— Скажи, ты все еще согласна стать моей женой? Скоро у меня будет достаточно денег, чтобы купить участок земли. Или небольшую питейную где-нибудь на Крите, Ты поедешь туда со мной?
Вместо ответа она встала, достала что-то из шкатулки и протянула Тифону:
— Это, конечно, маленькие деньги, но скоро будет больше, намного больше.
Это был один асе. Тифон повертел монетку в руке и удивленно спросил:
— Что это?
— Это моя доля, — ответила Амфитея и легла на место, улыбнувшись. — Это ведь будет наша земля, значит, и я тоже должна внести часть денег.
Обычная монетка. Немного потертая, чуть погнутая. Но сейчас она была дороже Тифону, чем все серебро, которое звенело в его кошельке.
— Это пока задаток. — Амфитея нежно поцеловала Тифона в губы. — Потом он обещал заплатить мне две драхмы, если я хорошо буду ласкать его по ночам.
— Кто — он? — спросил Тифон. — Тот купец, у которого я видел тебя вчера?
— Он не купец, он... — Она вдруг замолчала и закрыла рот рукой, оглядевшись.
— Что? — насторожился мужчина. — А кто же он тогда?
— Неважно. — Она опустила глаза. — Какое это имеет значение, если он платит мне деньги?
— Знаешь, Амфитея, — вдруг решительно сказал Тифон, — я не хочу, чтобы ты больше занималась этим— с другими мужчинами. Если хочешь, я один буду содержать тебя, пока не накоплю денег.
- Хочу. --Она вздохнула. — Очень хочу. Но это не получится. Если кто-нибудь узнает, что ты хочешь завести семью, у тебя отнимут все и накажут. Разве ты сам этого не знаешь?
— Знаю, — хмуро ответил он.
— Тогда лучше все оставить как есть... Пока. Он прекрасно понимал, что она права, что лучше
поступиться малым, чем потерять все. Но после того, что он видел вчера, одна только мысль о том, что его возлюбленной будет обладать другой, приводила его в бешенство. Перед глазами темнело, кровь ударяла в голову, и злость переполняла нутро.
— Ты опять пойдешь туда сегодня? — спросила она.
— Да... Нет... Не знаю. — Тифон пожал плечами. — Он готов платить мне по пять драхм за один вечер. Это большие деньги, огромные. Но я не могу видеть, как ты с ним...
— Я очень прошу тебя, приходи, — перебила его Амфитея. — Мне будет спокойней, если я буду знать, что ты где-то рядом.
— Он что, бьет тебя в порыве страсти? — насторожился мужчина. — Ты только скажи мне, и я...
— Нет, не бьет. — Она нежно улыбнулась. — Просто... Нет, пустяки.
-- Не пустяки! — настаивал актер. — Совсем не пустяки. Пусть я бесправный человек, пусть я даже не гражданин, но все равно не дам тебя в обиду. Что он делает такого, что тебе не нравится?
— Ничего. — Она пожала плечами и отвела взгляд. — Просто... Просто он иногда в порыве страсти говорит мне вещи, о которых потом может пожалеть. И я...
— Что такого он говорит?
— Ты же понимаешь, — улыбнулась Амфитея, — что знает волчица, того не узнает больше никто. Я не могу тебе сказать.
— Ну ладно, как знаешь. — Он грустно вздохнул: — Но только смотри не пожалей об этом, когда будет уже слишком поздно...
ГЕРОИНЯ ДНЯ
Она увидела его еще из окна вагона. Он стоял на платформе, сжимая в руках букетик цветов. Такой несчастный, потерянный, что у Наташи от жалости сжалось сердце.
После похорон отца все обрело для Наташи какой-то иной, новый смысл. То, что раньше казалось важным, обернулось пустотой, а незаметное выросло до смысла жизни. Безобразное расставание с мужем теперь выглядело смешным. Она как-то сразу забыла ванну, обличительную речь Витьки, обед из трех блюд и почти месяц жизни врозь.
А вспомнила берег Ольвии и Витькино признание в любви. Его драку с Графом из-за нее. Их дорогу в Москву, безоглядный порыв, толкнувший их навстречу друг другу. Скоропалительную свадьбу, короткую неделю счастья, в течение которой они почти не вылезали из постели, а потом не было ничего. Только так, маленькое недоразумение.
Виктор, пожалуй, меньше удивился, если бы Наташа просто не заметила его, если бы устроила скандал прямо на вокзале. Но она подошла, обняла мужа и прижалась к его груди:
— Я знала, что ты придешь.
Потом они ехали домой на такси. Он держал ее за руки, боялся посмотреть в глаза. Только иногда шептал горячечно:
— Прости меня, дурака, прости...
Мать тоже удивилась. Она, видно, готовила Виктора к длительной осаде, к бесконечному ползанию на коленях и вымаливанию пощады. А супруги Клюевы вошли в дом обнявшись, улыбающиеся, близкие.
Наташа думала, что, как только приедет в Москву, тут же позвонит Графу и начнет собственное расследование пропажи археологических находок. Но сразу забыла об этом, закрутилась в теплых разговорах, клятвах в вечной любви и ласках, ласках, ласках...
Но на третий день проснулась с тяжелым чувством — надо идти на работу. Лежала, глядя в потолок, слушала тихое посапывание мужа и думала. Теперь ей и эта проблема казалась мелкой. Ну и что? Они хотят, чтобы она ушла? Она уйдет. Нет, она не станет воевать. Это так глупо. Из-за чего, собственно? Из-за теплого местечка? Тоже мне теплое местечко! Горячее местечко! И грязное. Вот отец никогда не искал этих самых теплых местечек. Жил какой-то своей жизнью. Пусть ничего не достиг, но остался чистым. Да почему же так тяжело?
Все как раз легко! Она пойдет и сегодня же положит на стол заявление. Ну конечно! Все просто! И не надо будет каждое утро до изнеможения приглаживать свои непослушные вихры, не надо будет прятать ноги под длинными юбками, никто не станет называть ее Натальей Михайловной, а главное — она будет свободна!
Наташа растормошила сонного Витьку, обцело-вала его, ничего не понимающего, собралась быстро — самое вызывающее надела — и помчалась в прокуратуру.
Тяжелая дверь поддалась с первого раза. Она пролетела по коридору и; не спрашивая позволения, вошла в кабинет к Дробышеву.
— Вот, вы просили, я решила — вы правы, — выпалила она, не поздоровавшись даже, и шлепнула на стол заявление об уходе.
Дробышев вскинул глаза от бумаг, секундное замешательство, а потом... улыбка.
— Кто к нам пришел! Героиня дня! Наталья Михайловна Клюева собственной персоной!
Наташа в этом приветствии почему-то не уловила и капли иронии. Наоборот, все это было произнесено с искренним восхищением.
— Ну, дайте я вас поздравлю, дорогая! — широко разведя руки, двинулся к Наташе начальник. — Искренне рад! Искренне!
Наташа вдруг подумала, что тут совершается какой-то грандиозный розыгрыш. Очень смешной и очень жестокий.
Но Дробышев от всей души приобнял ее, заглянул в глаза:
— Вы бы хоть сказали, что у вас наверху есть информаторы. Мы бы дуростей не совершали. Впрочем, если информаторов даже нет, это еще одно очко в пользу вашей прозорливости.
— Я принесла заявление об уходе, — смятенно выговорила Наташа.
Дробышев схватил со стола бумажку и разорвал ее на мелкие кусочки. Снег обрывков осыпал его с головы до ног.
— Какой там уход?! Вы так даже не шутите. Мы
вас никуда не отпустим. Вы теперь наше знамя. Вы
теперь наша гордость!
Дверь кабинета приоткрылась, и Наташа увидела улыбающиеся лица своих коллег.
«Это все мне снится, — подумала она банально. — Это сейчас пройдет».
Но ничего не проходило. Как в самых дурных фильмах, коллеги стали жать ей руки, поздравлять неизвестно с чем и улыбались, улыбались.
Наташа решила до поры до времени сохранять спокойствие. Возможно, вся прокуратура подверглась воздействию веселящего газа или гипнозу — словом, свихнулась.
Но оказалось, что прокуратура не свихнулась. Оказалось, что свихнулось время, а Наташа успела в этом свихе оказаться по нужную сторону баррикад — так думали коллеги. С самого верха, оказывается, пришло какое-то письмо, в котором процесс над Дрыговым ставился в пример, как торжество советской законности над происками спецслужб в лице КГБ.
Перестройка! Что тут еще скажешь! Почти все центральные газеты напечатали развороты о суде и о честном поступке молодого прокурора Натальи Михайловны Клюевой. Дробышеву оборвали все телефоны с требованием выдать на любование общественности свою помощницу. Очень удивлялись, что она всего-навсего помощница, хотя это было как раз в порядке вещей.
Ребята из «Взгляда просто дневали и ночевали в прокуратуре. Как это они пропустили Наташу и не взяли у нее интервью?
Наташе показывали газеты, заговорщицки подмигивали, у нее сразу оказалось много друзей, и даже очень близких друзей. Первым был, разумеется, Дробышев.
— А мы вас с повышением поздравляем! — сказал он в общем гаме. — Вы теперь государственный обвинитель. Советник юстиции ... ранга.
Это была очень высокая и очень ответственная должность. И тяжелая, если честно. Государственные обвинители занимались только особо опасными преступлениями. Только банды, убийства, оргпреступность — словом, самое-самое. А звание в иерархии правоохранительных органов почти генеральское.
Наташа немного обалдела от такого поворота событий. Она, конечно, тут же забыла, что еще полчаса назад была полна решимости послать все это к черту. Нет, ничего она никуда не пошлет. Она юрист. Она любит свою работу. Даже если кому-то это может показаться странным. Да, с одной стороны, приходится разбираться в чужих, мягко говоря, неблаговидных поступках, выносить свое суждение о жизни и смерти, хотя до этого пока не дошло, но, возможно, дойдет.
Но ведь есть и другая сторона медали, самая главная сторона, — закон. И она его представитель во плоти. Ответственность? Да, страшная ответственность! Тяжесть? Да, почти невыносимая. Но она вынесет. Она сможет. Она это знает точно.
Стало вдруг снова неловко за дикую прическу, за юбчонку короткую, за пеструю кофту и туфли на огромном каблуке. Поскромнее — это теперь станет девизом жизни.
Ребята из «Взгляда» оказались не первыми. Первыми оказались ребята из Би-Би-Си. Наташа отвечала по-английски. Даже острила. Корреспондентка, берущая интервью, — Наташа это учуяла женским чутьем, — завидовала Наташиной красоте и обаянию. А вторыми оказались ребята из «Взгляда». В пятницу Наташа была гостем студии в Останкине. Там же увидела Дрыгова. Причесанного, трезвого, вымытого. Он читал свои вирши. Наташа мило улыбалась и чувствовала себя препогано. Впрочем, не удержалась. Отругала стихи поэта и сказала, что ничего героического не совершила — просто выполнила свою работу.
— Вы за перестройку? — спросил ее очкастый ведущий.
— Я за закон, — не разделила энтузиазма ведущего Наташа.
— За демократический закон? — настаивал очкарик.
— Честно говоря, я не знаю, что это такое. Демократия, в переводе с греческого, — власть народа. Если законом будет управлять большинство — я против. Законом вообще нельзя управлять. Его можно только исполнять. Я — исполнитель.
Так шло изо дня в день. Газеты, журналы, снова телевидение. На работе Наташа появлялась для того, чтобы получить зарплату. Дробышев никаких дел ей не давал. Говорил:
— Вы сейчас и так заняты важным делом. Все правильно говорите. Я рад за вас.
Виктор каждый вечер встречал ее с кипой вырезок и зачитывал наиболее понравившиеся ему места.
Была у этой популярности, правда, другая, менее приятная, сторона. Звонили какие-то придурки и просили засудить их до смерти, потому что без нее жить не могут. Или вдруг на улице останавливались люди и глазели, как она покупает, скажем, морковку.
Мать тоже была счастлива. Только Ленька, кажется, был недоволен. Теперь слово сестры становилось слишком весомым.
Он попытался держаться, не пил почти целый месяц, но потом его повело, и как-то раз он вернулся домой, что называется, на бровях. Еще хорошо, что не попал в милицию. Но, к несчастью, первым на глаза попался не матери и даже не Витьке, а именно Наташе.
— О! Гособвинитель... — пролепетал Ленька, глядя на сестру снизу вверх, потому что стоял на четвереньках. Открывание двери отняло у бедняги все силы.
— Копеечку потерял? — язвительно полюбопытствовала Наташа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48