— Гм... знал?— усмехается отец.— Как же это ты знал, хотел бы я понять.
— А очень просто,— отвечает Легкий.— Засосало у меня что-то под ложечкой, ну, думаю, значит, дядя Егор с Федей по мне затосковали, не миновать мне навестить их. — Раз у тебя под ложечкой засосало, выходит, и ты по
нас скучал?
— Вроде как бы и так, маленько было и это,— соглашается Легкий и усаживается на лавку рядом со мною.
— Ах, Легкий, Легкий, разбойник ты, разбойник, не носить тебе своей головы,— шутит отец.
— Пока держится, а там видно будет,— говорит Легкий. Он смотрит, как я плету лапоть, и говорит:
— Не люблю я лапти плести, хоть ты убей меня! Паршивая обувь! Воду г ропускает, носится недолго.
— А что ж ты любишь? Сапоги шить, как твой дядя Тихонок?— спрашивает отец.
— Ну, сапоги бы я еще шил, только не такие, как дядя Тихонок. Дядя сапожник-то аховый. А уж если быть сапожником, то надо быть качественным.
— Вот это ты верно сказал,— смеется отец.— Это ты прямо в точку попал — сапожник ваш Тихонок никудышный.
Уличительное дело: я вот и книг много читал, а не могу так разговаривать со взрослыми, как Легкий. И как он умеет так? И не боится никого. Как равный с равными.
— Легкий, что же ты будешь делать нынче летом? — спрашивает отец.— Ведь теперь вы уже не богачи, теперь тебе надо помогать отцу семью кормить, болты болтать ко приходится. Да и не маленький ты уже стал: наверно, пятнадцатый пошел?
Да, Изарконы разделились и сразу поравнялись со всеми. Вместо четырех копей у каждого брата только по одной лошади стало. И хаты поделили — Тихонку горницу, а отцу Легкого жилую, старую пристройку. Бабку Кытичку богомольный Тихонок не взял к себе, она живет с отцом Легкого. У Тихонка-то, говорят, деньжонок припасено, а вот у Павлика, отца Легкого, ничего в запасе нет, он теперь должен жить, как и все в нашей деревне,— что с плеч, то в печь, как говорится.
— Чем-нибудь займемся, сложа руки сидеть не будем,— говорит Легкий.
— Нешто опять с моим Федей на Ивотскнй завод подадитесь? Больно там работенка хорошая, да и заработки что надо,— усмехается отец.
— Ну нет, работай ты сам на Ивотском заводе. А с нас хватит и того, что мы поработали.
— Я и на Ивотском буду работать, только по своей части, по каменщицкой. Но нынче с весны я пойду в Бытошь — там на стекольном заводе ставят новые корпуса, нужны каменщики. Хочешь со мной в каменщик]! идти?
— С удовольствием, если возьмешь меня и Федю своего,— отвечает Легкий.
— Ну, Федю я не возьму, ему и дома дел много по хозяйству, а вот тебя, пожалуй, возьму. Надо же тебя к какому-то делу приучать.
— Ну что ж, приучи, я тебе за это спасибо скажу.
Я думал, что это только шутливый разговор у них, дескать, болтают от нечего делать.
Каково же было мое удивление, когда весной отец нанялся в Бытошь к подрядчику строить новые корпуса и взял с собою Легкого! Ведь обычно к отцу в пару многие взрослые просятся, у него есть чему поучиться. А он берет толь-
ко самых подходящих для себя. Легкий же не просился, а отец сам его позвал. Я и удивился и огорчился, мне тоже хотелось быть каменщиком. Я начал выговаривать отцу:
— Чужих берешь, а своего не хочешь.
— Подожди, дай срок, возьму и тебя,— ответил мне отец,— Вот осенью, когда пойду печки класть, возьму и тебя. А пока тебе дома надо быть, матери помогать.
Осенью... Но мне хотелось пойти теперь, вместе с Легким.
Правда, после выяснилось, что Легкого отец не в пару к себе взял — Вася еще мал был, но все же он его уже определил на работу.
Легкий и мой отец приходили домой каждое воскресенье, Бытошь от нас всего в семи верстах. И Легкий такое мне рассказывал, что просто дух захватывало.
— Понимаешь, товарищ,— говорил он мне,— это совсем не то, что было на Ивотском. Правда, работенка тут потрудней бывает, чем на заводе,— я гарцую цемент, подношу кирпичи, воду,— но зато какие харчи! На завтрак каждому — будь ты большой или маленький — дают по целой селедке. Мне они уже и надоедать начали. И чай с баранками. Чаю пей сколько хочешь! В обед щи с солониной и каша гречневая или пшенная с подсолнечным маслом. Солонина иной раз бывает и с душком, неважнецкая, но мы тогда кладем в щи побольше перчику, оно и ничего, сходит и такая. А в ужин опять щи и каша, чай, но солонины не бывает, ее мы всю съедаем в обед. Самое же главное — очень весело у нас в казарме после работы. Если бы ты посмотрел, какие там чудаки есть, послушал бы, какие смешные истории они рассказывают! Сдохнуть можно со смеху... Нет, ты обязательно просись у своего тятьки, чтобы он и тебя взял в каменщики. Если не насовсем, то хоть на недельку. Он это может сделать, ему стоит только сказать десятнику, и все! Твоего отца и десятник и даже сам подрядчик уважают. Как-никак, а он первый из первых там, его куда хошь по-
ставь — он сделает. Просись, говорю! И мне с тобой веселей будет, а то я по тебе иной раз так скучаю. Вот, думаю, Федю бы сюда!
— Легкий,— говорю я,— мне проситься у отца бесполезно. Раз он сказал, что до осени не возьмет, то уж точка. Я его хорошо знаю.
— Ах, черт побери! А мне так хочется, чтоб ты поработал со мною в каменщиках... Ну ладно, попробую-ка я сам поговорить с ним. Не все же ты должен дома возле матери сидеть.
— Я не сижу, работы и тут хватает.
— Знаю, но работа работе рознь. Нет, я все же потолкую с ним о тебе.
— Попробуй, только вряд ли что из этого получится.
— Посмотрим. Попытка не пытка.
...Я не знаю, что Легкий говорил моему отцу, как он ему доказывал, что меня тоже надо взять в Бытошь, а только однажды отец, придя домой, сказал матери:
— А знаешь, что я думаю, баба... Не взять ли мне и Федю в Бытошь? Ты как тут? Справишься одна?
Мать знала, как мне хотелось пойти в каменщики, и, хотя я ей дома нужен был, решила отпустить.
— Ну что ж, бери,— говорит она отцу.— Я тут теперь как-нибудь одна управлюсь, главные-то работы — сенокос и жатва — закончились. Да и Ольга подросла, боронить озимые она сумеет, пахать же все равно сама буду.
Я чуть не заплясал от радости. Я никак не мог дождаться понедельника, чтобы утром вместе с отцом, Легким и другими нашими мужиками зашагать впервые в жизни не куда-нибудь, а в каменщики! Ведь каменщики — не дроворубы, они в своем деле такие же мастера, как распущики и выдувальщики халяв на стекольном заводе, и зарабатывают они в месяц почти столько же.
А работа каменщика интересней, чем работа распущика или мастера-выдувальщика. Те всегда на одном месте работают, а каменщик в разных городах, деревнях и поселках, он за всю свою жизнь немало свету и людей повидает. Правда, я не сразу стану настоящим каменщиком, буду только подсобным рабочим, но ведь и все начинают с этого. А самое главное — я опять буду вместе с Легким...
И вот я шагаю по дороге в Бытошь, рядом с Васей Легким. Впереди идут взрослые — мой отец и другие каменщики.По сторонам дороги стеной стоит лес, такой, какого нигде нет в округе. Этот лес принадлежал раньше миллионеру Мельникову, а теперь — акционерному обществу Мальцев-ских заводов. Мельников продал лес и два завода акционерам за двенадцать миллионов рублей, а деньги положил в Английский банк. Говорят, что такой лес тянется и за Бы-тошыо, во все стороны на пятнадцать верст.
С моим отцом шагает Егор Вышибала, самый высокий и самый здоровый из всех наших мужиков. Мой отец всегда берет с собой в пару Вышибалу. Вышибала здоров не только есть, но и работать. Он каменщик второй руки, но так расторопен и быстр в работе, так внимателен, что отец любит работать только с ним.
В одной компании с нами идут также Филипп Полячок и Изарик Амелин, оба маленькие, тщедушные. Они тоже примечательные люди. Дядя Филипп Полячок знаменит тем, что никогда не унывает, что бы с ним ни случилось.
«Не факт, неважно, все пройдет!» — любит он повторять при всякой невзгоде.
У него два сына: Алешка, тот самый, что читал «кар-тофель-сарофель», и Ванька. Алешка здоровый, отчаянный плясун, а Ванька тщедушный, как и его отец. Они тоже работают в Бытоши каменщиками.
Изарик же известен своей расчетливостью и скупостью. У него любимая поговорка: «Береги копеечку про черный день!»
Изарик очень не любит, если ему скажешь: «Дядя Изар, расскажи, как ты собаку ловил».
— Я раз сказал ему, так он чуть не убил меня,— говорит Легкий.
— А какую он собаку ловил? Зачем?
— Когда он был не больше нас с тобой, его взял с собою в ученики Емельян Шурувалин, отец Акимочки. Клали они в одном имении дом. Изарик подносил кирпичи, месил известку. Надо было принести козелки и положить на них доску. А козелки каменщики называли почему-то «собаками».
Один козелок оказался у Емельяна под руками, а другой валялся где-то во дворе. Емельян кричит Изарику: «Мальчик! Найди мне собаку и тащи скорей сюда!» Но Изарик не знал, какая «собака» понадобилась каменщику. Он пошел по двору и наткнулся на дворняжку. Собачонка хоть и небольшая была, но злая как черт. И вот Изарик ходит за нею и уговаривает: «Тютечка, тютечка! Поди ко мне, милая!» Тютечка рычит да зубы скалит. А Емельян никак не дождется козелка, думает: где пропал мальчонка? Побежал он искать Изарика. «Ты почему мне собаку не несешь?» — кричит он Изарику. «Дядь, а она кусается!» — отвечает Изарик. И тут Емельян цап Изарика за вихры и давай таскать. Лихо надрал ему чуб. С тех пор прошло сколько лет, а Изарик и сейчас не любит, когда ему напоминают об этом случае.
— Еще бы любить! — говорю я Легкому.
И мы хохочем над Изариком. За разговорами и шутками не заметили, как дошли до Бытоши.Бытошь — красивое и большое село. В нем два завода, чугунолитейный и стекольный, лесопилка и церковь, контора и дом миллионера Мельникова, окруженный садом и парком. Есть тут и большой пруд, похожий на озеро. Когда дует ветер, волны ходят по нему, как по морю.
В Бытоши много магазинов и лавок, и самый большой магазин — заводской. Дома в Бытоши тоже хорошие, такие же, как в Ивоте.Мой отец рассказывал — а он все знает,— что чугунолитейный завод построен еще при Петре Первом Ртищевым и сюда ссылали людей, как на каторгу. Давно только это было. Наверно, потому-то старожилы бытошевские такие угрюмые: стекольщики куда веселей народ, чем они.
Чугунолитейный завод расположен среди села, у самой плотины пруда, а стекольный—на другом конце. Мы идем до него селом версты три.И вот он, завод, вот и новые улицы, где живут стекольщики.Вот и казарма наша, где мы теперь будем жить.Казарма, где жили каменщики, с виду была точь-в-точь такая же, как и все казармы на этой улице. В каждой казарме четыре маленькие квартирки, в них живут рабочие стекольного завода. Только в нашей не жили постоянные рабочие, эта всегда служила жильем для сезонников, каменщиков и плотников, и она не разделена на маленькие квартирки. Здесь только в одном конце отделена комнатушка — для десятника, да печь стоит, в ней кухарка варит обед для сезонных рабочих.
Мы пришли как раз к завтраку. Кухарка, женщина из нашей деревни, уж давно вскипятила куб, разлолсила на столе селедку, хлеб и поджидала нас.
— Здорово, Химча! — кричат ей каменщики.
— Здоровенько, здоровенько! — весело отвечает Химча. — Жива?
— А чего ж мне умирать-то?
— Ну ладно, жива так жива...
Каменщики, шутя и разговаривая, уселись за стол. Я сел с Легким рядом.Начался завтрак. Я никогда не видел столько людей за одним столом, никогда не слышал таких разговоров. Тут были не одни наши мужики, пришли рабочие и из других деревень. Все принялись за селедки и ели их с жадностью. А селедки были неважные, ржавые, с душком, «с загарцем», как говорят у нас, поэтому-то, видно, их и не жалели давать по целой штуке.
Тут же, возле стола, вертелся мальчишка, одетый по-фабричному: в ситцевую рубаху, черные штаны и сапоги.
— Чей это мальчонка?— спрашиваю я Легкого.
— Не знаю. Ты ешь, не лови мух,— отвечает он моде, а сам знай уписывает селедку за обе щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26