Почему это у помещиков земли тысячи десятин, у фабрикантов миллионы денег, а у нас ничего нет? Работаем-то мы на земле и на заводах!
— Не от нас это заведено, а повелось исстари! — кричит Тихонок.
Василий Семеныч что-то хочет сказать. Все замолчали.
— Я не понимаю, чего вы кричите? — говорит он.— Кричите вы, не кричите, а от этого толку мало. История идет своим путем.
— Какая такая еще «история»? — не понимает Тихонок.
— А вот, дядя, какая,— спокойно объясняет Василий Семеныч.— Всему свое время. Придет время — будет новый порядок: не будет царя, не будет помещиков, фабрикантов. К этому дело идет.
— Ты с ума сошел! Ты с ума сошел! С нами крестная сила! Нет, не допустит господь бог до этого, не допустит! — начал креститься Тихонок.
— Более того — и богу перестанут молиться и не будут верить в него.
Тут даже Трусак крякнул.
— Ну, уж это того, Василий Семеныч, это ты лишнее загнул,— говорит он.— Без бога нельзя.
— А вот я видел на шахтах людей, которые живут без бога,— спокойно отвечает Трусаку Василий Семеныч.
— Так это ж не люди, а антихристы! — кричит Тихонок.
— Нет, дядя, люди, да еще какие! Поумней нас с тобою. А мы стоим и все слушаем, слушаем. Я смотрю на Легкого, у него горят глаза. Ему понравилось, что сказал Василий Семеныч.
— А тогда и сад ваш не ваш будет, а общий,— говорит Легкий Василию Семенычу.
Все так и ахнули.
— Вот видишь, вот видишь, до чего твои слова доводят? — говорит Тихонок Василию Семенычу.— Видишь, как дети рассуждать начинают!
— Вижу,— улыбается Василий Семеныч. А потом он обернулся к Легкому :
— Но покато сад мои, и, если ты мне к нем попадешься, буду стегать крапивой... А то, о чем я говорю, не скоро будет, Легкий.
— Ну, и слава те, господи! — опять закрестился Тихонок.— Мне только бы дожить так, как я сейчас живу.
Волновались и бабы. Те больше все ахали, боялись, что приедут казаки и урядники и зачнут всех плетками пороть. И больше всех волновались и боялись бабка Захарова, Ак-сюта, и мать Митьки, Васютча. Захарова бабка боялась за своего сына, Василия,—ведь он в ораторах состоит, а мать Митьки просто так боялась. Она всего боится, она самая большая трусиха из всех наших баб.
Мы же ничего не боялись.
— Ребята, кто хочет со мною в ораторы? — спрашивает Легкий.
— Все! — отвечаем мы.
— Только я буду самый главный оратор, я буду первый речь говорить, а вы уж потом.
— Ладно, ладно!
И мы стали ораторами. Мы понаделали себе деревянные кинжалы, револьверы, широкие пояса из лыка и вязовой коры, на головы понаде-вали отцовские картузы и начали произносить речи. А слушать их собирали других ребятишек. Мужики и бабы все в поле; мы что хотели, то и делали, никто нам не указчик.
Собрав ребят, Легкий выносил из своей горницы табурет и начинал речь:
— Товарищи! Долой царя!
— Долой! — кричим мы.
— Землю всю мужикам!
— Да, нам землю, нам!
Но тут часто нам мешали. Бабка Захарова или Митьки-на мать прибегали нас разгонять.
— Ах, чтоб вы пропали, а! Что же будет, ежели урядник, не ровен час, нагрянет? Он же вас нагайкой запорет! — кричат они.
— А что это? — показываем мы свои деревянные револьверы и кинжалы.— "Мы ваших урядников живо поколотим!
Бабы в ужасе:
— Перестаньте, негодники! Ах, что они выдумали! Беда какая с вами!
Чтобы не связываться попусту со старухами, мы скрывались от них куда-нибудь подальше, на огороды или в лес, и там уже говорили сколько хотели. А потом шли по дороге и пели песни. Любимой нашей песней была «По рельсам железной дороги». Легкий всегда начинал ее, мы подхватывали. Мы ни разу не видели ни железной дороги, ни вагонов, а вот песня эта нас трогала:
По рельсам железной дороги Стремительный поезд идет, Он юных борцов за свободу От родины милой везет. Бесет в арестантских вагонах, С конвоем солдатов тупых, Их скованы руки и ноги...
Дальше слов мы не знали и выдумывали от себя.Нам очень понравилось быть ораторами. Так понравилось, что мы решили остаться ими навсегда. Я тоже тогда стал оратором, да таким, что и Легкому не угнаться за
мной. Я куда лучше его мог говорить речи... И даже книжки про революцию, помню, начал читать. А появились они у меня неожиданно.
Караулю я как-то свою хату, подходит ко мне Степка Жбанков, по прозвищу Катрос, и говорит:
— Вот, Федя, книжку тебе. Ты читаешь хорошо, почитай-ка и эту, узнай, что в ней написано.
Я сроду не видывал таких книжек. Те, что в школе брал,— хорошие, крышки твердые, корешки ситцевые, бумага плотная. А у этой и крышки и корешок точно из сахарного мешка сделаны — мягкие. И и середине бумага плоховатая.
Развернул я книжку, читаю:
Записки подпольщика.
Что такое подпольщик, я не знал. Сначала подумал, что подпольщик — это тот, кто под полом живет.
Я тут же принялся читать. Оказывается, подпольщик — это революционер. Его преследовала полиция, а он от нее скрывался. И вот как подпольщик Поролся против царя, как он скрывался от полиции — обо всем этом и была написана книжка. И так это мне интересно показалось, что всю книжку я прочел сразу, не отрываясь.
— Где ты книжку эту взял? — спрашиваю я Степку.
— Под Горшковым сараем. Там их много-премного.
— Идем туда,— зову я Степку.
Мы побежали. Глянул я, а книг-то под сараем!.. Штук сто, если не больше.
— Чьи это книги? — спрашиваю я у Степки.
— Наверно, Фанаса Горшкова. Он на заводе работает и в ораторах состоит.
— А зачем же он их под сарай запрятал?
— Боится, чтобы брат их с табаком не искурил. А там, может быть, и оттого, что за эти книжки, говорят, урядники порют.
Я задумался.
— Знаешь что, Степка? Ты никому не говори, а я эти книжки возьму себе и буду читать.
Мы живо перетаскали все книги под наш сарай. Об этих книжках я рассказал Легкому.
— Врешь? — не верит он мне.
— Право слово, пойдем, посмотришь. И мы полезли под сарай.
— Верно, книги! — удивляется Легкий.— Ты мне не дашь штук пять?
— Хоть десять, хоть половину! Раз мы с тобой товарищи — все у нас должно быть пополам.
И мы начали делить книги. Тут я схитрил. Себе брал только интересные, где были приключения, разговоры, а Легкому отдавал скучные. Ему ведь все равно, он плохо читает.
Начал я читать эти книги. И так они мне понравились! Сначала я читал их один, потом читал Легкому и остальным ребятам. И тем книжки понравились.
— Ребята, давайте и мы подпольщиками будем,— говорит Легкий.
— Давайте. Только кто ж у нас в урядники пойдет и за нами гнаться будет? — говорим мы.
Урядником никто не хотел быть. Легкий предложил Тиш-ке и Митьке, а когда и те отказались, он пригрозил:
— Ежели вы не будете урядниками, я вам уши надеру. Тишка и Митька (огласились— с Легким шутки плохи. И мы стали подпольщиками.
Пришел как-то на праздник домой Фанас Горшков и хватился своих книг.
— Где мои книги? — спрашивает он у своего старшего брата, Гришки.
— Не знаю. А где они у тебя лежали?
— Под сараем.
— Нашел место! Их, наверно, ребятишки потаскали. Степка Жбанков, видел я, на днях туда лазал.
Фанас — к Степке:
— Где мои книги?
А уж если Фанас начнет спрашивать, недолго и со страху умереть. Больно он страшный! Высоченный, волосы длинные, рыжие, и бас у него...
— Книж... книжки твои я не брал,— заикался с перепугу Степка.
— А кто? Кто их потаскал из-под сарая? Говори живей!
— Федя Каманичев их все потаскал,— выдал меня Степка.
Фанас насмерть перепугал мою мать, влетев в нашу хату как буря.
— Где твой мальчишка? — грозно крикнул он.
— Играет где-то. А на что он тебе? — спрашивает мать, сама еле жива.
— Нужен. Он мои книги потаскал! — и тотчас же за порог, разыскивать меня.
Но ему не сразу удалось найти меня. Мы как раз были сегодня подпольщиками, удирали от урядников, прятались в болоте, в зарослях олешника. Я даже видел, как Фанас пронесся рысью мимо нас, но мне и в голову не пришло, что он ищет меня.
Когда нам надоело играть в подпольщиков, мы стали опять ораторами. Вышли на лужайку за сараем и начали говорить речи. Фанас подкрался к нам как раз тогда, когда пришла очередь говорить мне. Я увлекся, разгорячился и качал:
— Товарищи! Долой царя!
— Долой! — кричат ребята.
— Товарищи! Долой и урядников, раз они за подпольщиками и ораторами гоняются!
— Долой!
— И бабку Захарову, и мать Митькииу долой, раз они палками нас разгоняют, речи говорить не дают!
— Долой!
— Долой, правильно! — пробасил и Фанас.
И тут только мы заметили, кто стоит рядом. Я сразу понял, зачем пожаловал сюда Фанас, и хотел бежать, но он уже держал меня за руку:
— Подожди, подожди, не торопись. Ты сначала мне скажи, куда ты книги девал мои.
Я вижу, что вертеть тут не приходится, говорю ему правду.
— Вот и хорошо,— похвалил меня Фанас.— Ты, Легкий, собери те книжки, которые тебе дал Федя, и тащи их сюда, а ты, Федя, захвати, что у тебя спрятано. Понятно? А теперь давайте потолкуем. Вы ловко речи говорите, молодцы!
Я облегченно вздохнул: беда миновала. Фанас, вижу, усмехается, ругаться и бить нас не будет.
— Всегда так делайте, ребятки, учитесь бороться за свободу,— говорит нам Фанас.— Готовьтесь к борьбе, защищать революцию! Борьба только начинается, и борьба будет нелегкая, враги наши еще сильны. Но мы их все же одолеем.
— Ладно, мы вот подрастем, будем вам помогать,— отвечает ему Легкий.— Если придут сюда урядник и стражники нас арестовывать, в тюрьму тащить, мы их всех побьем!
Мы показали Фанасу свое оружие.
— Хорошие револьверы. Правда, они не стреляют у вас, но это вам сейчас и не нужно. А когда вы подрастете, тогда вам нужно будет иметь настоящее оружие.
Тут он вытащил из карманчика в кожаном ремне маленький револьвер. Мы никогда еще не видали близко такого револьвера. Маленький, но в нем сидело шесть патронов. И он сверкал, как крыло ворона.
— Вот какие вам будут нужны, когда вы подрастете,— говорит нам Фанас.
— Так книжечки мои ты сегодня мне доставь,— сказал мне Фанас, уходя домой.
— Ладно, дядя Фанас, обязательно принесу,— пообещал я.
И вечером я отнес ему книги. С этого дня мне не стало покоя. Хотелось во что бы то ни стало иметь такой же револьвер, как у Фанаса Горшкова. И Легкому хотелось иметь револьвер, он даже заскучал.
По где взять его? Ведь револьверы продаются в городе, для этого, наверно, нужно много денег, да нам, маленьким, пожалуй, и не продадут его. И я решил, что револьвер можно сделать самому. У Ильичевых, наших соседей, был безмен. На нем взвешивали хлеб, зерно, мясо. Ильичевский безмен считался очень верным, псе брали его, когда нужно было. Он все время ходил по дворам. Частенько и мы брали.
Валялся он и сейчас у пас. Начал я к нему приглядываться. Безмен как безмен: деревянный, на одном конце гиря чугуиная, на другом — крючок железный, которым груз цепляют. А там, где фунты помечены точками, медная оболочка надета. И оболочка эта от старости треснула, одна половина ее повертывалась вокруг стержня. Я сразу же догадался, что из этой оболочки хороший ствол для револьвера может получиться. Но как ее снять, вот беда-то! Не рубить же из-за этого такой хороший безмен?
— Я нашел ствол для револьвера,— говорю я Легкому.
— Где он?
— Вот,— показываю я ему безмен Ильичевых.— Вот эту штуку можно бы взять и сделать из нее ствол.
И я начал вертеть оболочку безмена.
— Верно,— согласился Легкий.— Замечательный ствол выйдет!
— Оболочка-то не снимается,—- заметил я.
— А топор для чего? Неси-ка сюда топор, я живо разрублю.
— Нет, Легкий, разрубать не нужно. Знаешь, за это влететь может здорово.
— Вот дурак-то! Да разве мы скажем? Мы его сейчас же разрубим, эту штуку возьмем себе, а остальное спрячем под печку, и никто о том знать не будет.
— Так-то так, но ежели узнают?
— Неси топор!..
Я принес топор, и мы принялись за безмен. Легкий рубил, а я только советовал ему:
— Вот тут тяпни, вот тут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26