Все это говорилось вслух, без обиняков, молодой жене ясно давали понять, где ее место, и как само собой подразумевалось, что с Асей Петровной она никогда сравниться не сможет.
Но Галина оказалась старательной, способной, умела шить, стирать, убирать, готовить и, самое главное, любила Сергея. Жили они хорошо, и Асе Петровне, внушающей невестке, что семейные скандалы неизбежны, и лицемерно утверждающей, что при этом женщина должна во всем уступать мужу, хотя и добавлявшей осмотрительно: «Если он, конечно, прав», такая идиллия не нравилась. Не нравилось ей и то, что Галина быстро и умело управлялась по хозяйству, все у нее получалось ловко и весело, в то время как Ася Петровна всю жизнь жаловалась на тяжелый воз домашнего хозяйства и волокла его медленней с каждым годом, а в последнее время и вовсе перестала заниматься домом.
Когда Галина пришила пуговицы Николаю Сергеевичу и заштопала ему карманы, это было расценено как подрыв авторитета хозяйки домашнего очага, демонстрация своего превосходства и Бог знает что еще. И Ася Петровна объявила невестке войну, не открытую, конечно, а тайную, в которой непосредственным исполнителем военных действий являлся послушный Николай Сергеевич. Галина не понимала, чем вызвано недовольство свекра, и обращалась за советом к Асе Петровне, та ругала тяжелый характер мужа, загубившего ее лучшие годы, а потом передавала ему содержание разговора с определенными коррективами: чуть изменена интонация, ослаблено одно место и усилено другое, слово пропущено, фраза добавлена — она была большой мастерицей в такого рода делишках, — в результате Николай Сергеевич кипел от негодования на неблагодарную невестку, посмевшую жаловаться, и с удвоенной энергией искал поводы к придиркам.
Сергей расценивал все эти конфликты как естественный результат притирания нового человека к сложившейся в семье обстановке, успокаивал жену, утихомиривал отца, призывал мать на роль миротворицы и удивлялся, когда та расписывалась в полной своей неспособности повлиять на мужа. После рождения Кирилла у него открылись глаза. Когда мать сварливо требовала делать ребенку клизмы, потому что маленьким это полезно, когда давала совершенно невежественные советы, как лечить мальчика, когда издали, спрятав руки за спину, кричала, что Галина не правильно пеленает малыша, он отчетливо понимал, что она заботится не о крохотном беспомощном существе, а о своем авторитете самой умной и знающей в семье, отстаивает свое право давать обязательные указания и подавлять волю ближайшего окружения. Давая безапелляционным тоном глупые советы, она вовсе не думала, как это скажется на здоровье внука, — важно было показать, кто в доме настоящий хозяин.
Сергей понял, что и раньше поведение матери в семье диктовалось теми же соображениями, просто он не придавал этому значения и никогда бы не стал отыскивать истинные мотивы ее поступков, если бы не новое чувство — безраздельной ответственности за сына. Он решительно выступил против Аси Петровны, такого домашнего бунта она перенести не смогла, и в квартире началась настоящая вражда.
Ася Петровна устраивала безобразные сцены, истерики, Николай Сергеевич в унисон вторил своей повелительнице, но, когда она начинала кричать: "Вон из моего дома! ", он смущался и прятался в свой чулан. Иногда Ася Петровна, театрально схватившись за сердце, валилась на кровать, не забыв пресечь естественный порыв мужа вызвать «Скорую», и тогда Николай Сергеевич, суетливо заламывая руки и вытаращив глаза, шепотом кричал Сергею: «Видишь, что вы наделали!» — и возмущался бездушием и черствостью сына, которого разыгрываемые Асей Петровной трагедии начисто перестали трогать.
Так продолжалось около трех лет, но затем в квартале началась реконструкция, дом снесли, и Элефантовы расселились не только в разные квартиры, но и в разные здания. Некоторое время они вообще не ходили друг к другу, потом отношения восстановились, но оставались натянутыми, мать в своем доме Элефантов видел только по семейным праздникам, и сам без крайней необходимости к ним не заходил.
Возвратившись на материк, Элефантов поступил инженером в научно-исследовательский институт средств автоматики и связи. Здесь он быстро пошел в рост: стал старшим инженером, потом заведующим сектором. Оформил соискательство, хотя с утверждением темы сразу возникли сложности: вопросы внечувственной передачи информации еще не были объектом научных исследований и, как выразился ученый секретарь совета, «это не тема диссертации, а заголовок сенсационной статьи в газете».
Элефантов настаивал, и тему за ним закрепили: умудренные опытом члены совета знали, что начинающие быстро утрачивают желание ниспровергнуть основы, спускаются с небес мечтаний на житейскую твердь и, бывает, превосходят своих наставников в практичности и осторожности. А сменить тему никогда не поздно.
— Напрасно ты, Сергей, ерундой занялся, — поприятельски, но уже несколько свысока сказал бывший однокашник Кабаргин. — Всякими глупостями настроишь людей против себя, прослывешь выскочкой — какой в этом толк?
Тебе же надо защититься? Иди в аспирантуру к Палтусову, его конек — системы автоматического пожаротушения, все ясно и понятно, к тому же у него вес, а значит, сила продавливания… Через три года — кандидат наук, а тогда, пожалуйста, — можешь оригинальничать.
Кабаргин прошел такой путь, защитился и потому говорил веско и значительно, чувствуя свое моральное право поучать. Конечно же, он начисто забыл, как списывал у Сергея задачи по радиотехнике, как просил сделать расчетную часть дипломного проекта, как ждал на экзамене спасительной шпаргалки.
— А ты уже начал оригинальничать?
— Не понял, — поднял брови Кабаргин.
— Ну, после защиты вернулся к смелым и интересным идеям?
Элефантов хотел сбить спесь с Кабаргина, у которого никогда не возникало самой завалящейся идеи, но это не удалось.
— Зря ты так! — надменно бросил он. — Я по-хорошему… Мне твои дела не нужны, у меня порядок…
Действительно, Кабаргин уверенно двигался по административной линии, и перспективы у него были самые радужные. Ходили даже слухи о предстоящем головокружительном взлете, никто не знал, насколько они оправданы, но ссориться с ним избегали.
Элефантов подумал, что последняя фраза имеет целью напомнить ему о могуществе собеседника, и если он смолчит, Кабаргин решит, что сумел его запугать.
Поэтому он сдержанно улыбнулся и кивнул головой.
— Знаю, как же, читаю твои статьи. Только почему у тебя столько соавторов, да еще все аспиранты?
Вопрос был лишним, к тому же Элефантов не собирался его задавать и сделал это по въевшейся привычке не допустить, чтобы кто-нибудь заподозрил его в трусости. Но впоследствии, когда слухи подтвердились и Кабаргин, став заместителем директора, при каждом удобном случае ставил ему палки в колеса, Сергей понял, что тот не забыл дерзости. Но не пожалел о проявленной независимости, считая, что гнуть себя для достижения благосклонности начальства — последнее дело.
Элефантов с головой окунулся в работу, за обилием дел стало казаться, что он никуда из города не уезжал и вообще только-только окончил институт. Но когда он возвращался в реконструированный двор со снесенными сараями, выпрямленными закоулками, пропавшими проходняками, приметы прошедших лет били в глаза со всех сторон.
Моисей сидел в тюрьме, а Васька Сыроваров уже освободился и, встречая под хмельком Сергея, любил рассказывать, как его ценит начальник и уважает участковый.
Григорий растолстел, здорово сдал, жаловался на сердце и пересказывал публикации в журнале «Здоровье». Элефантову стало жаль его, но Григорий вдруг отвлекся от болезней и развеселился: «Помнишь, Серый, как ты цыплят с куницей сдруживал? Ну и смехота была!» Сергей вспомнил и вновь ощутил к Григорию глухую неприязнь.
Пример детских лет — Вова Зотов — стал телемастером, женился на кассирше телеателье, такой же бледной и пресной, как макароны, которые она готовила мужу с удивительным постоянством.
Тучный, рыхлый, с мучнистым лицом и ранней одышкой, он ухитрился сохранить детский оптимизм и жизнерадостность, для которой, по мнению Элефантова, не было никаких оснований. Чему, спрашивается, радоваться, если имеешь унылую жену, отвадившую от дома всех твоих друзей и считающую, тебя своей собственностью, чем-то вроде домашнего животного, обязанного за скармливаемые макароны выполнять все хозяйственные работы, какие только можно придумать, если изо дня в день приходится выполнять монотонную, не приносящую удовлетворения работу, если к тридцати годам у тебя живот до колен и редкие, обильно выпадающие волосы? Да тут впору повеситься с тоски!
Но Зотов, очевидно, считал по-другому. Общительный, не в меру говорливый, он относился к категории людей, знающих все обо всем. Не было вопроса, на который он не взялся бы ответить. Пожелай кто-нибудь узнать, как ликвидировать пожар в реактивном истребителе на высоте двенадцать тысяч метров при отказавшей системе пожаротушения, Вова тут же дал бы подробный совет. Правда, с его помощью вряд ли удалось бы погасить тлеющую в мусорном ведре тряпку, но это уже другое дело. Главное, что сам он ощущал себя знающим человеком, полезным окружающим.
Поручения жены Вова рассматривал очень серьезно и выполнял со всей ответственностью. Если требовалось просверлить дырку в стене на кухне, этому посвящался целый выходной день: он обходил соседей, одалживал дрель и сверла, искал удлинитель электрического шнура и провод для заземления, потом резиновые перчатки… Когда можно было приступать, Вова вспоминал, что есть более мощные дрели, снова ходил по квартирам, перебирал инструменты, сравнивал, попутно участвовал в разговорах, если приглашали, присаживался к столу. Поздно вечером в квартире Зотовых становилось на одну дырку больше, и Вова с чувством выполненного долга ложился спать, не подозревая, что к следующему воскресенью планы жены могут измениться, дырку придется сверлить в другом месте, а сегодняшнюю — тщательно заделывать.
Все это его нисколько не угнетало, считалось, что он живет ничуть не хуже других, а когда удавалось позволить себе маленькие радости, например, вырваться из стойла под предлогом отнести взятые на время инструменты и поболтать вволю часок-другой за кружкой пива с приятелем, жизнь вообще превращалась в праздник, и даже предстоящий скандал с женой, не выносившей его отсутствия, не омрачал настроения.
Элефантов как-то не вошел в дворовую жизнь. Его не привлекало домино на дощатом столе, пиво с водкой в увитой виноградом беседке, беседы про футбол у подъезда, субботние застолья с музыкой и песнями. Основные интересы его лежали за пределами этой сферы, в институте, куда он, бывало, приходил и в выходные дни.
Экспериментируя с чувствительными микроволновыми приемными устройствами, Элефантов пытался обнаружить электромагнитные поля, которые могли быть носителями внечувственной информации. Однажды стрелка дрогнула, Сергей утроил усилия и почти переселил на выползающую из-под пера самописца подрагивающую линию и ощущал торжество первооткрывателя, несколько омрачаемое мыслью, что так просто великие открытия не делаются, как бы не попасть впросак…
Не обнародуя результатов, Элефантов понес рулончик бумажной ленты в мединститут и попросил специалистов по физиологии мозга высказать свое мнение о происхождении покрывавших ее зигзагов. В глубине души он все-таки надеялся, что прибор зафиксировал неизвестный вид мозговой активности, тем большее разочарование вызвал ответ: обычная энцефалограмма, причем очень некачественная.
Огорчение Элефантова было наглядным, врачи поинтересовались, в чем дело;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69