– В общем, вот такой я и была – романтической девушкой, постепенно взрослевшей, продвигавшейся по службе. Я стала старшим учителем – своего рода драконом для школьников. Но в свое свободное время я по-прежнему чувствовала себя немного романтиком. Я, кстати, неплохо фехтовала, когда была помоложе, а позже стала упражняться в стрельбе из лука. Но мне всегда хотелось быть мужчиной, уехать куда-нибудь, испытать острые чувства от приключений. Мужчины все же намного свободнее нас, знаете ли. Я почти оставила все свои надежды, когда случилось все это. – Ее лицо расплылось в счастливой улыбке. – И вот сейчас, когда мне уже почти пятьдесят пять, я попала в такую отчаянную переделку. Я знаю, что меня могут убить, но это стоит того. Я за многое вознаграждена.
Бенедетта в недоумении смотрела на нее. То, что происходило с ними, угрожало разрушить все надежды ее дяди на будущее страны, а мисс Понски видела все в романтическом свете какого-нибудь романа Стивенсона, как пряную приправу к ее пресной жизни. Совсем недавно она была в состоянии паники, когда ей пришлось убить человека, а теперь, когда руки ее уже окрасились кровью, ее взгляд на человеческую жизнь изменился. И теперь, когда или если она вернется домой, в свой любимый, безопасный Саутбридж, он ей будет казаться слегка нереальным, а реальностью будут мрачные склоны гор, над которыми витает смерть, и чувство скоротечности жизни оттого, что опасность заставила сильнее биться в жилах ее старую девичью кровь.
– Но я что-то разболталась, – проговорила быстро мисс Понски. – Пойду к мосту. Я обещала мистеру О'Харе. Такой мужественный молодой человек, не правда ли? Но временами он выглядит таким печальным.
– Я думаю, что он несчастлив, – тихо ответила Бенедетта.
Мисс Понски важно кивнула в знак согласия.
– В его жизни было большое горе, – сказала она.
И Бенедетте стало ясно, что она видит О'Хару в качестве мрачного байронического типа, соответствующего тому мифу, в котором она жила. "Но он же не такой, – воскликнула она про себя. – Он нормальный человек из плоти и крови и глупый, конечно, потому что не хочет, чтобы ему кто-нибудь помогал, чтобы кто-то разделил его переживания". Она думала о том, что произошло с ними в лагере, о его поцелуе, о том, как он взволновал ее, и о том, как он стал необъяснимо холоден к ней после этого. Если он не хочет никому отдавать частицы своей души, то такой человек – не для нее, но ей так хотелось в этом ошибиться.
Мисс Понски подошла к выходу из убежища.
– Смотрите, какой туман! – воскликнула она. – Надо быть еще более внимательными на дежурстве.
Бенедетта отрешенно сказала:
– Я спущусь через два часа.
– Хорошо! – жизнерадостно отозвалась мисс Понски и застучала каблучками по камням на пути к мосту.
Некоторое время Бенедетта сидела молча и штопала прореху в своем пальто. Иголку она всегда носила с собой, воткнутой во внутренний карман своей сумочки. Закончив эту небольшую домашнюю работу, она подумала, что рубаха у Тима тоже порвана и она смогла бы заштопать ее.
Он был мрачен и отчужден за ужином и после сразу же ушел вдоль берега вправо от моста. Что-то было у него на уме, но она не остановила его, а только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь она накинула пальто, вышла из убежища и направилась на его поиски, осторожно обходя камни.
Она нашла его неожиданно по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и напевает какой-то мотив. Бутылка была уже наполовину пуста.
Заметив ее, он повернулся и протянул ей бутылку.
– Выпейте, это полезно для здоровья. – Он говорил хрипловато и невнятно.
– Нет, спасибо, Тим. – Она села рядом. – У вас порвана рубашка. Я ее заштопаю, пойдемте в убежище.
– Ах, маленькая женщина, дом в пещере – это прекрасно. – Он невесело рассмеялся.
Она показала на бутылку.
– Вы думаете, сейчас это так необходимо?
– Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, все равно мы все умрем. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.
Она взяла ее и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздраженным тоном:
– Для чего это вы сделали, черт возьми?
– Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.
– Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдернул руку. – Черт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.
Она увидела, как из пальца действительно текла черная в лунном свете кровь.
– Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.
О'Хара разразился хохотом.
– Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает все, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.
Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на ее темную головку и сказал:
– Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришел я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, все это чепуха.
– Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.
Он взял ее за подбородок, поднял ее лицо, посмотрел в глаза:
– Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведете борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во все. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.
Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:
– Мы можем попытаться.
– Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют.
– Я в это не верю, – сказала она.
Он коротко засмеялся.
– Неужели? А что же мы здесь делаем, черт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.
Она ничего не ответила. Он обнял ее одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повел вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на нее, потирая щеку, с выражением полного недоумения.
Она закричала:
– Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам все время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.
– Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, пораженный ее презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем ее сострадание.
– Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаетесь легко слабоволию. Вы все время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.
– Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.
– Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжет. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?
Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нем надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.
Он сказал придушенным голосом:
– Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.
– Коммунистам?
Он кивнул.
– Что они вам сделали?
И он рассказал ей все – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.
– Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.
Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по ее щекам текли слезы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.
– Все хорошо, – приговаривала она. – Теперь все хорошо, Тим.
Он был опустошен и благодатно облегчен от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всем другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало ее. Она не знала, что ей делать дальше.
Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:
– Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.
Он с трудом улыбнулся.
– Вы были правы, я вел себя как законченный негодяй.
– У вас были на то свои причины.
– Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.
Она осторожно сказала:
– Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определенную проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.
О'Хара вздохнул.
– Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришел в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.
– Лучше всего было бы помочь ему.
Он кивнул.
– Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул ее от себя. Ему казалось, что никакая женщина, узнавшая то, о чем он рассказал, не сможет его полюбить. Но Бенедетта широко улыбнулась, и он с облегчением понял, что все будет хорошо.
– Пошли, – сказала она. – Я пойду с тобой до убежища. – Она чувствовала, что в ее груди поднимается волна огромного, беспричинного счастья. Она теперь знала, что ошибалась, когда думала, что Тим не для нее. Нет, это был человек, с которым она была готова разделить собственную жизнь до конца своих дней.
Она поцеловала его, и они разошлись неподалеку от убежища. Когда его темная фигура почти скрылась за камнями, она вдруг вспомнила о его порванной рубашке и крикнула:
– А когда же заштопать дырку?!
– Завтра! – почти весело крикнул он в ответ и зашагал туда, где не покладая рук работал Виллис.
V
Рассвет был туманным, но поднявшееся солнце быстро сожгло серую пелену. Они провели утреннее совещание у требуше, чтобы решить, что же делать дальше.
– Что вы думаете? – спросил О'Хара у Виллиса. – Сколько еще времени нужно, чтобы починить эту штуку?
Армстронг, закусив мундштук трубки, с интересом посмотрел на О'Хару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Бенедетта в недоумении смотрела на нее. То, что происходило с ними, угрожало разрушить все надежды ее дяди на будущее страны, а мисс Понски видела все в романтическом свете какого-нибудь романа Стивенсона, как пряную приправу к ее пресной жизни. Совсем недавно она была в состоянии паники, когда ей пришлось убить человека, а теперь, когда руки ее уже окрасились кровью, ее взгляд на человеческую жизнь изменился. И теперь, когда или если она вернется домой, в свой любимый, безопасный Саутбридж, он ей будет казаться слегка нереальным, а реальностью будут мрачные склоны гор, над которыми витает смерть, и чувство скоротечности жизни оттого, что опасность заставила сильнее биться в жилах ее старую девичью кровь.
– Но я что-то разболталась, – проговорила быстро мисс Понски. – Пойду к мосту. Я обещала мистеру О'Харе. Такой мужественный молодой человек, не правда ли? Но временами он выглядит таким печальным.
– Я думаю, что он несчастлив, – тихо ответила Бенедетта.
Мисс Понски важно кивнула в знак согласия.
– В его жизни было большое горе, – сказала она.
И Бенедетте стало ясно, что она видит О'Хару в качестве мрачного байронического типа, соответствующего тому мифу, в котором она жила. "Но он же не такой, – воскликнула она про себя. – Он нормальный человек из плоти и крови и глупый, конечно, потому что не хочет, чтобы ему кто-нибудь помогал, чтобы кто-то разделил его переживания". Она думала о том, что произошло с ними в лагере, о его поцелуе, о том, как он взволновал ее, и о том, как он стал необъяснимо холоден к ней после этого. Если он не хочет никому отдавать частицы своей души, то такой человек – не для нее, но ей так хотелось в этом ошибиться.
Мисс Понски подошла к выходу из убежища.
– Смотрите, какой туман! – воскликнула она. – Надо быть еще более внимательными на дежурстве.
Бенедетта отрешенно сказала:
– Я спущусь через два часа.
– Хорошо! – жизнерадостно отозвалась мисс Понски и застучала каблучками по камням на пути к мосту.
Некоторое время Бенедетта сидела молча и штопала прореху в своем пальто. Иголку она всегда носила с собой, воткнутой во внутренний карман своей сумочки. Закончив эту небольшую домашнюю работу, она подумала, что рубаха у Тима тоже порвана и она смогла бы заштопать ее.
Он был мрачен и отчужден за ужином и после сразу же ушел вдоль берега вправо от моста. Что-то было у него на уме, но она не остановила его, а только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь она накинула пальто, вышла из убежища и направилась на его поиски, осторожно обходя камни.
Она нашла его неожиданно по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и напевает какой-то мотив. Бутылка была уже наполовину пуста.
Заметив ее, он повернулся и протянул ей бутылку.
– Выпейте, это полезно для здоровья. – Он говорил хрипловато и невнятно.
– Нет, спасибо, Тим. – Она села рядом. – У вас порвана рубашка. Я ее заштопаю, пойдемте в убежище.
– Ах, маленькая женщина, дом в пещере – это прекрасно. – Он невесело рассмеялся.
Она показала на бутылку.
– Вы думаете, сейчас это так необходимо?
– Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, все равно мы все умрем. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.
Она взяла ее и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздраженным тоном:
– Для чего это вы сделали, черт возьми?
– Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.
– Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдернул руку. – Черт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.
Она увидела, как из пальца действительно текла черная в лунном свете кровь.
– Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.
О'Хара разразился хохотом.
– Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает все, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.
Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на ее темную головку и сказал:
– Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришел я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, все это чепуха.
– Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.
Он взял ее за подбородок, поднял ее лицо, посмотрел в глаза:
– Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведете борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во все. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.
Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:
– Мы можем попытаться.
– Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьешь – тебя убьют.
– Я в это не верю, – сказала она.
Он коротко засмеялся.
– Неужели? А что же мы здесь делаем, черт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.
Она ничего не ответила. Он обнял ее одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повел вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на нее, потирая щеку, с выражением полного недоумения.
Она закричала:
– Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам все время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.
– Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, пораженный ее презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем ее сострадание.
– Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаетесь легко слабоволию. Вы все время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.
– Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.
– Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжет. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?
Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нем надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.
Он сказал придушенным голосом:
– Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.
– Коммунистам?
Он кивнул.
– Что они вам сделали?
И он рассказал ей все – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.
– Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.
Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по ее щекам текли слезы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.
– Все хорошо, – приговаривала она. – Теперь все хорошо, Тим.
Он был опустошен и благодатно облегчен от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всем другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало ее. Она не знала, что ей делать дальше.
Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:
– Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.
Он с трудом улыбнулся.
– Вы были правы, я вел себя как законченный негодяй.
– У вас были на то свои причины.
– Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.
Она осторожно сказала:
– Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определенную проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.
О'Хара вздохнул.
– Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришел в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.
– Лучше всего было бы помочь ему.
Он кивнул.
– Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул ее от себя. Ему казалось, что никакая женщина, узнавшая то, о чем он рассказал, не сможет его полюбить. Но Бенедетта широко улыбнулась, и он с облегчением понял, что все будет хорошо.
– Пошли, – сказала она. – Я пойду с тобой до убежища. – Она чувствовала, что в ее груди поднимается волна огромного, беспричинного счастья. Она теперь знала, что ошибалась, когда думала, что Тим не для нее. Нет, это был человек, с которым она была готова разделить собственную жизнь до конца своих дней.
Она поцеловала его, и они разошлись неподалеку от убежища. Когда его темная фигура почти скрылась за камнями, она вдруг вспомнила о его порванной рубашке и крикнула:
– А когда же заштопать дырку?!
– Завтра! – почти весело крикнул он в ответ и зашагал туда, где не покладая рук работал Виллис.
V
Рассвет был туманным, но поднявшееся солнце быстро сожгло серую пелену. Они провели утреннее совещание у требуше, чтобы решить, что же делать дальше.
– Что вы думаете? – спросил О'Хара у Виллиса. – Сколько еще времени нужно, чтобы починить эту штуку?
Армстронг, закусив мундштук трубки, с интересом посмотрел на О'Хару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45