Во второй радиопередаче, состоявшейся в тот же вечер, во время одиннадцатичасовых новостей по местному радио, было сообщено об аресте и признании Сэма Клейтона. Сообщение было кратким и традиционным, отражающим мнение директора отдела новостей о том, что к «очередному случаю поножовщины, устроенной чернокожими», едвю ли следует относиться как к чему-то экстраординарному. В сущности, эта новость не представляла интереса ни для кого, за исключением преподобного Эзры Снелла, в чьей церкви Клейтон танцевал во время убийства, родственников Сэма Клейтона и девушки по имени Ширлироуз, в чьем обществе в день убийства обвиняемый неотлучно находился с девяти вечера до утра следующего дня. Ни священник, ни Ширлироуз же знали в точности, как же им поступить, ибо оба прекрасно знали, что делает местная полиция с людьми, от. которых «одно беспокойство».
Почти все обитатели Парадайз-сити, каждый в разной степени, боялись чем-то вызвать недовольство у людей Пикелиса. Горожане боятся не только полиции, сделали вывод Арболино, Гилман и Уиллистон, встретившись поздно вечером в среду на явке «Джо-Джо» — в укромном
местечке близ песчаного карьера на шоссе номер 99. Головорезы, нанятые в качестве сборщиков взносов для «Службы безопасности торговых работников», и прочие взаимосвязанные организации вызывали еще пущий страх,-— это Гилману и Уиллистону удалось лично выяснить из подслушанных обрывков разговоров. Они выработали план первой операции, и спустя час — около четырех утра — Гилман изложил этот план П. Т. Карстерсу. Используя инфракрасный излучатель, чей луч был невидим для невооруженного глаза, он начертал свое послание на стене административного здания, расположенного как раз напротив отеля «Парадайз-хаус». Надев специальные очки, которые со стороны можно было принять за обычные очки автогонщика, богатый коллекционер без труда «прочитал» точки и тире азбуки Морзе.
Четверг: рекогносцировка. Пятница: репетиция. Суббота, день: первый удар по оккупационным силам. В пять Двадцать вечера в субботу Лютер Хайетт вошел в вестибюль административного здания по адресу Флетчер-авеню, 129, и поднялся в лифте на четвертый этаж. Он был последним из трех сборщиков взносов, которые надо было доставить в офис, занимаемый «Службой безопасности торговых работников». Это был точно установленный факт: его зафиксировали опытные наблюдатели, и он вписывался в ритуал аналогичных действий объекта наблюдения в предшествующие дни. В считанные минуты бухгалтер «СБТР» опустит жалюзи. В ушах каскадера, который вел внешнее наблюдение из кабины своего автофургона, вновь зазвучали напутствия Уиллистона: «Почти сразу же после того, как он закрывает жалюзи, он пересчитывает деньги и передает их толстяку... На это уходит две, от силы три минуты. Затем толстяк опускается на лифте в вестибюль, идет в городской Коммерческий банк напротив и самолично кладет конверт в сейф на хранение. У нас времени будет немного, так что, как только жалюзи опустятся, дай двойной гудок — один длинный и один короткий. Потом выдвигайся на позицию к месту загрузки в переулок».
Арболино взглянул вверх, затянулся сигаретой и посмотрел в витрину ближайшего обувного магазина, словно у него там была назначена с кем-то встреча. По улицам бродили толпы субботних покупателей, движение было оживленное, если не сказать интенсивное. Всю оце-
рацию надо провернуть очень четко, потому что в таком потоке транспорта не удастся быстро уйти.Жалюзи опустились.Он дважды нажал на клаксон и через секунду тронулся с места.
В офисе номер 402 маленький нервный человек в бифокальных очках тщательно выполнял ритуал пересчета банкнот. Слушая его торжественный голос, можно было подумать, что он возносит молитву Всевышнему:
— Пять тысяч двести десять... Пять тысяч двести тридцать... Пять тысяч двести пятьдесят... Пять тысяч двести шестьдесят... Двести семьдесят. Отлично, все точно до цента.
— У нас всегда все точно до цента,— заметил наемный убийца, возбужденно тряся головой.
Не обратив внимания на его неуместные телодвижения, бухгалтер приступил к заполнению квитанций банковского депозита, потом положил их в два заранее приготовленных конверта с деньгами. Потом отдал конверты и ключ от сейфа толстяку.
— Спасибо, Бизли,— саркастически сказал наемный убийца.
— Всегда к твоим услугам, Лютер.
Хайетт вышел в коридор и, шагая к лифту, на ходу стал рассовывать конверты по карманам своей полосатой куртки. В лифте его уже поджидал профессор психологии Эндрю Ф. Уиллистон. Двумя минутами раньше Гилман занял «позицию прикрытия» в служебном коридоре четвертого этажа, и профессор остановил лифт на четвертом этаже, просто нажав аварийную кнопку. Человек из Лас-Вегаса должен был просматривать коридор и держать дверь запасного выхода на лестницу чуть приоткрытой.-Хайетт нажал на кнопку вызова, и дверь лифта мгновенно отъехала в сторону. Уиллистон тут же отжал кнопку «стоп» и нажал на «ход».
Когда дверь раскрылась, Лютер Хайетт мельком заметил кого-то в комбинезоне и то ли шляпе, то ли кепке.
Потом он получил слепящий удар в лицо.
Уиллистон поднял баллон с аэрозолем и прыснул ядовитой жидкостью в противника, метя в нос и глаза.
Атака длилась четыре секунды, потом еще три секунды ушло на то, чтобы оглядеться по сторонам.
Результаты атаки подтвердили обещание производителей: все произошло именно так, как и говорилось в сопроводительной инструкций. Руки Хайетта непроизвольно
метнулись к глазам — их точно огнем выжгло. А потом, силясь закричать от боли, убийца почувствовал, как его горло сжали мертвой хваткой, грудь пронзила боль, и он едва не задохнулся. Это было ужасно. Он беспомощно сучил руками и ногами, ловя ртом воздух.
Он привалился к стене, едва не теряя сознание. За его спиной уже вырос Гилман, держа в руке шприц, и не успел Уиллистон закрыть за ними дверь запасного выхода, как человек из Лас-Вегаса вонзил иглу в левое запястье Хайетта и впрыснул ему наркотик.
— Отлично сработано,— услышал толстомясый убийца голос, прозвучавший издалека, точно за сотню миль.
Он уже был без сознания, когда его грузили в фургон. Арболино подогнал «форд» задом, вплотную к двери черного хода здания, так что ни один прохожий даже с близкого расстояния не смог бы заметить тело. В пять двадцать восемь Арболино вырулил на Флетчер-авеню, и автофургон слился с потоком транспорта. Гилман — он сидел в грузовом отсеке вместе с Уиллистоном и их пленником — машинально поглядел на фосфоресцирующий циферблат наручных часов.
Опоздали на одну минуту.
Не так уж плохо.
Не так уж хорошо, но и совсем неплохо для первой акции после столь длительного перерыва.
В десять пятьдесят в тот же вечер мистер Джон Пике-лис, его дочь и второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов торжественно следовали по Сентрад-аве-ню в принадлежащем Пикелису «кадиллаке» 1970 года, с шофером и стереомагнитофоном, в направлении «Фан парлор». Гость изъявил желание попытать счастья и рискнуть «парой дукатов», и хозяину было любопытно понаблюдать за поведением П. Т. Карстерса в игорном доме. Иногда можно узнать прелюбопытнейшие вещи о людях — особенно о тех, у кого такое самообладание, как у этого Карстерса,— по их поведению в казино.
«Кадиллак» притормозил и остановился.
Огромная толпа людей — явно зрители, только что посмотревшие последний сеанс в кинотеатре «Сентрал» неподалеку,— собралась у витрины универмага «Херманз бразерс». Народу было так много, что люди не уместились на тротуаре и вышли на проезжую часть. В толпе раздавались смешки и хихиканье. Кое-кто просто стоял,
вытаращив глаза и качая головой, но все-таки большинство посмеивались и хихикали.
— Что там такое, Том? — спросил Пикелис.
Прежде чем шофер ответил, завыла сирена приближающейся полицейской машины, и толпа тотчас начала рассеиваться. К тому моменту, когда патрульная машина с визгом затормозила перед универмагом, половина зевак уже разбежались, словно из опасения быть заподозренными в причастности к тому, что было выставлено в витрине.
Ночь снова прорезал вой сирены. Когда «кадиллак» остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от витрины, Пикелис устремил взгляд на стекло и заморгал.
— Ближе!
Лимузин подъехал вплотную к витрине и встал как раз напротив предмета, привлекшего столь живое внимание прохожих.
Это был, по правде сказать, весьма необычный предмет, который, даже будь он выставлен в любой другой витрине магазина любого другого города, привлек бы внимание прохожих. Даже самые замысловатые сооружения, которыми к Рождеству декорируют витрины фешенебельных столичных магазинов, не могли сравниться с этим по новаторству, простоте и откровенности. Посреди витрины в кресле-качалке восседал'Лютер Хайетт. Он был без одежды и без сознания. Его руки были связаны, и ноги тоже были связаны, а какой-то шутник водрузил на его огромную голову — немного набекрень — рыжий парик. Его срамное место было прикрыто горкой измятых американских банкнот, и несколько случайных купюр торчали между пальцами ног и из-под забавного парика. На тот случай, если бы смысл его символа оказался не вполне ясен зрителям, кто-то расшифровал его значение в сделанной губной помадой надписи на голой груди Хайетта.
Такую идею по достоинству оценило бы агентство «Дойл, Дейн, Бернбах»: ведь эта нью-йоркская дизайнерская фирма сделала себе громкое имя на оригинальных рекламных плакатах, отличающихся строгостью композиции и лапидарностью словесного решения.
А эта конструкция, безусловно, производила весьма яркий визуальный эффект, что же касается ее словесного решения, то трудно было придумать что-либо более
краткое.
Обращенный к потребителю призыв в сущности состоял лишь из двух слов.
Простых, ясных, звучных.
Два слова — большими буквами.
НЕ ПЛАТИТЕ.
Граффити — вот как это называется. Надпись не была сделана на стене общественного туалета и не содержала в себе тех исторических англосаксонских обозначений сексоэротических понятий, которые ныне столь браво используются нашими молодыми революционерами, бунтующими против меркантилизма, бездушного конформизма, расизма, империализма, против во все сующих свой нос фашистов, против садистов, засевших во всех учебных заведениях и аптеках.
В Чикаго, Лос-Анджелесе или Лондоне эти два слова вряд ли сочли бы оскорбительными, но в Парадайз-сити они были сущей похабщиной. Пусть и не нецензурной бранью, но все равно эти два слова были безусловно непристойными, и их намеренно использовали, чтобы взорвать общественное спокойствие и порядок. Вот почему было очень удивительно, что этот подрывной лозунг не возымел ожидаемого воздействия ни на полицейских, ни на пассажиров лимузина. Полицейские, вышедшие из патрульной машины, выглядели скорее слегка озадаченными и немного виноватыми, словно они пропустили «пенку», тем лишив родную команду малейшего шанса на выигрыш. Личный шофер Пикелиса только взглянул на витрину и тут же отвернулся. Дочь рэкетира взирала на поразительную мизансцену внимательно и спокойно, по всей видимости, даже не подозревая, что это имеет некое отношение к ее отцу и, косвенным образом, к ней самой. Что же касается Джона Пикелиса, то его глаза были раскрыты чуть шире, и взгляд был чуть пристальнее и чуть свирепее, чем обычно, но на его большом лице не отразилось ни тени эмоции. Он не выказал ни озабоченности, ни ярости — вообще никак не отреагировал.
Осторожный, бестия, подумал Карстерс.
Какой же ты невозмутимый и осторожный — что ж, и мне надо придерживаться той же линии.
— Что это значит? — изумился красавец лазутчик. Пикелис пожал плечами.
— Трудно сказать,— ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Почти все обитатели Парадайз-сити, каждый в разной степени, боялись чем-то вызвать недовольство у людей Пикелиса. Горожане боятся не только полиции, сделали вывод Арболино, Гилман и Уиллистон, встретившись поздно вечером в среду на явке «Джо-Джо» — в укромном
местечке близ песчаного карьера на шоссе номер 99. Головорезы, нанятые в качестве сборщиков взносов для «Службы безопасности торговых работников», и прочие взаимосвязанные организации вызывали еще пущий страх,-— это Гилману и Уиллистону удалось лично выяснить из подслушанных обрывков разговоров. Они выработали план первой операции, и спустя час — около четырех утра — Гилман изложил этот план П. Т. Карстерсу. Используя инфракрасный излучатель, чей луч был невидим для невооруженного глаза, он начертал свое послание на стене административного здания, расположенного как раз напротив отеля «Парадайз-хаус». Надев специальные очки, которые со стороны можно было принять за обычные очки автогонщика, богатый коллекционер без труда «прочитал» точки и тире азбуки Морзе.
Четверг: рекогносцировка. Пятница: репетиция. Суббота, день: первый удар по оккупационным силам. В пять Двадцать вечера в субботу Лютер Хайетт вошел в вестибюль административного здания по адресу Флетчер-авеню, 129, и поднялся в лифте на четвертый этаж. Он был последним из трех сборщиков взносов, которые надо было доставить в офис, занимаемый «Службой безопасности торговых работников». Это был точно установленный факт: его зафиксировали опытные наблюдатели, и он вписывался в ритуал аналогичных действий объекта наблюдения в предшествующие дни. В считанные минуты бухгалтер «СБТР» опустит жалюзи. В ушах каскадера, который вел внешнее наблюдение из кабины своего автофургона, вновь зазвучали напутствия Уиллистона: «Почти сразу же после того, как он закрывает жалюзи, он пересчитывает деньги и передает их толстяку... На это уходит две, от силы три минуты. Затем толстяк опускается на лифте в вестибюль, идет в городской Коммерческий банк напротив и самолично кладет конверт в сейф на хранение. У нас времени будет немного, так что, как только жалюзи опустятся, дай двойной гудок — один длинный и один короткий. Потом выдвигайся на позицию к месту загрузки в переулок».
Арболино взглянул вверх, затянулся сигаретой и посмотрел в витрину ближайшего обувного магазина, словно у него там была назначена с кем-то встреча. По улицам бродили толпы субботних покупателей, движение было оживленное, если не сказать интенсивное. Всю оце-
рацию надо провернуть очень четко, потому что в таком потоке транспорта не удастся быстро уйти.Жалюзи опустились.Он дважды нажал на клаксон и через секунду тронулся с места.
В офисе номер 402 маленький нервный человек в бифокальных очках тщательно выполнял ритуал пересчета банкнот. Слушая его торжественный голос, можно было подумать, что он возносит молитву Всевышнему:
— Пять тысяч двести десять... Пять тысяч двести тридцать... Пять тысяч двести пятьдесят... Пять тысяч двести шестьдесят... Двести семьдесят. Отлично, все точно до цента.
— У нас всегда все точно до цента,— заметил наемный убийца, возбужденно тряся головой.
Не обратив внимания на его неуместные телодвижения, бухгалтер приступил к заполнению квитанций банковского депозита, потом положил их в два заранее приготовленных конверта с деньгами. Потом отдал конверты и ключ от сейфа толстяку.
— Спасибо, Бизли,— саркастически сказал наемный убийца.
— Всегда к твоим услугам, Лютер.
Хайетт вышел в коридор и, шагая к лифту, на ходу стал рассовывать конверты по карманам своей полосатой куртки. В лифте его уже поджидал профессор психологии Эндрю Ф. Уиллистон. Двумя минутами раньше Гилман занял «позицию прикрытия» в служебном коридоре четвертого этажа, и профессор остановил лифт на четвертом этаже, просто нажав аварийную кнопку. Человек из Лас-Вегаса должен был просматривать коридор и держать дверь запасного выхода на лестницу чуть приоткрытой.-Хайетт нажал на кнопку вызова, и дверь лифта мгновенно отъехала в сторону. Уиллистон тут же отжал кнопку «стоп» и нажал на «ход».
Когда дверь раскрылась, Лютер Хайетт мельком заметил кого-то в комбинезоне и то ли шляпе, то ли кепке.
Потом он получил слепящий удар в лицо.
Уиллистон поднял баллон с аэрозолем и прыснул ядовитой жидкостью в противника, метя в нос и глаза.
Атака длилась четыре секунды, потом еще три секунды ушло на то, чтобы оглядеться по сторонам.
Результаты атаки подтвердили обещание производителей: все произошло именно так, как и говорилось в сопроводительной инструкций. Руки Хайетта непроизвольно
метнулись к глазам — их точно огнем выжгло. А потом, силясь закричать от боли, убийца почувствовал, как его горло сжали мертвой хваткой, грудь пронзила боль, и он едва не задохнулся. Это было ужасно. Он беспомощно сучил руками и ногами, ловя ртом воздух.
Он привалился к стене, едва не теряя сознание. За его спиной уже вырос Гилман, держа в руке шприц, и не успел Уиллистон закрыть за ними дверь запасного выхода, как человек из Лас-Вегаса вонзил иглу в левое запястье Хайетта и впрыснул ему наркотик.
— Отлично сработано,— услышал толстомясый убийца голос, прозвучавший издалека, точно за сотню миль.
Он уже был без сознания, когда его грузили в фургон. Арболино подогнал «форд» задом, вплотную к двери черного хода здания, так что ни один прохожий даже с близкого расстояния не смог бы заметить тело. В пять двадцать восемь Арболино вырулил на Флетчер-авеню, и автофургон слился с потоком транспорта. Гилман — он сидел в грузовом отсеке вместе с Уиллистоном и их пленником — машинально поглядел на фосфоресцирующий циферблат наручных часов.
Опоздали на одну минуту.
Не так уж плохо.
Не так уж хорошо, но и совсем неплохо для первой акции после столь длительного перерыва.
В десять пятьдесят в тот же вечер мистер Джон Пике-лис, его дочь и второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов торжественно следовали по Сентрад-аве-ню в принадлежащем Пикелису «кадиллаке» 1970 года, с шофером и стереомагнитофоном, в направлении «Фан парлор». Гость изъявил желание попытать счастья и рискнуть «парой дукатов», и хозяину было любопытно понаблюдать за поведением П. Т. Карстерса в игорном доме. Иногда можно узнать прелюбопытнейшие вещи о людях — особенно о тех, у кого такое самообладание, как у этого Карстерса,— по их поведению в казино.
«Кадиллак» притормозил и остановился.
Огромная толпа людей — явно зрители, только что посмотревшие последний сеанс в кинотеатре «Сентрал» неподалеку,— собралась у витрины универмага «Херманз бразерс». Народу было так много, что люди не уместились на тротуаре и вышли на проезжую часть. В толпе раздавались смешки и хихиканье. Кое-кто просто стоял,
вытаращив глаза и качая головой, но все-таки большинство посмеивались и хихикали.
— Что там такое, Том? — спросил Пикелис.
Прежде чем шофер ответил, завыла сирена приближающейся полицейской машины, и толпа тотчас начала рассеиваться. К тому моменту, когда патрульная машина с визгом затормозила перед универмагом, половина зевак уже разбежались, словно из опасения быть заподозренными в причастности к тому, что было выставлено в витрине.
Ночь снова прорезал вой сирены. Когда «кадиллак» остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от витрины, Пикелис устремил взгляд на стекло и заморгал.
— Ближе!
Лимузин подъехал вплотную к витрине и встал как раз напротив предмета, привлекшего столь живое внимание прохожих.
Это был, по правде сказать, весьма необычный предмет, который, даже будь он выставлен в любой другой витрине магазина любого другого города, привлек бы внимание прохожих. Даже самые замысловатые сооружения, которыми к Рождеству декорируют витрины фешенебельных столичных магазинов, не могли сравниться с этим по новаторству, простоте и откровенности. Посреди витрины в кресле-качалке восседал'Лютер Хайетт. Он был без одежды и без сознания. Его руки были связаны, и ноги тоже были связаны, а какой-то шутник водрузил на его огромную голову — немного набекрень — рыжий парик. Его срамное место было прикрыто горкой измятых американских банкнот, и несколько случайных купюр торчали между пальцами ног и из-под забавного парика. На тот случай, если бы смысл его символа оказался не вполне ясен зрителям, кто-то расшифровал его значение в сделанной губной помадой надписи на голой груди Хайетта.
Такую идею по достоинству оценило бы агентство «Дойл, Дейн, Бернбах»: ведь эта нью-йоркская дизайнерская фирма сделала себе громкое имя на оригинальных рекламных плакатах, отличающихся строгостью композиции и лапидарностью словесного решения.
А эта конструкция, безусловно, производила весьма яркий визуальный эффект, что же касается ее словесного решения, то трудно было придумать что-либо более
краткое.
Обращенный к потребителю призыв в сущности состоял лишь из двух слов.
Простых, ясных, звучных.
Два слова — большими буквами.
НЕ ПЛАТИТЕ.
Граффити — вот как это называется. Надпись не была сделана на стене общественного туалета и не содержала в себе тех исторических англосаксонских обозначений сексоэротических понятий, которые ныне столь браво используются нашими молодыми революционерами, бунтующими против меркантилизма, бездушного конформизма, расизма, империализма, против во все сующих свой нос фашистов, против садистов, засевших во всех учебных заведениях и аптеках.
В Чикаго, Лос-Анджелесе или Лондоне эти два слова вряд ли сочли бы оскорбительными, но в Парадайз-сити они были сущей похабщиной. Пусть и не нецензурной бранью, но все равно эти два слова были безусловно непристойными, и их намеренно использовали, чтобы взорвать общественное спокойствие и порядок. Вот почему было очень удивительно, что этот подрывной лозунг не возымел ожидаемого воздействия ни на полицейских, ни на пассажиров лимузина. Полицейские, вышедшие из патрульной машины, выглядели скорее слегка озадаченными и немного виноватыми, словно они пропустили «пенку», тем лишив родную команду малейшего шанса на выигрыш. Личный шофер Пикелиса только взглянул на витрину и тут же отвернулся. Дочь рэкетира взирала на поразительную мизансцену внимательно и спокойно, по всей видимости, даже не подозревая, что это имеет некое отношение к ее отцу и, косвенным образом, к ней самой. Что же касается Джона Пикелиса, то его глаза были раскрыты чуть шире, и взгляд был чуть пристальнее и чуть свирепее, чем обычно, но на его большом лице не отразилось ни тени эмоции. Он не выказал ни озабоченности, ни ярости — вообще никак не отреагировал.
Осторожный, бестия, подумал Карстерс.
Какой же ты невозмутимый и осторожный — что ж, и мне надо придерживаться той же линии.
— Что это значит? — изумился красавец лазутчик. Пикелис пожал плечами.
— Трудно сказать,— ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47