Однако промолчал. Все это звучало так бессвязно и нелепо, что не заслуживало серьезного отношения. А обличение папы… Многие думали так. Но мало у кого доставало глупости или опрометчивости высказывать это вслух.
Разговор продолжался еще некоторое время. Чеккани пустил в ход всю силу своего характера и искусство убеждения, обычно приберегаемое для светских князей и прелатов, чтобы привлечь этого грязного бродягу на свою сторону. А потом, когда разговор наконец завершился, он встал, обнял его и протянул свое кольцо для поцелуя.
— Ты взыскан Богом, друг мой. Многие думают, как ты, но у них не хватает смелости действовать. Ты должен быть сильным и верным. Тебе предстоят великие труды. Я предлагаю тебе мою защиту, и не думай, будто она тебе не понадобится в грядущие дни. Многие ненавидят тебя и ненавидят выслушивать слова истины.
Петр поклонился и поцеловал кольцо, наконец-то прирученный.
— Благодарю тебя, владыка.
— И будет неплохо, если порой ты не станешь избегать советов. Я буду посылать тебе вести, сообщать свое мнение и предлагать то или иное. Хорошенько их обдумывай, ибо мы лелеем одни цели и вместе, кто знает, сумеем образумить род людской и его Церковь, пока не поздно.
Он кивнул Оливье проводить Петра. Когда они вышли из комнаты, Петр сказал:
— Ты счастливчик, друг.
— Почему же?
— Служишь такому господину.
Оливье промолчал. Он подумал, что Чеккани помешался.
В апреле 476 года после встречи в своем поместье с брошенным оборвышем Манлий Гиппоман отправился в Ариес и созвал там съезд всех епископов из областей, которым угрожали войска варваров. Неслыханная дерзость! Самый младший из них, а к тому же священнослужитель, еще никому не давший причастия, даже не знающий, как вести богослужение! Ему подобало еще лет десять смиренно склоняться перед стоящими выше него.
Однако старик Фауст выбрал его именно поэтому, и Фауст отправил собственные письма своим собратьям-епископам, убеждая их подчиниться призыву Манлия. И к концу следующего месяца они съехались там — всего двадцать четыре епископа — и нашли себе разные пристанища: некоторые — строгие и аскетические, другие — аристократические и роскошные. Сам Манлий остановился как гость в доме родственника, и именно в этом все еще внушительном доме и состоялась их встреча, а вернее, несколько встреч.
Ведь хотя они были пастырями своих овец, но сами отчаянно нуждались в поводыре, который указывал бы им путь в лабиринте темного и беспокойного мира. Они уже научились собирать и тратить доброхотные даяния, заботиться о бедняках, изыскивать зерно в тяжелые времена, обеспечивать починку дорог и акведуков — все то, что когда-то исполнялось гражданскими властями, теперь на это не способными. В целом они поддерживали хорошие отношения со своими собратьями, священниками и епископами, вблизи и вдали. Однако мало кто из них имел опыт в отношениях со светскими властями, с военачальниками и войсками, в политике и дипломатии на высшем уровне, и они не были уж настолько не от мира сего, чтобы не понимать, что в подобных делах особое умение и сноровка жизненно необходимы. Они были римлянами и они были католиками, варвары же — Эйрих на западе и бургунды на севере — ни тем, ни другим.
А потому они уцепились за Манлия, который бывал в Риме, который даже сопровождал члена своей семьи ко двору отца Эйриха в Тулузу и потому, конечно, как никто, понимал варваров. Таково было оскудение империи в заключительные моменты ее угасания, что вывод их был верным.
Манлий, оглядывавший стол, за которым они сидели, воспринимал их собрание как жалкую насмешку над великими прошлыми днями, когда император созывал старших чиновников и советников, чтобы выслушивать их и отдавать приказания. Такие собрания, торжественные, великолепные, возможно, все еще происходили в Константинополе, хотя никто уже ни в чем уверен не был. Он не знал никого, побывавшего в Константинополе. Даже София там никогда не бывала. А здесь вместо императора в пурпуре, сенаторов, военачальников и советников сидела кучка плохо одетых и испуганных людей, в большинстве стариков, главной панацеей которых от любых трудностей была молитва. Так пусть молятся, думал он, от этого будет польза: он получит больший простор для действий.
Несмотря на их доверие, радостное упование на него, он лишь с трудом смягчал голос и напоминал себе, что должен делать вид, будто принимает приказания, а не отдает их. «Помни, — сказал ему Фауст, — ты их слуга, избранный исполнять их повеления, преображать их пожелания в действия. Они хорошие, святые люди, то есть в большинстве, но хранят высокое понятие о собственном достоинстве, и задеть его было бы неумно. Их ты не оскорбишь, это невозможно. Но ты можешь очень легко оскорбить их сан и саму Церковь, а вот этого они тебе так легко не простят».
Мудрый старик — Фауст. Уж он бы сотворил для себя место в любом мире, в каком бы ни родился. Всего полвека назад он давал советы императорам и даже сам мог бы стать императором, потому что обладал живым деятельным умом и принадлежал к могущественному роду. Однако времена были такие, что он повернулся спиной к миру, столь нуждавшемуся в его талантах, и отправился за море на остров Лерен, где прожил отшельником чуть ли не двадцать лет. В мир он вернулся почти против воли: Риез попросил аббата его монастыря прислать им епископа, а тот давно убедился, что Фауст обладает всеми необходимыми свойствами, чтобы управляться с такими неуживчивыми людьми. Впервые он восстал и не подчинился, целую неделю отказывался исполнить повеление, умолял отменить его и возносил молитвы об избавлении Богу, которым Всевышний в мудрости своей внять не собирался. Богу Фауст требовался не для созерцательных молитв. В конце концов он смирился со своей судьбой и покинул островной монастырь в возрасте сорока пяти лет — впервые за прошедшие девятнадцать.
Его святость, слава которой опередила его, обеспечила ему великий успех. Говорили, что даже его тень исцеляла немощных, всего лишь упав на них. Подобная святость внушала благоговение, и мало кто решился бы оспаривать главенство такого человека. Сверх того он был мудр, и не только в вопросах богословия, но и в обычаях мира. Для того чтобы верить в благость своего Господа, ему не требовалось думать, будто все люди от природы добродетельны. А потому он знал силу молитвы, но знал и то, что Бог требует, чтобы люди сами себе помогали. Выдвинуть Манлия было его решением. У Церкви уже имеется много хороших служителей, рассудил он, и ей пора обзавестись и такими, кто умеет действовать.
Именно Фауст, как всегда незаметно и умело, управлял этим собранием, как в свое время советом епархии, который посадил Манлия в кресло епископа. Он почти ничего не говорил. Иногда взгляд, негромкие два-три слова, поднятая бровь, намек-другой. Только Манлий замечал эту умелую тактику и был за нее благодарен, зная, что не понимает подобных людей и может легко допустить ошибку. Да, Манлий куда лучше понимал мысли варварских вождей, чем этих людей. Он уже знал, что необходимо сделать, но не знал, как убедить их.
— Быть может, — сказал Фауст некоторое время спустя, — нам следует посмотреть, на какой путь Святой Дух направил сие собрание, и тогда его желание может стать яснее. Мы все согласны в том, что область эта нуждается в восстановлении порядка…
Тут, во всяком случае, согласие было полным: в ведении всех епископов были земли, дарованные благочестивыми людьми, и земли эти из месяца в месяц, из года в год приносили все меньше урожаев, потому что рабы бежали, выбирались за пределы их власти. И это было еще лучшим, так как другие просто уходили в горы, сбивались там в разбойничьи шайки и устраивали налеты на долины, забирая все, в чем нуждались. Багоды. Так их назвали на дальнем севере, где они появились раньше всего, и так теперь их называли повсюду.
— …и что нам следует добиться снятия осады с Клермона. Для достижения обеих сиих целей надобно, чтобы епископ Везона отправился к императору и попросил у него войска.
Послышался ропот одобрения.
— Войско сие должно быть отправлено незамедлительно без проволочки. Мы примем на себя все бремя оплаты при условии, что во главе будет поставлен достойный военачальник. Деньги поступят из средств Церкви, дарений и налогов. Буде в этом наш брат потерпит неудачу, ему надлежит изыскать иные способы, как поправить положение дел.
Манлий вздохнул. Он понимал, что целью было предоставить ему полную свободу действий, насколько это было вообще возможно, но их дремучесть приводила его в отчаяние. Епископы словно бы думали, будто надо просто похлопать императора по плечу, указать ему, что требуется войско, и оно тут же явится неведомо откуда. Когда ведешь переговоры с готами или бургундами, хотя бы знаешь, кто главный и что любое соглашение будет соблюдаться. Эта мысль, уже довольно давняя, продолжала его преследовать.
— Вы должны помнить, — сказал Манлий со всей сдержанностью, на какую был способен, — что любое войско часто не столько устраняет ущерб и хаос, сколько чинит их. Я пока не очень осведомлен о средствах Церкви, но кое-что знаю о поступлении налогов и могу сказать вам, что нашей области будет трудно оплатить даже одну кампанию. А если потребуется больше, так защищать будет почти нечего.
— Тем не менее что-то надо же сделать, — сказал епископ Оранжа. — Положение нестерпимое. За последние шесть месяцев я потерял двести рабов, и еще сбежали триста сервов. В прошлом году две усадьбы были ограблены сразу после жатвы. Разбойники забрали все зерно и увели весь скот. Так продолжаться не может.
Все закивали, и Манлий не мог не согласиться. Он и сам был не уверен, что хуже: предположительное появление воинов Эйриха, которые, несомненно, причинят большой разор — если когда-нибудь появятся, — или медленное захирение гражданского общества из-за неуклонной убыли рабочей силы. Бесспорно, требовалось противоядие и от того, и от другого.
— Должен указать, — сказал он, — что золота хватит лишь на что-то одно. На подкуп Эйриха, на уплату войску или на припасы для Клермона. Но не на то, другое и третье.
— Вот почему ты должен отыскать императора…
Манлий медленно покачал головой.
— Я истинно не думаю, что это правильный путь, — сказал он. — И не только потому, что император не более, чем кукла в чужих руках. Даже если бы он мог распоряжаться сам, сомневаюсь, что мне удалось бы убедить Рим… или Равенну… или… где он ни находится, оказать нам помощь.
— Почему так, брат?
Манлий поморщился. Он вообще не терпел, чтобы его называли братом, и уж тем более его раздражал намек на братское равноправие с низкорожденным невежественным епископом Экса.
— Все эти советы достойны и хороши, — продолжал он, — но все они упускают одну необходимость. Время. Его почти не остается. Мы не знаем, почему Эйрих и его войско решили не двигаться вперед, пока не возьмут Клермон, но это его ошибка. Клермон не угроза его войску. Он может в любую минуту выйти к морю, обойдя его, и всегда есть опасность, что он так и поступит. Сколько потребуется времени, чтобы набрать войско в Италии, даже если это окажется возможным? Много месяцев, как вы, конечно, знаете. А к тому времени очень вероятно, что взят будет не только Клермон, но также Экс, и Арль, и Марсель.
— Если мы намерены искать помощи, она нужна нам немедля. Не позже нескольких недель, и оказать ее, по моему мнению, нам могут только бургунды. И прежде всего я предлагаю отправиться к ним в Лион и убедить короля Гундобада преградить Эйриху путь на восток. Он вырос в Риме, его тетка была замужем за Рисимером и привержена католичеству. Его можно уговорить помочь нам.
Ложный выпад. Внуши врагам, что твое наступление всего лишь приграничная стычка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71