Когда он наконец посмотрел осмысленно, следователь сел за стол и открыл папку:
— Фамилия, имя, отчество.
— Склифосовский Владимир Петрович.
— Год рождения. Адрес.
Склифосовский назвал. Следователь долго писал что-то, а потом поднял на него глаза и сказал:
— Я слышал, что вы явились с повинной.
— Да, я сам. — Склифосовский проглотил кровавую слюну. — Я готов во всем признаться. И понести наказание.
— Ну хорошо. Вот вам ручка, бумага. Пишите все как было.
Руки не хотели слушаться. Ручка плясала и никак не хотела делать строки ровными. Два листа бумаги пришлось выбросить в корзину.
— Да вы не волнуйтесь. — Следователь улыбнулся одними губами. — Пишите спокойно.
— Да-да, конечно. — Склифосовский тоже хотел улыбнуться в ответ, но не смог из-за распухших, потрескавшихся губ. — Только вы простите, если будет с ошибками.
— Это ничего. Я уточню, если будет непонятно.
Через час он протянул следователю несколько
исписанных листов. Тот долго читал, изредка задавая вопросы.
— Кто открыл Юму наручники?
— Не знаю. Он сам, наверно.
— У кого были деньги?
— У Юма и у Жени...
— Понятно. А кто убил водителя и сопровождающего?
— Мент или Грузин. Они вдвоем выходили. Точнее сказать не могу.
— Ченов не говорил подробнее, куда направится?
— Нет. Куда-то за Урал.
— Вот вы написали, что по дороге из Лосиноостровского выбросили пистолет в колодец. Почему?
— Не знаю. Испугался. Зачем он мне?
— А место описать сможете?
— Да. Там еще скульптуры были из дерева. И сарай недостроенный.
— Хорошо, распишитесь вот тут и поставьте число. — Следователь протянул бумагу и показал где.
Когда Склифосовский расписался, вызвали охранника и его повели в камеру.
Когда дверь за ним закрылась, люди, спящие на нарах, зашевелились, и на Склифосовского уставилось пять пар любопытных глаз.
— Здравствуйте, — неуверенно поздоровался он, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну здравствуй, здравствуй, хрен мордастый! — сказал кто-то, и пятеро мужиков засмеялись, разбудив шестого, который громко храпел на верхних нарах.
— Ну чего встал? — спросил длинный худой парень в одних плавках. — Проходи, ищи место. Правда, только под нарами осталось...
— Все опять дружно загоготали. Склифосовский наконец оторвался от двери и сел на край нар.
— Курить есть? — послышалось откуда-то сверху.
— Не курю.
— Как зовут?
— Скли... — Склифосовский запнулся. — Володя, как Высоцкого.
— За что замели?
— Я сам пришел.
— Что?! — Все аж поспрыгивали с нар, кроме одного, которого разбудили, и он теперь снова пытался заснуть, отвернувшись к стене. — Ты че, братан, шутишь?
— Нет, не шучу.. — Склифосовский пожал плечами. — Бегать надоело. Это я недавно из-под «вышки» ломанулся.
Все замолчали и почему-то посмотрели наверх. А оттуда вдруг раздался до боли знакомый голос:
— Ну привет, Склиф. — Мент спрыгнул с нар, и ему сразу же уступили место. — Это правда, что ты сказал?
— Мент? Ты здесь? А как же... — Склифосовский весь как-то съежился под взглядом старого знакомого и опять почувствовал себя маленькой трусливой крысой.
— Что ты телишься? — Мент грозно засопел. — Это правда?
Склифосовский сжал пальцы в кулаки, поднял голову, как тогда, на бульваре, и, сцепив зубы, процедил:
— Да, правда.
И сразу полетел к двери через всю камеру. Больно ударился головой о дверь, но тут же вскочил под задорный свист и улюлюканье заключенных. Еще успел небольно ткнуть Мента кулаком в зубы, но тут же опять оказался на полу.
— Атас, братва, по нарам! — закричал кто-то, и
все бросились врассыпную.
Дверь с лязгом открылась, и на пороге показался с парашей в руках Грузин.
— А-а, привет, хлопцы! — радостно воскликнул
он.
— Теперь можешь спать на нарах, — тихо сказал Мент. — Теперь это тело будет парашу носить.
— Я не буду, — простонал Склифосовский, выплюнув два зуба.
— Нет, вы слышали? — засмеялся Грузин. — Он не хочет.
Потом Склифосовского били опять. Он отбивался, пока мог, а потом только лежал в углу, закрываясь руками от ударов, и повторял:
— Я «не буду. Я не буду.
А на нарах, это он видел точно, сидел Владимир Семенович Высоцкий и настраивал свою гитару, изредка поглядывая на Склифосовского и одобрительно кивая...
БЕЛОЧКА
Наташа была уверена, что кореец выплыл. Юм относился к той категории людей, кто, с легкостью лишая жизни других, за свою собственную будет цепляться до последнего. Такие люди никогда не совершат самоубийство. Наоборот, смерти приходится охотиться за ними, сбиваться со следа и вновь бросаться в погоню. И зачастую смерть бывает бессильна...
Конечно же, надеяться на то, что Юма и Женю возьмут в ближайшее время, — отчаянная глупость. Не возьмут, нечего и надеяться. А вот что кореец предпримет в скором будущем, заляжет на дно или же попытается вновь перейти в наступление — это вопрос.
Они нырнули от Киевского вокзала в метро и сразу метнулись к таксофону. Стоит отметить, что всю дорогу из Одессы в Москву Виктор вел себя как побитая собака. Ему было невыносимо стыдно, он несколько раз порывался оправдаться за свое слабодушие... Но как тут оправдаешься? Такой позор разве что кровью смывается в книжках и в кино. А в жизни?..
— Дмитрий Семенович, я приехала.
— Не рановато? — обеспокоенно произнес Дро-бышев. — Вы где сейчас?
— На вокзале. — И Наташа бахнула, как из гаубицы: — Я встречалась с Юмом.
Дробышев долго молчал, сдабривая это молчание тяжелым сопением в трубку.
— Не понял, — наконец изрек он.
— Я встречалась с Юмом, — повторила Наташа, — имела с ним долгую и продолжительную беседу.
— Где он?
— Не знаю.
— Черт побери... Вы серьезно?.. Как-то это все непостижимо, в голове не укладывается. С вами все в порядке?
— Да.
— Быстро в мой кабинет. Жду. Нет, погодите!
Высылаю за вами машину!..
Дробышев отложил свои дела. Очереди, выстроившейся у его кабинета, было сказано, что начальник до такой степени загружен, что все приемы откладываются на неопределенное время. В числе отверженных оказался и Самойлов.
— Ну и дела... — пробормотал он, как только за Клюевыми захлопнулась массивная дверь. — Ну, Наталья Михайловна... Ну, дает девка... — И, обернувшись к следователю по особо важным делам Кузяко-ву, который сидел с объемистой папкой в руках на соседнем стуле, с гордостью выпалил: — А я ведь прогнозировал. Как только в первый раз ее увидел, так сразу понял — далеко пойдет. Характер у нее!..
— Так это она пятерых головорезов под высшую меру подвела? Тех, которые потом сбежали? — оживился Кузяков, который был лично не знаком с Наташей. Как-то судьба не сводила.
— Она самая, — подтвердил Самойлов.
— Ой-ой-ой!.. — запричитал Кузяков. — Бедная девочка... Ведь ей жить и жить...
— Типун тебе на язый!
— И ребеночек совсем маленький...
Те прокурорские работники, которые знали об этом деле (а не знали разве что уборщицы и буфетчицы), поневоле прикидывали — каковы же шансы Клюевой? Смогут ли ее защитить? Настигнет ли ее месть корейца или нет? А если настигнет, то когда? Наташу жалели, сопереживали. Но в принципе уже давно поставили на ней крест... Юм не прощает своих заклятых врагов, а убить человека ему — что плюнуть.
Она рассказала Дробышеву все — и о своем приезде во Львов, и о неожиданном столкновении нос к носу с корейцем на базаре, и о «прекрасной» работе местных органов, и о побеге на Ольвию, и о том, что произошло на острове...
Дробышев слушал не перебивая, подперев подбородок ладонью и время от времени бросая пронзительные взгляды в сторону Виктора, который угрюмо сидел у окна, кормил дочурку из бутылочки и взглядов этих не выдерживал. Если бы у него была возможность разложиться на атомы, он бы не раздумывая воспользовался ей.
— Вот и тема для вашей кандидатской диссертации, — едва Наташа замолчала, иронично произнес Дмитрий Семенович. — «Совпадение как фактор, способствующий поимке преступника». Тут целую теорию можно развить... А если серьезно... Вы свечку в церкви поставили? Я бы на вашем месте поставил... Дайте руку... — И он сжал маленькую Наташину ладонь. — Это ведь чудо, что вы сейчас здесь, живая и невредимая. Чудо...
— Моей семье кухна охрана. Мне, Виктору, матери моей, брату. Серьезная охрана.
— А если Юм не доплыл до берега?
— Если бы да кабы да во рту росли грибы... — резко выдохнула Натыиа, но Дробышев взмахом руки прервал ее:
— Людей нет... — Дмитрий Семенович опустил глаза: — И взять их неоткуда...
— Обо мне можете не беспокоиться, — подал робкий голос Виктор. — Я лучше из дома не буду выходить, раз такое дело. Зачем на меня охранников тратить? — И он опять сжался весь под тяжелым взглядом Дмитрия Семеновича.
— Что-нибудь придумаем. — Дробышев нажал кнопку селектора. — Корягин? Срочно зайдите ко мне.
— А может, мы поселимся тут? — на полном серьезе предложила Наташа. — Вы выделите нам какой-нибудь кабинет...
— Абсурд, Клюева, — замотал головой Дробышев.
— Да, абсурд, — согласилась с ним Наташа. — Но другого выхода я не вижу. Если Юм все-таки решится идти до конца...
— Вряд ли. Дорога в Москву ему закрыта.
— Это с точки зрения нормального человека со здоровой психикой. Но поступки Юма уже непредсказуемы, не поддаются никакой логике.
— Думаете? — Дробышев задумчиво покусывал
кончик карандаша.
— Я чувствую. Я уверена. Он скоро вернется. У нас теперь какая-то связь...
— Жить в прокуратуре? Ни поесть нормально, ни, пардон, помыться... Вы хоть сознаете, на что себя обрекаете?
У Наташи уже не было сил спорить с Дробышевым, что-то ему объяснять, доказывать. Невероятная усталость вдруг придавила ее многотонной тяжестью, придавила до хруста в суставах. Она закрыла глаза и в следующее мгновение услыхала мягкий шелест морского прибоя.
Явился Корягин и, выслушав не очень настойчивый приказ начальника насчет охраны семьи Натальи Михайловны Клюевой, сразу перешел в контратаку:
— О чем вы говорите, Дмитрий Семенович? У
меня ж недокомплект сорок процентов! Нет людей,
вы понимаете? Нету! Рожу я их вам, что ли?
Дробышев прикрикнул на него, угрожающе зашевелил бровями и напоследок стукнул кулаком по столу. Подействовало.
— Постараюсь что-нибудь придумать, — обиженно набычился Корягин. — Но не обещаю.
— А где здесь можно пообедать? — спросил голодный Виктор.
— Сидите здесь. — Дробышев подошел к вешалке и выудил из кармана пиджака пухлое портмоне. — Я пока схожу в столовку, принесу что-нибудь пожевать. Наталья Михайловна, ложитесь на диванчик, не стесняйтесь. С дороги-то... Кстати, Склифосовского взяли.
— Когда? Где?
— Верней, сам пришел, вроде как с повинной. Не вынесла душа поэта.
Так, теперь на свободе оставались лишь двое — Юм и Евгения. Разумеется, в том случае, если кореец не отправил учительницу музыки в мир иной, а с него станется.
К вечеру вопрос об охране все еще оставался открытым. И тогда Дмитрий Семенович пошел на такой шаг, на который при любых других обстоятельствах никогда бы не решился.
— Расул Ниязович, здравствуй. Дробышев беспокоит, помнишь такого? Ну да, ну да... По делу, конечно же... К тебе по личному вопросу и не сунешься... Тут такая ситуация вырисовывается... Выручай, Расул Ниязович, при случае сочтемся, я в долгу не останусь...
На другом конце провода был полковник Вагинян, занимавший высокий пост в службе внешней контрразведки. Их знакомство можно было назвать шапочным — давным-давно проводили совместную операцию. И все же Вагинян был той соломинкой, за которую можно было ухватиться.
К концу разговора по лбу Дробышева скатилась тоненькая струйка пота.
— Что не сделаешь для вас, Клюева, — облегченно выдохнув, Дмитрий Семенович осторожно опустил трубку на рычаг. — Ребята подъедут к девяти.
Без одной минуты девять в кабинет вошли двое в штатском.
— Майор Дуюн.
— Капитан Липко.
Они крепко пожали руки Дробышеву, Виктору и Наташе (она чуть не вскрикнула от боли) и потребовали, чтобы их быстро ввели в курс дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48