— Ну ладно, Машенька, тут у меня вырывают трубку, так что до свидания, желаю хорошо отдохнуть, надеюсь, скоро увидимся.
— Спасибо, тебе тоже счастливо.
Элефантов передал трубку. Поговорив с Марией, он почувствовал прилив бодрости, а давешние рассуждения Спирьки показались совершеннейшей чушью, не заслуживающей никакого внимания. Но тут же в сердце снова зашевелились сомнения.
Спирька разговаривал с Нежинской о таких же пустяках, как и он, — спрашивал о погоде, теплое ли море, как отдыхается. Но что-то изменилось в его лице, интонациях, он говорил очень мягко, с отчетливым налетом грусти, и Элефантов опять ощутил укол ревности.
— Ну пока, — Спирька печально покивал головой и слегка улыбнулся. — Я тоже.
От этих последних слов Элефантова снова, как и накануне в пивной, бросило в жар, и он ощутил тошноту. Что «я тоже»? Это могло означать только одно: на прощанье Мария сказала ему «целую» и он, чтобы не поняли посторонние, ответил совсем безобидно: «Я тоже».
Никто ничего и не понял, кроме того, кто обостренно воспринимал каждое слово, анализировал тональность голоса, интонацию, выражение лица говорившего… Кто знал больше других и сопоставлял фразы с взаимоотношениями, стоящими за ними, кого нельзя было обмануть кажущейся незначительностью как бы невзначай брошенного слова…
«Значит, все-таки правда! И она его любит — ведь звонила не просто так и не мне, а именно ему, значит, скучает!» Сердце разрывалось от ревности и тоски.
«Но почему он как в воду опущенный?»
Спирька курил, невидящими глазами глядя в окно, и вид у него был совсем не веселый.
«Я бы на его месте веселился, дурачился, рассказывал анекдоты, хохотал… В чем же дело?»
И вдруг Элефантов понял, что Мария в Хосте действительно не одна и Спирьку мучает ревность, поэтому он так отзывался о ней, чернил ее, чтобы как-то загладить причиняемый его самолюбию ущерб. Но почему сейчас он говорил с Марией как ни в чем не бывало? Впрочем, бесхребетностный человечишка… Мария ошибается в нем, не знает истинного лица…
И Элефантов твердо решил, что, как только Мария вернется, он вступит в игру и вытеснит Спирьку из ее жизни. В том, что это ему удастся, он не сомневался: Мария умная женщина и может определять цену людям. И если Элефантов по ряду показателей проигрывал Астахову, то, безусловно, превосходил Спиридонова.
Мария вышла на работу в пятницу, и, увидев ее — красивую, загорелую, — Элефантов ощутил такое волнение, что у него закружилась голова. С трудом он взял себя в руки, но она заметила необычность в его поведении, хотя и не подозревала, что является ее причиной.
Во время перерыва Элефантов предложил Нежинской погулять вечером по набережной, и она согласилась. Он с нетерпением ждал окончания работы, потом считал минуты на месте свидания. Ему показалось, что в конце квартала мелькнула тоненькая знакомая фигурка, но к условленному месту Мария так и не подошла: либо он ошибся, либо она перепутала и свернула на другую улицу. Как ни странно, Элефантов испытал некоторое облегчение: сейчас его намерения открыть Марии душу казались глупыми и совершенно мальчишескими. К тому же такой порыв оправдан только тогда, когда встречается понимание и сочувствие, в противном случае есть риск оказаться в глупом положении. А глупых положений Элефантов боялся пуще всего на свете.
«Ладно, подождем до понедельника, — решил он. — Там будет видно».
Но в понедельник Нежинская на работу не вышла. В конце дня позвонила ее мать и сказала, что Марию сбила машина.
Отделалась она относительно легко: ушибы, несколько ссадин и слабое сотрясение мозга. Элефантов ходил к ней почти каждый день. Выдумывая самые невероятные предлоги, он срывался с работы и ехал на рынок, покупал у краснощеких кавказцев мандарины, яблоки, персики, гранаты, придирчиво отбирая красивые, крупные, один к одному плоды, затем отправлялся в цветочный ряд. Здесь он тоже священнодействовал, выбирая самые свежие розы, и не всякие, а только нежно-розового цвета с длинными, туго сжатыми в бутон лепестками. Потом, сгорая от нетерпения, мчался в клинику на автомобиле и волновался всю дорогу и когда бросал камешек в окно на третьем этаже, успокаиваясь только тогда, когда за стеклом появлялась Мария и с улыбкой кивала, давая понять, что сейчас спустится вниз.
Мария похудела и осунулась, под глазами появились темные круги, челка не могла замаскировать кровоподтека на лбу, но для Элефантова она ничуть не утратила очарования и притягательной силы.
В отличие от большинства находящихся здесь женщин, растрепанных, неопрятных, расхаживающих в рваных халатах и стоптанных шлепанцах, Мария не перестала следить за собой. Красивые отглаженные платья, модные босоножки. И пахло от нее совсем не больничным: чистым телом, шампунем и импортным мылом.
— Как тебе это удается? — поинтересовался как-то Элефантов.
— Очень просто: познакомилась поближе с сестрой-хозяйкой и теперь принимаю душ каждый день!
Встречала она его весело, целовала в щеку, зарывалась лицом в букет.
— Ты меня балуешь! Чудесные розы! В палате все заметили, что у тебя постоянный вкус!
«И постоянен я не только к сорту цветов», — впрочем, это он сказал про себя. Решиться на объяснение он так и не мог, потому что не был уверен, как расценит Мария его признание.
Они уходили за больничную ограду в большой тенистый парк, гуляли по малолюдным аллеям, сидели на разноцветных скамейках, грызли яблоки и болтали. Травмы и больничная обстановка не оказали угнетающего влияния на Марию. Она шутила, смеялась анекдотам, рассказывала забавные истории из местной жизни.
Элефантов пытался расспросить, что же с ней произошло, но Мария отвечала кратко, без всяких подробностей:
— Пошла на красный свет, а из-за поворота — «Волга». Хорошо еще, что водитель успел притормозить.
У Элефантова на миг возникло неприятное ощущение, что она лжет. Но с какой стати?
— Если посмотреть на твои ушибы, то может показаться, что ты сидела в самой машине, — осторожно сказал он. — Знаешь, такие ссадины остаются от удара в лобовое стекло во время резкого торможения…
— Ну почему… Ссадины все одинаковы…
То же самое ощущение шевельнулось опять, хотя Элефантов не смог бы объяснить, каким чувством он улавливает оттенок фальши в невозмутимо-спокойном голосе. Да ему и не хотелось ничего объяснять и ни о чем задумываться. Сомнение шевельнулось и исчезло.
Элефантову было хорошо с Марией, он подумал, что за годы знакомства они никогда не проводили столько времени вместе, не гуляли просто так, не разговаривали на мелкие житейские темы, которые, оказывается, тоже могут быть важными и интересными. И никогда он не хотел так заботиться о — Марии, никогда не скучал по ней и не стремился увидеться, никогда не дарил ей цветов.
"Моя вина! — думал он, досадуя на себя. — Сколько времени упущено!
Если бы я отнесся к ней тогда по-другому, все было бы иначе. Она бы, конечно, не связалась с этим ничтожеством Спирькой, дорвала бы с Астаховым и была бы гораздо счастливее, чем сейчас… Каким же я был дураком!"
Часы их свиданий пролетали очень быстро, она провожала его до ворот и возвращалась, а Элефантов смотрел вслед, лаская взглядом легкую фигурку до тех пор, пока она не скрывалась из глаз. Каждый раз он ожидал, что она обернется, помашет рукой, улыбнется на прощание, и будет понятно, что между ними протянулась какая-то ниточка, пусть пока еще тонкая… Но Мария никогда не оборачивалась, и это его обижало, хотя обида оставалась глубоко-глубоко внутри, а в голову одна за другой приходили тягостные мысли.
Да, Мария радовалась его приходу, да, она целовала его и охотно проводила с ним время, но он чувствовал, что она рассматривает его просто как хорошего знакомого, отвлекающего от однообразия больничной жизни. И не больше. Наверное, так же, а может быть, еще радостнее она встречала и Спирьку, который тоже часто приходил сюда.
Элефантов поморщился, как от зубной боли.
По молчаливому уговору они со Спирькой проведывали Марию в разные дни, и тот тоже очень суетился, собираясь к ней. После беседы у пивной Элефантов почти перестал с ним разговаривать, но по отдельным репликам, которые предназначались специально для него, понял, что к Марии ходит кто-то еще. Присутствие этого третьего иногда давало о себе знать: как-то Мария, позвонив, отменила Спирькин визит, и тот, отвернувшись к окну, переживал, нервно глотая сигаретный дым. А однажды соседка по палате, которая завидовала небольничному виду Марии, частым посещениям и обилию цветов, улучив момент, как бы невзначай сообщила Элефантову:
— Сегодня к ней муж приходил. Долго разговаривали, почти до самого обеда!
Элефантов понял, что это и есть Он. Но почему «муж»? Догадки досужей сплетницы? Или так отрекомендовала Мария? Недалекие, примитивные бабы всегда выдают любовников либо сожителей за законных супругов, чтобы подчеркнуть свою добропорядочность. Но Мария не станет прибегать к столь жалким уловкам.
Как бы невзначай, полушутя, он пересказал этот разговор Марии и напряженно замолчал. Нежинская неопределенно пожала плечами.
— Они же не знают, кто муж, кто не муж…
От этого обтекаемого, ничего не объясняющего и довольно двусмысленного ответа тоже дохнуло неискренностью. Почти неуловимо. Но достаточно для того, чтобы на душе заскребли кошки.
Впрочем, теперь кошки скребли на душе постоянно. От неопределенности положения. Ревности. Неотвязных тягостных мыслей.
Вчера, например, Мария привела его к остановке и посадила в подошедший троллейбус раньше обычного. Попросту говоря, выпроводила. Умело, так, чтобы он этого не заметил. Зачем?
Все дела и заботы отодвинулись для Элефантова на второй план, ничто его не интересовало, не радовало и не огорчало. Ничто, кроме одного. Мария. Мария. Мария. Он стал хмурым, невнимательным и рассеянным. Работа валилась из рук, исследования не продвигались ни на шаг, он с трудом отбывал урочные часы. И оживал, только когда шел к Марии. Нет, когда видел ее одну и проходили опасения, что можно столкнуться с Ним и оказаться в дурацком положении бедного родственника. Он ведь ужасно боялся дурацких положений. И не терпел неопределенности.
На первый решительный шаг его толкнул Спирька.
— Наверное, лучше не ходить к Марии, — он пришел с опухшей помятой физиономией, в обед выпил пива и опять захмелел. — Даже мне.
— Почему? — поинтересовался Элефантов.
— Видишь ли, в чем дело, — когда у Спирьки пробуждался алкогольный интеллект, он становился вычурным и велеречивым. — Можно ей помешать. У нее ведь свои дела, о которых ты, как человек, бесспорно, неглупый, — он сделал полупоклон, — безусловно, не можешь не догадываться. Она свободная женщина…
Элефантова передернуло.
— …и это многое означает. Не правда ли?
— А почему ты подчеркнул «даже мне»? — В Элефантове вновь начала зарождаться тихая ярость.
— Да потому, — Спирька многозначительно полузакрыл глаза, — что у меня с ней особые отношения, в которые тебе лучше не лезть.
Элефантов стиснул зубы. «Ах ты жалкая пьянь! Особые отношения! Да я сделаю из тебя котлету! Но вдруг это правда? Нет, к черту, хватит! Спрошу у нее напрямую! Если она занята и я ей мешаю, значит, надо взять себя в руки и кончать со всем этим! А если он пытается интриговать, то я отучу его раз и навсегда!»
— Сегодня у меня к тебе дело.
Элефантов волновался и безуспешно пытался это скрыть, но отступать не собирался.
— Пожалуйста, — Мария не выразила удивления, как будто по деловым вопросам к ней обращались тут каждый день.
— Ты обсуждаешь с уважаемым Валентином Спиридоновым мои визиты?
Волнение усилилось, он почувствовал, что у него дергаются губы. Никогда раньше такого с ним не было.
— Нет, — несколько удивленно ответила Нежинская. — Почему ты спросил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69