«Видно, и поступим по-твоему, когда потеряем последнюю надежду». Сама она ее не теряла.
Вдруг слева от них, из того ельника, который Сорокина облюбовала, вышла группа бойцов и командиров. Это были гвардейцы из 19-й дивизии,
— Можно с вами? — спросили девушки.
— Даже нужно, красавицы, — ответили им бойцы. Они перешли через узкоколейку, двигались, забирая левее, к северу. Подошли к лесному островку, сухому месту, тут к ним еще человек сорок примкнуло. Потом встретили бесхозную лошадь, застрелили ее, быстро разделали. Валя Сорокина и Таня Лашкова нарезали ведро мяса, стали готовить костер. Но появился незнакомый командир и приказал занять круговую оборону. Только патронов для этого ни у кого уже не было.
Гвардейцы подались из леса, девушки снова потянулись за ними. Тут и встретили медсанбатовского врача — Марианну Францевну Абарбанель. Она к ним присоединилась, пошла впереди. За нею прихрамывала — рана-то в паху! — Валя Тихонюк, потом Сорокина с ведром в руке, а в нем бесценная, так и не сваренная конина. Красноармейцы шли быстро, подруги едва за ними поспевали. Снова вышли на узкоколейку. Тихонюк оглянулась — нет позади Сорокиной. Спутники же ушли далеко. Валентина осталась одна. Что делать? Раздались автоматные очереди. Одна из пуль обожгла Вале висок…
Постепенно из отставших бойцов образовалась группа.
— Проход в Долину Смерти, кажется, закрыт, — сказал младший лейтенант Николай Долгих, сибиряк из Томска, взявший на себя руководство. Были среди них командиры званием повыше, но получилось так, что именно он, человек с одним кубарем в петлице, стал вожаком. — Будем искать слабину в их обороне…
Шесть суток скитались они по болотам. Один день, 29 июня, жаркий, с комарами, провели в лесу между двух немецких батарей. В середине дня оккупанты открыли стрельбу по русским артиллерийским позициям. Оттуда прилетали ответные снаряды, они падали вокруг спрятавшихся окруженцев, решивших, что пришел их последний час. Обидно было помереть от залпов собственных пушек. Слава богу, на этот раз обошлось, никого даже не поцарапало.
Около полуночи решили продвинуться к переднему краю, по звукам боя чувствовалось, что край недалеко. Но идти было опасно, пришлось ползти до шоссейной дороги. Миновали «железку», перед ними лежало вспаханное поле, километра два протяженностью. Только ступили на то поле, как по ним открыли огонь, видимо, засекли наблюдатели. Николай Долгих, велев всем лечь и притаиться, ловко пополз к огневой позиции немцев. Ему удалось незаметно подобраться к стрелковым ячейкам. Сибиряк одного за другим убил ножом троих гансов.
Снова поползли. Обогнули минное поле и колючую спираль. Часам к пяти утра подобрались к переднему краю нашей обороны, увидели блиндажи.
Николай Долгих закричал:
— Не стреляйте! Свои! Выходим из окружения!
Валя Тихонюк поднялась во весь рост и, хромая, пошла вперед. Путь ей преградила канава с водой. Девушка хотела ее перепрыгнуть, но оступилась, упала в канаву и потеряла сознание. Очнулась она в землянке, услышала родную русскую речь и поняла, что муки окружения для нее позади…
66
Когда Степан Чекин убедился, что генералу Антюфееву и комиссару Гладышко уже ничем помочь не может, он вспомнил о командире. «Может, он жив», — с надеждой подумал сержант и затаился, выжидая, пока не уйдут гитлеровцы. А потом, помедлив еще немного, внимательно огляделся и стал подбираться к Кружилину. Командир роты лежал ничком, забросанный комьями земли, неподвижный. Степан подполз к старшему лейтенанту и принялся очищать его от комьев земли.
И тут командир шевельнулся, пробормотал нечто, повел головой, согнул разбросанные в стороны руки и попытался, оперевшись на них, приподняться. Но сил у него не хватило и, глухо застонав, снова припал к земле.
— Товарищ старший лейтенант! — зашептал ему в ухо Чекин. — Надо подняться, уходить отсюда…
— Сейчас, Степа, сейчас, — с усилием проговорил Кружилин. — Помоги мне встать…
Кое-как они добрались до молодого ельника, зеленый язык которого подходил почти вплотную к переднему краю. У Олега кружилась голова, тело повиновалось с трудом, хотя никаких внешних повреждений осмотревший его Степан не нашел. Близкий взрыв контузил старшего лейтенанта: слух и речь у него были в порядке, голова не тряслась, а вот сознание странно раздвоилось. Он видел себя и здесь, среди молодых елок, рядом с сержантом Чекиным, терпеливо ожидавшим, что прикажет командир роты, и в аудитории университета, которую сменила затем землянка Особого отдела, где Александр Георгиевич Шашков ставил ему задачу на поиск в немецком тылу.
«Со мною что-то творится, — подумал Олег, возвращаясь в реальное бытие. — Это происходит в предсознании, на пороге бессознательного… Но так долго продолжаться не может… Я должен усилием воли прервать этот кошмар…»
— Мне хочется спать, сержант, — прошептал Кружилин, почувствовав, как расплывается в его глазах лицо Степана. — Стереги меня. Когда стемнеет — разбудишь…
Проснулся Кружилин другим человеком. Голова не кружилась, видений не возникало. Едва он пробудился, Чекин доложил ему, что их теперь стало пятеро.
— Два бойца и политрук из стрелковой бригады, товарищ старший лейтенант… Вышли на меня. Я их задержал, проверил документы и велел ждать, когда вы очнетесь.
— Молодец, Степа! Где они?
— Здесь мы, — послышался голос, и к Олегу подошел высокий боец. — Политрук Семен Коломиец. И еще красноармейцы Лебедев и Щербаков. Принимайте командование. У нас два автомата есть и по два диска к ним — немецкий патруль хлопнули.
— Это уже дело, — оживился Олег, — их оружием и будем сражаться. Надо уходить на запад. Здесь немцы ведут себя беспокойно, знают, что наши будут пробиваться через передний край.
— По дороге будем подбирать тех, кто бродит еще в лесу, — сказал Коломиец.
— Непременно, — согласился Олег. — И надо подумать о пропитании… Возьмем его там же, где вы взяли оружие.
К обеду следующего дня под началом старшего лейтенанта Кружилина уже была группа в два десятка бойцов и командиров из разных частей.
…Вместе с комбригом Писаренко и комиссаром Венцем осталось от 59-й отдельной стрелковой бригады восемь человек. Остались к западу от Долины Смерти, стало быть, в окружении. Среди них комиссар штаба Петр Есюткин, начальник Особого отдела Синев, Николай Баранов — ординарец комбрига, Володя Чупраков — ординарец Венца, и еще двое. Был поначалу с ними и начальник политотдела Канащенко. Но когда Венец предложил пробиваться через минное поле, тот заколебался.
— Давайте, — сказал он, — зароемся в мох и полежим под ним до наступления темноты… А там решим, что делать.
— Нет, — не согласился комиссар бригады. — Этого никак нельзя. Все равно нас немцы отыщут — у них собаки. Значит, без боя сдаться в плен?! Не согласен. Кто не боится смерти — за мной!
И повел людей через минное поле. На одной из мин Венец подорвался. Но отделался легко — его лишь оглушило. Спасибо Володя Чупраков выручил…
На той стороне ни Канащенко, ни ординарца его с ними не оказалось. «Неужели поддались соблазну зарыться в мох?» — подумал Венец. И долго потом стоял перед его глазами Иосиф Канащенко с рукою на перевязи. Много времени спустя доходили до него слухи, будто видели комиссара в лагере Кальвария. Оттуда Канащенко пытался бежать, оказался в Маутхаузене и с группой политработников был сожжен в начале сорок третьего года.
В первый же день окружения комиссар Венец стал вести краткий дневник. 25 июня сделал такую запись: «Конец 2-й УА. Я с товарищами ухожу в лес. Вечером напала группа немцев».
26 июня: «Кругом немецкие патрули. Сидим, ждем. Всю ночь над нами висел самолет. Наш… Ищет связи, но…»
В последующие ночи самолет снова появлялся в небе и грустно гудел мотором, будто звал окруженцев, надрывая сердце.
А пока им везло. В районе землянок тыла армии набрели на раненую лошадь и добили ее. Теперь у них была пища, теперь можно было жить дальше. Стали обсуждать возможные варианты действий.
— Выходить надо здесь, — предложил особист Синев.
Комбриг Писаренко покачал головой:
— Немцы этого только и ждут.
— Отойти в тыл и скрытно двигаться на юг, — подал голос Венец. — Путь будет долгим, зато он надежнее, чем этот короткий.
— А кто нас кормить будет? — усмехнулся Синев.
— Советские люди, — просто сказал Венец.
— Их там нет, на оккупированной территории, советских, — упорствовал Синев. — Кто остался, тот продался немцам за гороховый суп. Выдадут и нас не за понюх табаку.
— Не исключено, — согласился Писаренко. — Но будем действовать осторожно. Как командир бригады я за предложение комиссара.
Утром 27 июня Венец записал: «Принято решение двигаться к К. Ф. ночью».
Две заглавные буквы означали — Калининский фронт. До него было далеко, но расстояние их не пугало. Двинулись в путь. Правда, несколько дней комиссар записей в дневнике не делал, хотя они перешли за это время железную дорогу Новгород — Ленинград, а затем Витебскую, неподалеку от станции Оредеж. Выбирались на сухое место. Немцев тут было меньше, но кое-где стояли, пусть и небольшие, их гарнизоны.
2 июля : «Ночью двигались. Все время по болотам… К утру подошли к деревне Мыселки. В ней шесть гансов. Вступать в драку не стали».
За эти дни у Венца с комбригом вызрел новый план — двинуть в более глубокий тыл, где вообще нет немцев. Там подкормиться, окрепнуть и быстрым маршем — в район Старой Руссы, к переднему краю Северо-Западного фронта.
Синев к идее этой отнесся с большим сомнением, хотя собственного варианта не предложил. Венец учитывал, что их спутник принадлежал к иному ведомству, но смириться с расхлябанностью, в которую окончательно впал бригадный особист, не мог. Сейчас Синев опустился, превратился в злобного брюзгу, оспаривавшего уже просто из духа противоречия все их с комбригом идеи.
Конечно, физически они заметно сдали, особенно Есюткин и Чупраков, Трудно приходилось и Писаренко. Он как-то незаметно уступил первенство комиссару, которому не было еще и тридцати лет, только стойкости его мог позавидовать каждый.
3 июля : «Ночью наша группа организовала вылазку в деревню, где имеются гансы. Под носом у них хотели увести телку и лошадку. Но предали собаки. Завязалась перестрелка… Ушли без ничего. Отвратительное здесь население. Ни один не пустил в дом. Есть совсем нечего… Изнемогаем от голода. Ждем результатов разведки в другие деревни. Достать бы продуктов и как можно быстрее к своим…»
И был новый день, день удачный.
4 июля : «Ура! Сегодня нам повезло… Ночью добыли четырех животных в деревне Кошелево, доставили их через болото в лес. В живых оставили козу. Будет идти с нами».
Постепенно окруженцы выработали правила действий в необычных для них условиях. Узнали, что немцы боятся останавливаться в лесных поселках. Поэтому выбирали деревни, окруженные лесом, заходили в них с той стороны, где деревья подступают к избам вплотную. Они понимали, что сами крестьяне живут сейчас впроголодь. Поэтому сразу выясняли, где дом старосты-бургомистра — у того скотины, награбленной в колхозном стаде, изрядно — и шли туда.
Вот и в Кошелеве реквизировали у старосты три овцы и козу. Затащили их в глухой лес, освежевали. Тут пригодились навыки Коли Баранова: он до войны работал забойщиком на мясокомбинате в Питере, стали жарить на костре баранину.
6 июля . «Прошли мало. Заболел Синев… По-моему, хитростью. Не желает принимать участие в переходе через линию фронта, намерен остаться в тылу и ждать окончания войны. Об этом Синев неоднократно говорил. Теперь нашел себе такого же друга. Ну что ж, пусть ждут. А мы пойдем на риск. Отдохнем — и в путь».
— Что же ты предлагаешь? — спросил у Синева командир бригады. — Наш план тебе не нравится — давай свой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Вдруг слева от них, из того ельника, который Сорокина облюбовала, вышла группа бойцов и командиров. Это были гвардейцы из 19-й дивизии,
— Можно с вами? — спросили девушки.
— Даже нужно, красавицы, — ответили им бойцы. Они перешли через узкоколейку, двигались, забирая левее, к северу. Подошли к лесному островку, сухому месту, тут к ним еще человек сорок примкнуло. Потом встретили бесхозную лошадь, застрелили ее, быстро разделали. Валя Сорокина и Таня Лашкова нарезали ведро мяса, стали готовить костер. Но появился незнакомый командир и приказал занять круговую оборону. Только патронов для этого ни у кого уже не было.
Гвардейцы подались из леса, девушки снова потянулись за ними. Тут и встретили медсанбатовского врача — Марианну Францевну Абарбанель. Она к ним присоединилась, пошла впереди. За нею прихрамывала — рана-то в паху! — Валя Тихонюк, потом Сорокина с ведром в руке, а в нем бесценная, так и не сваренная конина. Красноармейцы шли быстро, подруги едва за ними поспевали. Снова вышли на узкоколейку. Тихонюк оглянулась — нет позади Сорокиной. Спутники же ушли далеко. Валентина осталась одна. Что делать? Раздались автоматные очереди. Одна из пуль обожгла Вале висок…
Постепенно из отставших бойцов образовалась группа.
— Проход в Долину Смерти, кажется, закрыт, — сказал младший лейтенант Николай Долгих, сибиряк из Томска, взявший на себя руководство. Были среди них командиры званием повыше, но получилось так, что именно он, человек с одним кубарем в петлице, стал вожаком. — Будем искать слабину в их обороне…
Шесть суток скитались они по болотам. Один день, 29 июня, жаркий, с комарами, провели в лесу между двух немецких батарей. В середине дня оккупанты открыли стрельбу по русским артиллерийским позициям. Оттуда прилетали ответные снаряды, они падали вокруг спрятавшихся окруженцев, решивших, что пришел их последний час. Обидно было помереть от залпов собственных пушек. Слава богу, на этот раз обошлось, никого даже не поцарапало.
Около полуночи решили продвинуться к переднему краю, по звукам боя чувствовалось, что край недалеко. Но идти было опасно, пришлось ползти до шоссейной дороги. Миновали «железку», перед ними лежало вспаханное поле, километра два протяженностью. Только ступили на то поле, как по ним открыли огонь, видимо, засекли наблюдатели. Николай Долгих, велев всем лечь и притаиться, ловко пополз к огневой позиции немцев. Ему удалось незаметно подобраться к стрелковым ячейкам. Сибиряк одного за другим убил ножом троих гансов.
Снова поползли. Обогнули минное поле и колючую спираль. Часам к пяти утра подобрались к переднему краю нашей обороны, увидели блиндажи.
Николай Долгих закричал:
— Не стреляйте! Свои! Выходим из окружения!
Валя Тихонюк поднялась во весь рост и, хромая, пошла вперед. Путь ей преградила канава с водой. Девушка хотела ее перепрыгнуть, но оступилась, упала в канаву и потеряла сознание. Очнулась она в землянке, услышала родную русскую речь и поняла, что муки окружения для нее позади…
66
Когда Степан Чекин убедился, что генералу Антюфееву и комиссару Гладышко уже ничем помочь не может, он вспомнил о командире. «Может, он жив», — с надеждой подумал сержант и затаился, выжидая, пока не уйдут гитлеровцы. А потом, помедлив еще немного, внимательно огляделся и стал подбираться к Кружилину. Командир роты лежал ничком, забросанный комьями земли, неподвижный. Степан подполз к старшему лейтенанту и принялся очищать его от комьев земли.
И тут командир шевельнулся, пробормотал нечто, повел головой, согнул разбросанные в стороны руки и попытался, оперевшись на них, приподняться. Но сил у него не хватило и, глухо застонав, снова припал к земле.
— Товарищ старший лейтенант! — зашептал ему в ухо Чекин. — Надо подняться, уходить отсюда…
— Сейчас, Степа, сейчас, — с усилием проговорил Кружилин. — Помоги мне встать…
Кое-как они добрались до молодого ельника, зеленый язык которого подходил почти вплотную к переднему краю. У Олега кружилась голова, тело повиновалось с трудом, хотя никаких внешних повреждений осмотревший его Степан не нашел. Близкий взрыв контузил старшего лейтенанта: слух и речь у него были в порядке, голова не тряслась, а вот сознание странно раздвоилось. Он видел себя и здесь, среди молодых елок, рядом с сержантом Чекиным, терпеливо ожидавшим, что прикажет командир роты, и в аудитории университета, которую сменила затем землянка Особого отдела, где Александр Георгиевич Шашков ставил ему задачу на поиск в немецком тылу.
«Со мною что-то творится, — подумал Олег, возвращаясь в реальное бытие. — Это происходит в предсознании, на пороге бессознательного… Но так долго продолжаться не может… Я должен усилием воли прервать этот кошмар…»
— Мне хочется спать, сержант, — прошептал Кружилин, почувствовав, как расплывается в его глазах лицо Степана. — Стереги меня. Когда стемнеет — разбудишь…
Проснулся Кружилин другим человеком. Голова не кружилась, видений не возникало. Едва он пробудился, Чекин доложил ему, что их теперь стало пятеро.
— Два бойца и политрук из стрелковой бригады, товарищ старший лейтенант… Вышли на меня. Я их задержал, проверил документы и велел ждать, когда вы очнетесь.
— Молодец, Степа! Где они?
— Здесь мы, — послышался голос, и к Олегу подошел высокий боец. — Политрук Семен Коломиец. И еще красноармейцы Лебедев и Щербаков. Принимайте командование. У нас два автомата есть и по два диска к ним — немецкий патруль хлопнули.
— Это уже дело, — оживился Олег, — их оружием и будем сражаться. Надо уходить на запад. Здесь немцы ведут себя беспокойно, знают, что наши будут пробиваться через передний край.
— По дороге будем подбирать тех, кто бродит еще в лесу, — сказал Коломиец.
— Непременно, — согласился Олег. — И надо подумать о пропитании… Возьмем его там же, где вы взяли оружие.
К обеду следующего дня под началом старшего лейтенанта Кружилина уже была группа в два десятка бойцов и командиров из разных частей.
…Вместе с комбригом Писаренко и комиссаром Венцем осталось от 59-й отдельной стрелковой бригады восемь человек. Остались к западу от Долины Смерти, стало быть, в окружении. Среди них комиссар штаба Петр Есюткин, начальник Особого отдела Синев, Николай Баранов — ординарец комбрига, Володя Чупраков — ординарец Венца, и еще двое. Был поначалу с ними и начальник политотдела Канащенко. Но когда Венец предложил пробиваться через минное поле, тот заколебался.
— Давайте, — сказал он, — зароемся в мох и полежим под ним до наступления темноты… А там решим, что делать.
— Нет, — не согласился комиссар бригады. — Этого никак нельзя. Все равно нас немцы отыщут — у них собаки. Значит, без боя сдаться в плен?! Не согласен. Кто не боится смерти — за мной!
И повел людей через минное поле. На одной из мин Венец подорвался. Но отделался легко — его лишь оглушило. Спасибо Володя Чупраков выручил…
На той стороне ни Канащенко, ни ординарца его с ними не оказалось. «Неужели поддались соблазну зарыться в мох?» — подумал Венец. И долго потом стоял перед его глазами Иосиф Канащенко с рукою на перевязи. Много времени спустя доходили до него слухи, будто видели комиссара в лагере Кальвария. Оттуда Канащенко пытался бежать, оказался в Маутхаузене и с группой политработников был сожжен в начале сорок третьего года.
В первый же день окружения комиссар Венец стал вести краткий дневник. 25 июня сделал такую запись: «Конец 2-й УА. Я с товарищами ухожу в лес. Вечером напала группа немцев».
26 июня: «Кругом немецкие патрули. Сидим, ждем. Всю ночь над нами висел самолет. Наш… Ищет связи, но…»
В последующие ночи самолет снова появлялся в небе и грустно гудел мотором, будто звал окруженцев, надрывая сердце.
А пока им везло. В районе землянок тыла армии набрели на раненую лошадь и добили ее. Теперь у них была пища, теперь можно было жить дальше. Стали обсуждать возможные варианты действий.
— Выходить надо здесь, — предложил особист Синев.
Комбриг Писаренко покачал головой:
— Немцы этого только и ждут.
— Отойти в тыл и скрытно двигаться на юг, — подал голос Венец. — Путь будет долгим, зато он надежнее, чем этот короткий.
— А кто нас кормить будет? — усмехнулся Синев.
— Советские люди, — просто сказал Венец.
— Их там нет, на оккупированной территории, советских, — упорствовал Синев. — Кто остался, тот продался немцам за гороховый суп. Выдадут и нас не за понюх табаку.
— Не исключено, — согласился Писаренко. — Но будем действовать осторожно. Как командир бригады я за предложение комиссара.
Утром 27 июня Венец записал: «Принято решение двигаться к К. Ф. ночью».
Две заглавные буквы означали — Калининский фронт. До него было далеко, но расстояние их не пугало. Двинулись в путь. Правда, несколько дней комиссар записей в дневнике не делал, хотя они перешли за это время железную дорогу Новгород — Ленинград, а затем Витебскую, неподалеку от станции Оредеж. Выбирались на сухое место. Немцев тут было меньше, но кое-где стояли, пусть и небольшие, их гарнизоны.
2 июля : «Ночью двигались. Все время по болотам… К утру подошли к деревне Мыселки. В ней шесть гансов. Вступать в драку не стали».
За эти дни у Венца с комбригом вызрел новый план — двинуть в более глубокий тыл, где вообще нет немцев. Там подкормиться, окрепнуть и быстрым маршем — в район Старой Руссы, к переднему краю Северо-Западного фронта.
Синев к идее этой отнесся с большим сомнением, хотя собственного варианта не предложил. Венец учитывал, что их спутник принадлежал к иному ведомству, но смириться с расхлябанностью, в которую окончательно впал бригадный особист, не мог. Сейчас Синев опустился, превратился в злобного брюзгу, оспаривавшего уже просто из духа противоречия все их с комбригом идеи.
Конечно, физически они заметно сдали, особенно Есюткин и Чупраков, Трудно приходилось и Писаренко. Он как-то незаметно уступил первенство комиссару, которому не было еще и тридцати лет, только стойкости его мог позавидовать каждый.
3 июля : «Ночью наша группа организовала вылазку в деревню, где имеются гансы. Под носом у них хотели увести телку и лошадку. Но предали собаки. Завязалась перестрелка… Ушли без ничего. Отвратительное здесь население. Ни один не пустил в дом. Есть совсем нечего… Изнемогаем от голода. Ждем результатов разведки в другие деревни. Достать бы продуктов и как можно быстрее к своим…»
И был новый день, день удачный.
4 июля : «Ура! Сегодня нам повезло… Ночью добыли четырех животных в деревне Кошелево, доставили их через болото в лес. В живых оставили козу. Будет идти с нами».
Постепенно окруженцы выработали правила действий в необычных для них условиях. Узнали, что немцы боятся останавливаться в лесных поселках. Поэтому выбирали деревни, окруженные лесом, заходили в них с той стороны, где деревья подступают к избам вплотную. Они понимали, что сами крестьяне живут сейчас впроголодь. Поэтому сразу выясняли, где дом старосты-бургомистра — у того скотины, награбленной в колхозном стаде, изрядно — и шли туда.
Вот и в Кошелеве реквизировали у старосты три овцы и козу. Затащили их в глухой лес, освежевали. Тут пригодились навыки Коли Баранова: он до войны работал забойщиком на мясокомбинате в Питере, стали жарить на костре баранину.
6 июля . «Прошли мало. Заболел Синев… По-моему, хитростью. Не желает принимать участие в переходе через линию фронта, намерен остаться в тылу и ждать окончания войны. Об этом Синев неоднократно говорил. Теперь нашел себе такого же друга. Ну что ж, пусть ждут. А мы пойдем на риск. Отдохнем — и в путь».
— Что же ты предлагаешь? — спросил у Синева командир бригады. — Наш план тебе не нравится — давай свой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138