Сергею секундировал Орехов, Лому — Молекула. Оговорили условия: расстояние тринадцать шагов, стреляют по очереди согласно жребию в любую часть тела противника, который отворачивается спиной, чтобы пыль не попала в глаз.
Первым стрелял Лом, он целил в голову, но пулька прошла рядом с ухом Сергея, тот услышал даже свист рассекаемого воздуха.
Потом выстрелил Сергей, раздался шлепок. Лом схватился за затылок и резко согнулся, чтобы кровь не запачкала одежду. Все вместе пошли в травмлункт, где Лому выстригли клок волос и наложили скобку, посоветовав аккуратней ходить по улицам и не падать на спину.
На следующий день дуэлянты торжественно помирились и долго гордились тем, что испытали ощущение человека, стоящего под дулом и ожидающего выстрела. Никто в их окружении не мог этим похвастать.
В десятом классе Элефантов уже не сомневался в своей состоятельности.
Он учился лучше многих сверстников, знал больше других, с ним советовались, его уважали, Орех, Лом и Молекула молчаливо признавали его верховенство в компании, он неоднократно доказывал окружающим, а еще больше самому себе свою смелость и умение рисковать.
Поступив в институт, он записался в парашютную секцию и совершил два прыжка, несколько лет занимался альпинизмом и обрел полную уверенность в себе, хотя дома его продолжали считать растяпой, неумехой и грубияном: он не оставался в долгу, когда вспыхивали домашние скандалы, а случалось это, как и раньше, довольно часто.
Студенческие годы шли своим чередом, Сергей учился легко, занимался в научных кружках, по-прежнему много читал. Он чувствовал себя повзрослевшим и часто задумывался, какие перемены ждут его после окончания вуза.
Со сверстниками Сергей часто обсуждал проблему, как жить, чем заниматься, к чему стремиться. Сокурсники по этому поводу имели разные мнения: кто-то хотел поступать в аспирантуру, кто-то мечтал о конструировании сверхсовременной, опережающей время радиоаппаратуры, некоторые не задумывались о будущем, настроившись спокойно плыть по течению жизни.
Чистенький и аккуратный Вадик Кабаргин был единственным, кто собирался стать большим начальником. Правда, эту мысль он высказал только однажды, в колхозе после первого курса, когда они узкой компанией сидели у ночного костра, ели печеную картошку и пили крепкий портвейн, купленный специально снаряженным гонцом в сельмаге за три километра. Тогда его высмеяли, и он замолчал, тем более что после второго семестра у него оставался «хвост» еще за первый, и возможность выдвижения в крупные руководители, наверное, даже ему самому в тот момент казалась малореальной.
Но потом Кабаргин выучился виртуозно шпаргалить, умело пользоваться помощью сильных студентов (особенно часто он обращался к Элефантову), активно занялся общественной деятельностью (стенгазета, художественная самодеятельность), на третьем курсе его выдвинули в профком…
У него была выигрышная внешность: высокий, правильные черты лица, умный взгляд — картинка. Когда он молчал и вдумчиво смотрел на преподавателя, не могло возникнуть сомнений, что он знает предмет меньше чем на «отлично». Стоило ему заговорить — впечатление мгновенно портилось, но по инерции преподаватели ставили активному студенту четверки.
Удивляясь успеху ничего не смыслящего в науках Вадима, Элефантов все чаше вспоминал его ночную откровенность и подумывал, что, может быть, зря они смеялись над далеко идущими планами соученика.
Как-то раз, на вечеринке у школьных товарищей, в очередной раз толкующих о дальнейшем житье-бытье, Элефантов рассказал о феномене Кабаргина.
— Умеет крутиться парень, — одобрил Орехов. — Вот увидишь — выбьется в начальники. Раз есть хватка…
— По-твоему, хватка главное? — спросил Элефантов.
— Конечно. Впрочем, еще нужно везение, удачное стечение обстоятельств.
— А знания, умение, способности?
— Без них можно распрекрасно обойтись. Деньги платят за должность. А что у тебя за душой — никого не интересует.
— Я буду в международный поступать, — икнув, вмешался Юртасик. — Мать протолкнет.
— Ты серьезно, Орех? — не поверил Элефантов.
— Вполне. В жизни надо уметь устроиться, отыскать уютное, теплое местечко. Ум кое-что значит, но не всегда, к тому же он не главное. Иначе все дураки на свете перевелись бы, а их кругом тьма. И процветают. Зачастую и умный дураком становится — так проще жить. И удобней.
— А не получится, пойду на кладбище могилы копать, — бубнил Юртасик.
— Там зашибают — куда профессору!
— Слышишь? — Элефантов показал на Юртасика. — Вот дальнейшее развитие твоей мысли.
И, обращаясь к кандидату в дипломаты или могильщики, спросил:
— Если предложат такую работенку: сидишь на скамеечке, физиономия в окошке, человек проходит мимо — плюет, второй — плюет, третий, десятый, сотый… сто рублей в день. Пойдешь?
— Еще бы! — расплылся Юртасик. — Не надо надрываться, землю ворочать, а в месяц три штуки набегают. Я бы без выходных сидел!
— Может, и ты бы сел к такому окошку?
— И сел бы! — ответил Орех. — Сильное дело! Какой тут ущерб? Вечером умылся душистым мылом, французским одеколоном протерся — чего жалеть, денег хватит — и все! Иди с девочками на танцы, в ресторан, машину можно купить, катайся, музыку слушай, летом — море, шикарные бары. Красиво!
— А если в таком шикарном баре ты встретишь того, кто плевал тебе в физиономию? Красиво? Смотрит на тебя, пальцем тычет и смеется!
— Подумаешь, — сказал Юртасик. — Можно в маске сидеть.
— Ничего страшного, пусть, мне-то что! Да и не будет он смеяться, если узнает, сколько я заколачиваю, еще позавидует.
— Попросится рядом сидеть, на полставки! — хохотнул Юртасик.
— Чушь говорите! — зло бросил молча потягивающий пиво Лом.
— Подожди, — остановил его Элефантов. — Так что же. Орех, деньги главнее всего в жизни?
— А то! — авторитетно откликнулся Юртасик, хотя его мнением никто не интересовался.
— А как же честь, достоинство, самоуважение? — Элефантов «завелся», разговор перестал быть обычным трепом, его задело за живое. — Что ты будешь рассказывать сыну о своей работе, за что тебя будет любить жена, как представишься при знакомстве?
— Дипломатом, — снова икнул Юртасик. — Или директором магазина. Мало ли что можно выдумать!
Орехов молчал.
— Говори, Орех, — поддержал Элефантова Ломов. — Что сын напишет в сочинении про своего папочку?
— Сына у меня пока нет, значит, и говорить не о чем, — огрызнулся Орехов. — Только честь, достоинство — это все слова. А в жизни часто придется морду под плевки подставлять, без всякого окошка и бесплатно.
Иначе не проживешь. Всегда кто-то над тобой, кто-то сильнее, главнее, от кого-то ты зависишь… Так что никуда не денешься, придется терпеть.
— Точно, Орех, правильно говоришь, — одобрил Юртасик.
— Два придурка, — высказался Ломов.
— А ради чего терпеть? — не успокаивался Элефантов. — Ради чего унижаться, себя ломать?
— Да мало ли… У каждого своя цель. Деньги, карьера, успех… Один за десятирублевую надбавку начальнику задницу лижет, ты этого, конечно, делать не будешь, а вот подвернется возможность съездить в загранкомандировку на пару лет или какой другой серьезный вопрос, и придется подсуетиться, про достоинство подзабыть…
— Черта с два! У каждого своя цена, суетись не суетись, карлик и на ходулях остается карликом. А если я чего-то стою, то и унижаться ни к чему!
— Правильные слова, ты сочинения всегда на пятерки писал, не то что я… Все ломаются. Кто на водке, кто на славе, кто на женщине… А когда сломался — правильные слова побоку…
— Я на водке сломался, — вставил Юртасик. — Не стал бы закладывать — ого-го-го!
— …И ты сломаешься рано или поздно, не знаю только на чем. Тогда меня вспомнишь.
Элефантов снисходительно улыбнулся. Он не знал, как сложится его жизнь, но был уверен, что обладает достаточным потенциалом, чтобы добиться любой цели, которую поставит, не прибегая к методам, противоречащим его принципам и убеждениям. И жалел Орехова, готового капитулировать еще до начала боя.
Институт Элефантов окончил с отличием, получил диплом радиофизика и возможность свободного распределения, которую использовал совсем не так, как принято: уехал радистом на метеорологическую станцию в южной йоги Сахалина. Там он провел около трех лет и там наткнулся на идею экстрасенсорной связи, идею, которая определила направленность его научных увлечений на последующие годы.
Как часто бывает, наткнулся он на нее случайно. В сорока километрах от метеостанции находился небольшой аэродром, принимавший самолеты с грузом для геологических партий и рыбоконсервного комбината. Рейсы случались не часто, каждый был событием, привлекавшим внимание немногочисленного населения района. Элефантову приходилось бывать на аэродроме и по делу, и просто так — поглазеть на свежих людей, расширить круг общения, что в условиях отдаленных и малонаселенных местностей так же важно, как регулярный прием витаминов и противоцинготных препаратов.
С радистом Славой Мартыновым он сошелся вначале по профессиональному интересу, но они понравились друг другу, и знакомство переросло в дружбу. Общались не столько лично, как по рации, когда позволяло время и обстановка. Когда аэродром готовился принимать очередной рейс, Элефантов передавал Мартынову прогноз, они обменивались новостями, рассказывали относительно свежие анекдоты, оказиями передавали друг другу книжки и журналы.
Погода в тех краях менялась быстро, и однажды Элефантов, через час после того, как передал благополучный прогноз, получил новые данные: со стороны Тихого океана к острову приближается мощный циклон. Тяжело груженный борт уже находился в воздухе, на этот раз рейс выполнялся с материка, и скоро самолет должен был зависнуть над Татарским проливом. Его следовало вернуть.
Пока еще ничего страшного не произошло, связь с аэродромом поддерживалась периодически до момента посадки опекаемого самолета, и в любой момент в полет можно было внести необходимые коррективы. Но атмосфера была насыщена электричеством, ни в основном, ни в запасном диапазоне установить связь не удавалось, Элефантов стал нервничать.
Он не знал, что передаваемые им данные дублируют и уточняют применительно — к месту посадки метеосводки, получаемые центральной диспетчерской по всей трассе полета. Циклон своевременно обнаружили, и экипаж уже получил приказ на возвращение. Мартынов спокойно пил чай, а Элефантов, представляя летящий навстречу катастрофе самолет и чувствуя себя виновником его предстоящей гибели, лихорадочно щелкал переключателем настройки.
Он отыскал диапазон, на котором в силу причуд природы оказалось меньше помех, и принялся вызывать Мартынова, хотя и понимал, что тот понятия не имеет, где искать позывные его радиостанции. Элефантов отчетливо представлял радиорубку аэропорта, ручку переключателя диапазонов мартыновской станции, руки Мартынова, выставляющие нужную волну, бывает же раз в жизни чудо, так необходимое сейчас для спасения человеческих жизней! И чудо произошло: Мартынов ответил, выслушал сбивчивое сообщение Элефантова, спокойно проинформировал его о действительном состоянии дел и отключился.
Сергей сразу обмяк, ощутил чудовищную усталость, проспал двенадцать часов кряду и чувствовал себя скверно еще несколько дней, врач станции определил у него нервное истощение.
Потом все вошло в норму, а через пару недель, на дне рождения одного из метеорологов Элефантов встретился с Мартыновым, и тот рассказал, как интуитивно почувствовал, что надо прослушать именно этот диапазон, больше того, ощутил смутное неопределенное беспокойство, связанное с изменением погоды, хотя причин для беспокойства явно не было.
Необычный случай тут же стал предметом всеобщего обсуждения, все вспоминали аналогичные происшествия, с которыми сталкивались они сами, их знакомые, а чаще — знакомые знакомых, потом затеяли пересказывать читанное про таинственные явления:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69