сердцах ударила кулаком по рулю.
— Ты телепат, телемаг и теле-черт знает что еще! Ну хорошо, летать, гнуть рельсы голыми руками, бегать быстрее пули ты не умеешь. Но кого ещё можно сравнить с Суперменом? Кстати, ему следовало бы кое-чему у тебя поучиться. Ты видишь будущее, пусть только фрагментами и не все время, но видишь!
Ее убежденность произвела на Джима впечатление.
— Но как получилось, что я стал таким?
— Не знаю.
— Вот и конец твоей теории.
— Ерунда, — угрюмо сказала Холли. — Желтое все равно останется желтым, даже если я не знаю, почему глаз видит разные цвета. В тебе есть огромные силы, ты сам — сила, и не надо кивать на Господа Бога или пришельцев в пруду.
Джим отпустил её руки и приник к ветровому стеклу, за которым открывалась унылая панорама сухих полей и изгибалась черная нитка шоссе. Казалось, он испытывает страх при мысли о скрытых в нем гигантских возможностях. Обладание ими накладывает бремя ответственности, а Джим не верил в собственные силы.
Холли заметила, что он прячет глаза, и поняла: Джим стыдится своей болезни. Он, сильный и гордый, не хотел поверить в выпавшее на его долю несчастье. Рушилась жизнь, с таким трудом отстроенная заново, жизнь, где высшей ценностью была уверенность в себе и монашеское одиночество аскета, которому никто не нужен, кроме Бога. Он думал, что, уйдя от людей, принял хорошо обдуманное решение, а ему говорят: этот поступок — отчаянная попытка справиться с бурей воспоминаний, грозивших его погубить. Получается, потребность в самоконтроле вывела Джима за границы разумного.
Холли вспомнила слова в блокноте:
«Я ИДУ. ТЫ УМРЕШЬ».
— Куда мы едем? — удивился Джим. Машина повернула в сторону Нью-Свернборга. Вместо ответа Холли спросила:
— В детстве ты был обычным ребенком?
— Таким же, как все остальные, — быстро ответил Джим, и она отметила резкость и поспешность его ответа.
— Никаких признаков скрытых талантов?
— Никаких.
Внезапная нервозность Джима, угадывавшаяся в дрожании рук и порывистых беспокойных движениях, убедила Холли, что она на верном пути. ОН не был обычным ребенком. Ее вопрос напомнил ему о прошлом и открыл глаза на происхождение его уникальных способностей. Но Джим не хочет примириться с действительностью и пытается укрыться за щитом отрицания.
— Ты что-то вспомнил?
— Ничего.
— Хватит секретничать, Джим.
— Ну правда, ничего.
Ей ничего не оставалось, как сказать:
— Нет, Джим. Ты не такой, как все. И пришельцы здесь ни при чем.
Похоже, воспоминания, которыми он не хотел с нею поделиться, поколебали уверенность Джима, и он неохотно проронил:
— Не знаю.
— Это правда, Джим.
— Может быть.
— Помнишь, как вчера вечером Друг сказал, что, по их меркам, он ребенок? Так вот — он действительно ребенок, вечный ребенок. Ему всегда десять лет, потому что, когда ты его создал, тебе тоже было десять. Теперь ясно, почему он так любит порисоваться, а чуть что — сразу обижается. Друг ведет себя не как ребенок из другой галактики, которому десять тысяч лет, а как обыкновенный десятилетний мальчишка.
Джим опустил веки и откинулся на спинку сиденья, как будто разговор утомил его, но сжатые кулаки, которые он держал на коленях, выдавали его внутреннее напряжение:
— Куда мы едем, Холли?
— Устроим небольшую экскурсию. Дорога шла мимо золотистых холмов и полей. Немного передохнув, Холли возобновила осторожный натиск:
— Враг — воплощение страхов десятилетнего мальчика. Теперь я понимаю, что чудовище, которое проникло в номер мотеля, не было настоящим и не имело никакого отношения к пришельцам. Такой кошмар может родиться только в голове испуганного ребенка.
Джим молчал.
Она заглянула ему в лицо:
— Джим?
Его глаза были по-прежнему закрыты.
Сердце Холли учащенно забилось:
— Джим!
Тревога в её голосе заставила его выпрямиться и открыть глаза.
— Что?
— Ради Бога, не закрывай глаза, а то заснешь. Как я сразу не сообразила…
— Думаешь, я смогу заснуть, после того что узнал?
— Не знаю. Но я боюсь. Ты ведь не будешь закрывать глаза, правда? Пока ты не спишь, Враг не страшен, но что, если тебя потянет в сон?
На ветровом стекле, точно на экране бортового компьютера истребителя, появилась черная бегущая строка:
«СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ».
Похолодев от ужаса, но не желая выдавать своих чувств, Холли резко включила стеклоочистители, точно вместе с надписью хотела стереть угрозу. Однако слова не исчезли, и Джим сидел, уставившись на них в оцепенении.
Они проехали мимо маленького ранчо. В открытые окна ворвался запах свежескошенного сена.
— Куда ты меня везешь? — снова спросил Джим.
— На разведку.
— Куда?!
— В прошлое.
Джим подавленно замолчал, потом сказал:
— Я все ещё не могу прийти в себя. Не могу, и все. Ну скажи, как мы сумеем проверить твои подозрения?
— Мы едем в город, — ответила Холли. — Повторим вчерашнюю экскурсию. Как тебе название: «Романтические тайны Нью-Свенборга»? Чушь. Но что-то здесь есть. Ты не случайно провез меня по местам, где прошло твое детство. Ответ на нашу головоломку можно найти только в Нью-Свенборге. Давай вместе его поищем.
На ветровом стекле пониже шести черных слов побежала вторая строка:
«СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ».
Холли знала: отпущенное ей время истекает. Враг понял, что она близка к цели, и, не дожидаясь, пока Джим уснет, решил стереть её с лица земли, превратить в кучу кровавых лохмотьев. Она подталкивает Джима навстречу истине, сама не зная, чем кончится её затея. Что, если его железная воля не выдержит такой нагрузки и в образовавшийся пролом хлынет черная лава ненависти, которая захлестнет добрые стороны его личности?
— Скажи, Холли, я избавлюсь от этого странного состояния, если ты мне все расскажешь и объяснишь?
— Сначала ты должен мне поверить. Только тогда можно надеяться на выздоровление. Поверить в то, что страдаешь психическими отклонениями, — первый трудный шаг к пониманию, без которого никакое лечение не принесет успеха.
— Не надо строить из себя психиатра. Что ты разговариваешь со мной, как врач с пациентом?
Джим пытался найти убежище в гневе. Взгляд ярко-синих глаз, в котором ясно читалась угроза, обжег Холли арктическим холодом. Совсем как в тот день, когда она приехала к нему в Лагуна-Нигель, а он дал ей понять, чтобы она не лезла к нему в душу. Тогда у Джима ничего не вышло, а сейчас и подавно.
Господи! Порой диву даешься, до чего непонятливыми бывают мужчины!
— Однажды я брала интервью у психиатра.
— Превосходно! Наверное, ты ещё и великий терапевт?
— Очень может быть. Кстати, тот психиатр сам был порядочным психом. Так что, я думаю, есть вещи поважнее университетского диплома.
Он глубоко вздохнул.
— О'кей, допустим, ты права, и мы найдем неопровержимые доказательства того, что я псих — — Ты не псих, ты…
— Знаю, знаю. Душевное потрясение, психологический тупик. Называй это как хочешь, только, если мы узнаем правду — не представляю как, но узнаем, — что будет со мной? Конечно, я могу улыбнуться и сказать: «Ах да, я напридумывал всяких небылиц и жил себе поживал в мире глупых иллюзий, а теперь со мной все в порядке. Пойдем-ка, Холли, перекусим». Не знаю, может быть, я так и скажу, но только, скорее всего.., я лопну по швам и рассыплюсь на кусочки.
— Я не могу обещать, что правда, которую мы найдем, станет для тебя спасением. До сих пор ты искал его только в собственной фантазии. Но так больше продолжаться не может. Враг ненавидит меня и рано или поздно убьет.
Ты сам предупреждал об опасности.
Джим взглянул на надпись в центре ветрового стекла и промолчал. Возразить нечего. К тому же он, похоже, устал от споров.
Черные буквы начали быстро блекнуть и исчезли.
Может, это хороший знак, показывающий, что Джим подсознательно принял её теорию. Или, наоборот. Враг, поняв, что угрозы не действуют, готовится к последнему броску.
— Когда я умру, ты поймешь, что сам стал причиной моей смерти. И, если твоя любовь ко мне не пустые слова, что ты будешь при этом чувствовать? Что останется от Джима, которого я люблю? Не получится ли, что в тебе победит одна личность — Враг? Гадать можно сколько угодно, но ясно одно: сейчас на карту поставлена не только моя, но и твоя жизнь. Если хочешь, чтобы у нас было будущее, давай копать до самого дна.
— Можно копать целую вечность, а окажется, что дна просто нет.
— Тогда будем копать ещё глубже.

* * *

Мертвые коричневые поля внезапно сменились множеством крыш, чья теснота и беспорядок напоминали лагерь первых поселенцев, — они въехали в город. Холли неожиданно повернулась к Джиму и сказала:
— Роберт Вон.
Джим дернулся от удивления. Он мгновенно понял смысл её реплики.
— Бог ты мой, то-то мне все время мерещилось, что я уже слышал этот голос.
— Друг говорил его голосом, вот почему он казался нам таким знакомым.
Роберт Вон — замечательный актер, с равным успехом игравший роли добрых дядюшек и отъявленных негодяев.
В зависимости от сценария его густой звучный баритон становился то угрожающим, то по-отечески ласковым.
— Роберт Вон, — повторила Холли. — Но почему именно он? Почему не Орсон Уэллс, Пол Ньюмен или Шон Коннери? Тебе не кажется, что это неспроста?
— Не знаю, — задумчиво ответил Джим, хотя какое-то чувство ему подсказывало, что разгадка совсем рядом.
— Ты все ещё не расстался с мыслью о пришельцах? Пришелец не стал бы подражать голосу киноактера.
— Мне приходилось видеть Роберта Вона, — произнес Джим, пораженный тем, что в памяти забрезжили смутные обрывочные картины. — Не в фильме, а на самом деле. Это было очень давно.
— Где, когда?
— У меня не получается вспомнить… Пытаюсь, но не получается.
Джим представил, что стоит на узкой кромке земли, разделяющей две пропасти. С одной стороны — прошлая жизнь, полная мучительного отчаяния, которое время от времени овладевало им и влекло к гибели. Например, как в тот раз, когда он предпринял свою паломническую поездку на «харлее», надеясь отыскать выход, даже если выходом окажется смерть.
С другой стороны — предлагаемое Холли неопределенное будущее, в котором она видит надежду, а он — хаос и безумие. Узкая полоска земли вот-вот обрушится под его ногами.
Джим вспомнил разговор в спальне, когда они впервые легли в постель, Он тогда сказал: «Люди всегда сложнее.., чем ты думаешь». — «Это как, наблюдение.., или предостережение?» — «Предостережение?» — «Может, ты предостерегаешь меня, что и сам не тот, кем я тебя считаю». — «Может быть», — ответил он после долгой паузы. Она тоже долго молчала, потом сказала: «Доя меня это не важно».
Теперь Джим не сомневался, что в ту ночь хотел предостеречь Холли. Она права, и населяющие мельницу существа — различные грани его самого. Но если он действительно страдает раздвоением личности, то для определения этого состояния есть только одно слово — не душевные проблемы или психологический тупик, как пытается представить Холли, а безумие.
Машина выехала на Главную улицу. Город выглядел темным и угрожающим. Возможно, потому, что узкие улочки Нью-Свенборга скрывают тайну, от разгадки которой зависит, в какую пропасть он бросится.
Джим вспомнил, как однажды прочел, что только сумасшедшие абсолютно уверены в том, что здоровы. Он абсолютно ни в чем не уверен, но от этого нелегче. Возможно, безумие — квинтэссенция неопределенности, отчаяния, безуспешная попытка выплыть и ощутить почву под ногами. Разум — обитель определенности, которая находится над хаосом.
Холли остановила машину у аптеки Хандала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60