..
Мишка, подхватившись, веселый побежал в лавку. А я, бросив маленьких братишек, со всех ног пустился к Легкому.
— Ле... Легкий... Иди-ка сюда,— шепчу я, еле переводя дух.
Легкий сразу понял: что-то случилось. Вышел ко мне.
— Что с тобою?
Я показываю ему гривенник.
— Где ты взял?
— Украл... то есть стибрил!
— Ты украл гривенник? Не может быть! У кого же ты украл? У матери?
— Нет, у Мишки Максакова. Мы с ним боролись, вот я у него и стянул...
Легкий даже рот раскрыл от удивления.
— Ты что, Легкий?— спрашиваю я его, почувствовав неладное.
— Вот уж никогда бы я не подумал, что ты украдешь! — говорит он мне.
— Почему? Сам-то ты лазишь по чужим садам и огородам? Даже на свой забираешься с нами...
— Я — другое дело, а ты не должен быть таким. Каждый сам по себе. А потом же, сад и огород — не карман. В саду и на огороде еще вырастет, а в кармане нет. И в саду яблок много, в огороде огурцов и моркови тоже, а у Мишки был один гривенник, и тот не его, он должен был баранок на него купить для маленького, а ты стянул. Вот что он теперь будет делать? Ведь мать теперь убьет его!
Я не знал, что ответить Легкому, и готов был со стыда сквозь землю провалиться. Мне казалось, что я стал хуже всех на свете, что я самый гадкий человек. И как же это я мог такое сделать, откуда же мысль такая забрела мне в голову?
— Легкий, что ж мне делать теперь? — спрашиваю я. В это время на улице показался Мишка Максаков. Он возвращался из лавки с пустыми руками и ревел что есть мочи.
— Ты чего гудишь? — спрашивает его Легкий.
— А я деньги потерял, десять копеек! У-у-у! Меня мать теперь бить будет! У-у-у!
— Перестань гудеть, дурак губатый! — прикрикнул на него Легкий.— Незачем было рот разевать да озоровать по дороге, шел бы сразу, куда тебя послали. Ты боролся с Федей?
— Бо... боролся...
— «Бо... боролся»! — передразнил его Легкий.— А тебе очень нужно было бороться? Кто тебя просил бороться с ним?
— Он... он сам меня просил...
— Мало ли кто тебя попросит, а ты не слушай. Тоже мне борец нашелся! Да перестань гудеть, говорю, а то у меня еще не так загудишь, когда я за тебя сам возьмусь. Цел твой гривенник. Федя, отдай ему! Да скажи спасибо, дурак, что твой гривенник такому парню попался в руки. Найди этот гривенник я, в жизни не отдал бы тебе, дураку губато-му! А Федя вот нес его твоей матери отдать. Гривенник-то у тебя из кармана выпал, а Федя его потом в траве нашел. Мог и не найти или найти, да не отдать. Пусть бы тебя мать проучила как следует... Беги обратно за баранками! Чего глаза выпучил?
Мишка, ухватив свой гривенник, не стал ожидать второй команды, он тоже знал, что такое Легкий, и помчался обратно в лавку.Мне же по-прежнему было мучительно стыдно, и я не мог смотреть в глаза Легкому.И Легкий не смотрел на меня.
— Ладно, пошли,— сказал он наконец.
Но мне нужно было бежать домой. Придет с поля мать, увидит, что я бросил хату и детей,— мне несдобровать. И я как побитый поплелся домой... Этот случай я запомнил на всю жизнь. Это был для меня урок, и урок знатный.
Мне еще долго было стыдно после случая с гривенником. Легкий же, видимо, забыл про него или притворялся, что забыл, и по-прежнему дружил со мною.И мне опять захотелось что-то сделать для своих товарищей, чтобы не оставаться у них в долгу. Я очень люблю читать книжки. Учусь в школе лучше всех ребят, много читаю, хорошо рисую. В эту зиму я буду кончать школу. Книги я читаю даже летом. Мне лишь бы достать новую книжку, тогда я забываю про все на свете! Книжки дает мне учительница из школьной библиотечки, по только они большей частью одинаковые: про святых да преподобных, о том, как они постились да как мучились за
веру. Правда, попадались и другие: сказки, басни, рассказы. Одна книжка мне особенно понравилась — как Робинзон Крузо на остров среди моря попал и как он жил там один. Но таких книжек было мало в школе.
И вот читаю я раз книжку, братишки мои на завалинке играют, смотрю — идет Легкий.
— Ты что это ко мне редко ходить стал? — спрашивает он меня.
— Да вот с братишками нужно быть, мать все эти дни их на меня оставляет.
Легкий уселся рядом со мною и мельком заглянул в книжку.
— А какую ты книжку читаешь?
— Про одного святого, Семена Столпника.
— А что он утворил такое, что про него книжку написали?
— Он на столб в пустыне забрался и сидел на нем сорок дней и сорок ночей, не евши ничего, и бог его за это на небо живым взял.
— Да ну-у-у? — удивился Легкий. — Да, тут так написано.
— Может, это враки?
— Да нет, это так бывает. Потому они и святые. Легкий задумался.
— А это интересно. Я бы тоже пробыл не евши сорок дней и ночей, только бы на небо живому попасть. Мне давно туда хочется. Как там живут люди? Есть там яблоки?
— Яблок там уйма, и не только яблок, а и слив, и груш, и винограду. И воровать не нужно — все святые там их едят, сколько кому влезет.
И я рассказываю ему все, что знаю о небе и рае. Рай — это просто большой сад на небе, куда попадают все, кто правильно живет — не ворует, не врет и не дерется.
Легкий очень заинтересовался: он об аде и рае, оказывается, почти ничего не знал. Дядя Тихонок кое-что говорил ему о святых и грешниках — Тихонок очень богомольный, почти каждое воскресенье ездит на Вороном в село Бацке-но в церковь,— но он неграмотный, того не знает, что я узнал из книг. И притом же дядя больше стращал Легкого адом, куда после смерти попадают все грешники. Там их черти мучают, сажают в котел с кипящей смолой, колют раскаленными вилами. Тихонок говорил, что Легкому не миновать ада, если только он не утихомирится, не перестанет озорничать,— черти давно ждут его не дождутся. Я же говорю Легкому, что не все грешники после смерти попадают в лапы к чертям: те, которые раскаются в своих грехах, хотя бы перед самой смертью, вместо ада идут прямехонько в рай, а вот такие, как Семен Столпник, поголодав хорошенько, живыми туда переселяются. У Легкого даже глаза разгорелись. Он слушает меня внимательно. Я нарочно прочел вслух то место, где ангелы прилетают к Семену Столпнику и уносят его на небо.
— Вот это здорово, вот это лихо! — говорит Легкий.— Молодец Семен этот! Как он ловко на небо живым угодил. Я слыхал, что только мертвому туда можно попасть, а оказывается, и живые пролезают.
— Да еще как пролезают-то! — замечаю я.
— Знаешь что, Федя...
— Что?
— Я приведу завтра к тебе своих ребят, ты нам опять расскажешь про это. Ладно?
— Ладно.
Он ушел, а я от радости места не нахожу. Наконвц-то и я буду чем-то полезен Легкому и его ребятам! Я им буду рассказывать про все, что узнаю из книг. Никогда бы я не подумал, что книжки могут меня выручить.
На следующий день Легкий опять является ко мне, но уже не один: пришли с ним также ребята.
— Ну, Федя, рассказывай, как обещал!
И я опять рассказываю про небо и рай, про Семена Столпника. Всем интересно, один Леник ничего не понял, глуп он еще.
— А знаете, ребята, что я надумал? — говорит Легкий.
— Что?
— Мы тоже должны попасть на небо живыми.
— А как ты попадешь туда? — спрашивает Митька.
— А так же, как и Семен этот. Заберемся на столбы и будем сидеть сорок дней и сорок ночей не евши. И нас тогда прямо со столбов — на небо!
— Да, а ежели есть захочется? — говорит Тишка.— Ведь сорок дней и сорок ночей не шуточка. День, другой можно бы потерпеть, но сорок дней...
— Ежели ты не можешь, так не ходи, а мы пойдем. Ребята, кто хочет попасть живым на небо со мной и Федей? — спрашивает Легкий у ребят.
Меня он не спрашивает, во мне он уверен.
— Я! — кричит Митька.
— Я! — заорал Захар.
— И я, и я! — захныкал и Леник, хотя и не понимал толком, куда мы собираемся.
— Ну вот, с нар и хватит, а ты оставайся дома. Но только ежели ты разболтаешь нашим, скажешь, куда мы ушли, я тебя тогда вздую,— пригрозил Легкий Тишке.
Тишка молчит.
— Ребята,— говорю я,— голода не бойтесь. Трудно только перетерпеть день, другой, а там уж легче будет. Да и ангелы к нам прилетят, будут песни петь, чтобы нам есть не хотелось. К Семену они прилетали, утешали его песнями. Только вот где мы пустыню найдем, чтобы столбы такие стояли?
— Пустыни у нас такой нету, но зато лес есть,— говорит Легкий.— Я знаю в Жбанковой углине, там за болотом такое местечко, что никакая пустыня в подметки не годится. Там нет столбов, это верно, но зато есть елка, такая здоровенная, что мы все на ней поместимся. Й никто нас не найдет там сроду, а уж взбираться на нее совсем легко — сучья почти от самой земли.
— Вот здорово-то! — кричим мы.
— А как же вы удерете? Кто вас пустит? Ежели заметят ваши батьки да матери, они вам за то всыплют,— ехидно заметил Тишка.
— А мы, думаешь, дураки, скажем им? Мы, брат, так ловко удерем, что ни одна душа о том знать не будет.
— Но раз вас не будет дома, то вас начнут искать, матери плакать будут.
— Пусть поплачут. Зато когда мы попадем на небо, мы их тоже туда возьмем живыми. Федя, это можно будет? — спрашивает меня Легкий.
— Можно, конечно. Раз мы будем святые, то все можно будет,— заявляю я.
— Я тоже возьму своего батю и мать на небо,— говорит Митька.
— И я! — громко кричит Захар.— Я даже деда с бабкою возьму.
— Ребята, сначала нужно не евши побыть самим, в святые попасть, а потом уж будем брать к себе на небо всех, кого задумаем. Я все свое семейство заберу, кроме дяди Ти-хонка, даже Жучку и Вороного возьму. Рыжего не возьму, а Вороного возьму, потому на нем и в раю ездить хорошо будет. Федя, коней в рай можно брать?—спрашивает Легкий.
— Можно,— говорю я.— Там кони есть, огненные, на которых Илья-пророк по тучам раскатывает, значит, и Вороной ваш с ними будет там ходить.
— Огненные? А они не сожгут ему бок нечаянно, если он к ним близко подойдет?
— Нет, тот огонь не жжется. А потом же, Вороной остерегаться будет, конь-то,— он умный у вас.
— А собаки там тоже есть?
— Собак нету, но львы есть. Жучку вашу примут, она не помешает там никому, она собачонка хорошая.
— Ну конечно, не помешает. Она даже будет там яблоки караулить.
— Яблоки там караулить нечего, их много, каждый рви сколько хочешь, я ж тебе об этом уже рассказывал.
— Я понимаю, но все-таки собака в саду не мешает, потому что иной святой, может, зря начнет рвать яблоки, для баловства. Вот тут-то Жучка и пригодится, она безобразить не даст: она у нас хитрая.
— Ладно, Легкий, ладно. Жучку ты возьмешь, а что она там делать будет, это видно будет. Сейчас давайте лучше готовиться в лес удирать.
— А что нам готовиться-то? По мне, хоть сейчас идемте.
— Нет, подготовиться нужно.
— Да, подготовиться не мешает,— соглашается со мною и Митька.— Раз мы думаем сорок дней голодать, то нужно перед этим как следует наесться, чтоб потом долго есть не захотелось. Семен-то этот, наверно, как следует напоролся, перед тем как на столб лезть.
— Это мы обязательно сделаем. Я так буду лопать напоследок, что вздохнуть нельзя будет,— говорит Легкий.
Я вижу, что они не туда поехали.
— Нет, ребята,— говорю им,— нет, не о том я хотел сказать.
— А о чем же?
— Подготовиться не так нужно, а по-другому. Все святые, перед тем как в пустыню уходить, исповедовались, причащались. Семен тоже это проделал и другие святые, про которых я читал. Мы тоже должны это сделать.
Легкий задумался.
— Да, вот горе-то еще! Ведь это нужно тогда в село Бац-кено идти, а там поп очень сердитый. Он сейчас же нас спросит, для чего нам понадобилось причащаться и исповедоваться. И никакого причастия не даст.
— Ребята,— говорю я,— в село нам идти не нужно. Ежели хотите, я буду попом и всех вас причащу.
— А чем ты нас причащать будешь?
— Нет, вы сначала скажите, согласны или не согласны, чтобы я попом был.
— А нам что? Лишь бы ты причастия достал, будь чем хочешь тогда,— согласился Легкий.
Я знаю, что причастие в церкви делается из сладкого виноградного вина и белого пшеничного хлеба — просвирки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Мишка, подхватившись, веселый побежал в лавку. А я, бросив маленьких братишек, со всех ног пустился к Легкому.
— Ле... Легкий... Иди-ка сюда,— шепчу я, еле переводя дух.
Легкий сразу понял: что-то случилось. Вышел ко мне.
— Что с тобою?
Я показываю ему гривенник.
— Где ты взял?
— Украл... то есть стибрил!
— Ты украл гривенник? Не может быть! У кого же ты украл? У матери?
— Нет, у Мишки Максакова. Мы с ним боролись, вот я у него и стянул...
Легкий даже рот раскрыл от удивления.
— Ты что, Легкий?— спрашиваю я его, почувствовав неладное.
— Вот уж никогда бы я не подумал, что ты украдешь! — говорит он мне.
— Почему? Сам-то ты лазишь по чужим садам и огородам? Даже на свой забираешься с нами...
— Я — другое дело, а ты не должен быть таким. Каждый сам по себе. А потом же, сад и огород — не карман. В саду и на огороде еще вырастет, а в кармане нет. И в саду яблок много, в огороде огурцов и моркови тоже, а у Мишки был один гривенник, и тот не его, он должен был баранок на него купить для маленького, а ты стянул. Вот что он теперь будет делать? Ведь мать теперь убьет его!
Я не знал, что ответить Легкому, и готов был со стыда сквозь землю провалиться. Мне казалось, что я стал хуже всех на свете, что я самый гадкий человек. И как же это я мог такое сделать, откуда же мысль такая забрела мне в голову?
— Легкий, что ж мне делать теперь? — спрашиваю я. В это время на улице показался Мишка Максаков. Он возвращался из лавки с пустыми руками и ревел что есть мочи.
— Ты чего гудишь? — спрашивает его Легкий.
— А я деньги потерял, десять копеек! У-у-у! Меня мать теперь бить будет! У-у-у!
— Перестань гудеть, дурак губатый! — прикрикнул на него Легкий.— Незачем было рот разевать да озоровать по дороге, шел бы сразу, куда тебя послали. Ты боролся с Федей?
— Бо... боролся...
— «Бо... боролся»! — передразнил его Легкий.— А тебе очень нужно было бороться? Кто тебя просил бороться с ним?
— Он... он сам меня просил...
— Мало ли кто тебя попросит, а ты не слушай. Тоже мне борец нашелся! Да перестань гудеть, говорю, а то у меня еще не так загудишь, когда я за тебя сам возьмусь. Цел твой гривенник. Федя, отдай ему! Да скажи спасибо, дурак, что твой гривенник такому парню попался в руки. Найди этот гривенник я, в жизни не отдал бы тебе, дураку губато-му! А Федя вот нес его твоей матери отдать. Гривенник-то у тебя из кармана выпал, а Федя его потом в траве нашел. Мог и не найти или найти, да не отдать. Пусть бы тебя мать проучила как следует... Беги обратно за баранками! Чего глаза выпучил?
Мишка, ухватив свой гривенник, не стал ожидать второй команды, он тоже знал, что такое Легкий, и помчался обратно в лавку.Мне же по-прежнему было мучительно стыдно, и я не мог смотреть в глаза Легкому.И Легкий не смотрел на меня.
— Ладно, пошли,— сказал он наконец.
Но мне нужно было бежать домой. Придет с поля мать, увидит, что я бросил хату и детей,— мне несдобровать. И я как побитый поплелся домой... Этот случай я запомнил на всю жизнь. Это был для меня урок, и урок знатный.
Мне еще долго было стыдно после случая с гривенником. Легкий же, видимо, забыл про него или притворялся, что забыл, и по-прежнему дружил со мною.И мне опять захотелось что-то сделать для своих товарищей, чтобы не оставаться у них в долгу. Я очень люблю читать книжки. Учусь в школе лучше всех ребят, много читаю, хорошо рисую. В эту зиму я буду кончать школу. Книги я читаю даже летом. Мне лишь бы достать новую книжку, тогда я забываю про все на свете! Книжки дает мне учительница из школьной библиотечки, по только они большей частью одинаковые: про святых да преподобных, о том, как они постились да как мучились за
веру. Правда, попадались и другие: сказки, басни, рассказы. Одна книжка мне особенно понравилась — как Робинзон Крузо на остров среди моря попал и как он жил там один. Но таких книжек было мало в школе.
И вот читаю я раз книжку, братишки мои на завалинке играют, смотрю — идет Легкий.
— Ты что это ко мне редко ходить стал? — спрашивает он меня.
— Да вот с братишками нужно быть, мать все эти дни их на меня оставляет.
Легкий уселся рядом со мною и мельком заглянул в книжку.
— А какую ты книжку читаешь?
— Про одного святого, Семена Столпника.
— А что он утворил такое, что про него книжку написали?
— Он на столб в пустыне забрался и сидел на нем сорок дней и сорок ночей, не евши ничего, и бог его за это на небо живым взял.
— Да ну-у-у? — удивился Легкий. — Да, тут так написано.
— Может, это враки?
— Да нет, это так бывает. Потому они и святые. Легкий задумался.
— А это интересно. Я бы тоже пробыл не евши сорок дней и ночей, только бы на небо живому попасть. Мне давно туда хочется. Как там живут люди? Есть там яблоки?
— Яблок там уйма, и не только яблок, а и слив, и груш, и винограду. И воровать не нужно — все святые там их едят, сколько кому влезет.
И я рассказываю ему все, что знаю о небе и рае. Рай — это просто большой сад на небе, куда попадают все, кто правильно живет — не ворует, не врет и не дерется.
Легкий очень заинтересовался: он об аде и рае, оказывается, почти ничего не знал. Дядя Тихонок кое-что говорил ему о святых и грешниках — Тихонок очень богомольный, почти каждое воскресенье ездит на Вороном в село Бацке-но в церковь,— но он неграмотный, того не знает, что я узнал из книг. И притом же дядя больше стращал Легкого адом, куда после смерти попадают все грешники. Там их черти мучают, сажают в котел с кипящей смолой, колют раскаленными вилами. Тихонок говорил, что Легкому не миновать ада, если только он не утихомирится, не перестанет озорничать,— черти давно ждут его не дождутся. Я же говорю Легкому, что не все грешники после смерти попадают в лапы к чертям: те, которые раскаются в своих грехах, хотя бы перед самой смертью, вместо ада идут прямехонько в рай, а вот такие, как Семен Столпник, поголодав хорошенько, живыми туда переселяются. У Легкого даже глаза разгорелись. Он слушает меня внимательно. Я нарочно прочел вслух то место, где ангелы прилетают к Семену Столпнику и уносят его на небо.
— Вот это здорово, вот это лихо! — говорит Легкий.— Молодец Семен этот! Как он ловко на небо живым угодил. Я слыхал, что только мертвому туда можно попасть, а оказывается, и живые пролезают.
— Да еще как пролезают-то! — замечаю я.
— Знаешь что, Федя...
— Что?
— Я приведу завтра к тебе своих ребят, ты нам опять расскажешь про это. Ладно?
— Ладно.
Он ушел, а я от радости места не нахожу. Наконвц-то и я буду чем-то полезен Легкому и его ребятам! Я им буду рассказывать про все, что узнаю из книг. Никогда бы я не подумал, что книжки могут меня выручить.
На следующий день Легкий опять является ко мне, но уже не один: пришли с ним также ребята.
— Ну, Федя, рассказывай, как обещал!
И я опять рассказываю про небо и рай, про Семена Столпника. Всем интересно, один Леник ничего не понял, глуп он еще.
— А знаете, ребята, что я надумал? — говорит Легкий.
— Что?
— Мы тоже должны попасть на небо живыми.
— А как ты попадешь туда? — спрашивает Митька.
— А так же, как и Семен этот. Заберемся на столбы и будем сидеть сорок дней и сорок ночей не евши. И нас тогда прямо со столбов — на небо!
— Да, а ежели есть захочется? — говорит Тишка.— Ведь сорок дней и сорок ночей не шуточка. День, другой можно бы потерпеть, но сорок дней...
— Ежели ты не можешь, так не ходи, а мы пойдем. Ребята, кто хочет попасть живым на небо со мной и Федей? — спрашивает Легкий у ребят.
Меня он не спрашивает, во мне он уверен.
— Я! — кричит Митька.
— Я! — заорал Захар.
— И я, и я! — захныкал и Леник, хотя и не понимал толком, куда мы собираемся.
— Ну вот, с нар и хватит, а ты оставайся дома. Но только ежели ты разболтаешь нашим, скажешь, куда мы ушли, я тебя тогда вздую,— пригрозил Легкий Тишке.
Тишка молчит.
— Ребята,— говорю я,— голода не бойтесь. Трудно только перетерпеть день, другой, а там уж легче будет. Да и ангелы к нам прилетят, будут песни петь, чтобы нам есть не хотелось. К Семену они прилетали, утешали его песнями. Только вот где мы пустыню найдем, чтобы столбы такие стояли?
— Пустыни у нас такой нету, но зато лес есть,— говорит Легкий.— Я знаю в Жбанковой углине, там за болотом такое местечко, что никакая пустыня в подметки не годится. Там нет столбов, это верно, но зато есть елка, такая здоровенная, что мы все на ней поместимся. Й никто нас не найдет там сроду, а уж взбираться на нее совсем легко — сучья почти от самой земли.
— Вот здорово-то! — кричим мы.
— А как же вы удерете? Кто вас пустит? Ежели заметят ваши батьки да матери, они вам за то всыплют,— ехидно заметил Тишка.
— А мы, думаешь, дураки, скажем им? Мы, брат, так ловко удерем, что ни одна душа о том знать не будет.
— Но раз вас не будет дома, то вас начнут искать, матери плакать будут.
— Пусть поплачут. Зато когда мы попадем на небо, мы их тоже туда возьмем живыми. Федя, это можно будет? — спрашивает меня Легкий.
— Можно, конечно. Раз мы будем святые, то все можно будет,— заявляю я.
— Я тоже возьму своего батю и мать на небо,— говорит Митька.
— И я! — громко кричит Захар.— Я даже деда с бабкою возьму.
— Ребята, сначала нужно не евши побыть самим, в святые попасть, а потом уж будем брать к себе на небо всех, кого задумаем. Я все свое семейство заберу, кроме дяди Ти-хонка, даже Жучку и Вороного возьму. Рыжего не возьму, а Вороного возьму, потому на нем и в раю ездить хорошо будет. Федя, коней в рай можно брать?—спрашивает Легкий.
— Можно,— говорю я.— Там кони есть, огненные, на которых Илья-пророк по тучам раскатывает, значит, и Вороной ваш с ними будет там ходить.
— Огненные? А они не сожгут ему бок нечаянно, если он к ним близко подойдет?
— Нет, тот огонь не жжется. А потом же, Вороной остерегаться будет, конь-то,— он умный у вас.
— А собаки там тоже есть?
— Собак нету, но львы есть. Жучку вашу примут, она не помешает там никому, она собачонка хорошая.
— Ну конечно, не помешает. Она даже будет там яблоки караулить.
— Яблоки там караулить нечего, их много, каждый рви сколько хочешь, я ж тебе об этом уже рассказывал.
— Я понимаю, но все-таки собака в саду не мешает, потому что иной святой, может, зря начнет рвать яблоки, для баловства. Вот тут-то Жучка и пригодится, она безобразить не даст: она у нас хитрая.
— Ладно, Легкий, ладно. Жучку ты возьмешь, а что она там делать будет, это видно будет. Сейчас давайте лучше готовиться в лес удирать.
— А что нам готовиться-то? По мне, хоть сейчас идемте.
— Нет, подготовиться нужно.
— Да, подготовиться не мешает,— соглашается со мною и Митька.— Раз мы думаем сорок дней голодать, то нужно перед этим как следует наесться, чтоб потом долго есть не захотелось. Семен-то этот, наверно, как следует напоролся, перед тем как на столб лезть.
— Это мы обязательно сделаем. Я так буду лопать напоследок, что вздохнуть нельзя будет,— говорит Легкий.
Я вижу, что они не туда поехали.
— Нет, ребята,— говорю им,— нет, не о том я хотел сказать.
— А о чем же?
— Подготовиться не так нужно, а по-другому. Все святые, перед тем как в пустыню уходить, исповедовались, причащались. Семен тоже это проделал и другие святые, про которых я читал. Мы тоже должны это сделать.
Легкий задумался.
— Да, вот горе-то еще! Ведь это нужно тогда в село Бац-кено идти, а там поп очень сердитый. Он сейчас же нас спросит, для чего нам понадобилось причащаться и исповедоваться. И никакого причастия не даст.
— Ребята,— говорю я,— в село нам идти не нужно. Ежели хотите, я буду попом и всех вас причащу.
— А чем ты нас причащать будешь?
— Нет, вы сначала скажите, согласны или не согласны, чтобы я попом был.
— А нам что? Лишь бы ты причастия достал, будь чем хочешь тогда,— согласился Легкий.
Я знаю, что причастие в церкви делается из сладкого виноградного вина и белого пшеничного хлеба — просвирки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26