Опять эта непонятная спешка… В результате главные силы задержались на несколько часов, не поддержали наступления, противник контратаковал и закрыл прорыв. Потом Антюфеев видел, какие у немцев были в том районе отличные рокадные дороги. По ним гитлеровцы и перебрасывали резервы туда, где создавалось угрожающее положение…
…Приехавшие Клыков и Мерецков от обеда отказались, сытно, видать, накормили их кавалеристы, а чаю выпить Кирилл Афанасьевич не отказался. Едва принялись чаевничать, появился начальник штаба и стал подавать комдиву таинственные знаки.
— Ты чего там кривляешься, будто клоун какой? — спросил вдруг Клыков, который будто бы и не смотрел в сторону начштаба.
— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к командиру дивизии? — подал тот голос, и Мерецков кивнул.
— Доставлен «язык», товарищ полковник! Даже два…
— Ого! — оживился выглядевший уставшим и подавленным Мерецков. — Вот хорошо, удружили антюфеевцы.
— Веди! — распорядился командарм.
«Языки» были громадного роста, в землянке стояли согнувшись. Привели же их двое красноармейцев, маленьких, не достававших головами до плеч захваченных ими в плен немцев.
Один из гитлеровцев держал в руках пулемет, у другого были две коробки с лентами, снаряженными патронами.
— Откуда они? — спросил Мерецков.
Помощник начштаба сообщил: ефрейтор Ганс Шмундт и рядовой Рудольф Кашке, пулеметный расчет из Баварского стрелкового корпуса, прибыли из рейха неделю назад.
— Что же это они у вас с оружием в руках? — спросил Клыков, обращаясь к героям дня.
Один из них был человеком уже пожилым, лет под пятьдесят, вислые усы, глаза зеленые, с хитринкой.
— А мы, стало быть, затворчик-то того, — заговорил боец. — У Ванятки он в кармане…
— У какого Ванятки? — вмешался Антюфеев.
Не помнил он этого красноармейца, видно, прибыл недавно.
— У сынка моего, — кивнул на стоявшего рядом парня. — Семейно мы, товарищи командиры, воюем…
— По моему, значит, примеру, — заметил Мерецков. — Вот у меня и жена, и сын на фронте.
— С женами по простому нашему званию не полагается, — вздохнул боец. — Да и то сказать: кто в колхозе хлеб ростить будет? А с Ванькой я сам напросился. Меня было в обоз… Нет, говорю, несогласный… Уважили.
— Да как же вы с такими бугаями справились? — не переставал восхищенно дивиться Клыков.
— Оченно просто, товарищ командир, не вижу, прошу извинить, вашего звания из-за тужурки. Ползем мы, значит, с Иваном к ихним порядкам, в разведку уговорились. Глядим сквозь кусты: эти двое по тропинке шасть и шасть. Один, вот этот, машинку несет, а второй — два чемодана. — Он дотронулся до коробок с патронами. — Подошли они к нашему кусту, тут я и выскочил. Штыком на них, а сам кричу по-немецкому…
Тут он втянул в себя воздух, выгнул грудь колесом, выкатил глаза и заорал что есть силы:
— Хинда хох!
Баварцы вздрогнули и вытянулись, стукнув головами о накат землянки.
Все так и покатились от хохота. Вытирая слезы, комфронта спросил:
— Ну и что они?
— А ничего… Вот этот машинку на снег опустил и руки до верху. А второй чемоданы побросал и тоже команду мою сполнил. Тогда говорю: забирайте железки и шагом марш до штаба. Так и привел.
Клыков не выдержал, бросился к бойцу, обнял его крепко, от пола оторвал.
— Какой же ты молодец! — сказал командарм. — Возьми вот часы на память… К награде тебя и сына комдив представит. А я… Бабу твою сюда доставить не могу, а отпуск дать право имею. Съезди домой на побывку, солдат. Спасибо тебе!
…Рядовой Семен Ячменев, а это был он, в отпуск отбыть не успел. Его убили 19 марта 1942 года, в тот день, когда немцы первый раз закрыли коридор у Мясного Бора. Иван пережил отца на три месяца и сложил голову у деревни Теремец Курляндский. На отца мать получила похоронку, а сын ее до сих пор считается без вести пропавшим…
4
Генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов направлялся к новому месту службы. Еще вчера он командовал 20-й армией, которая в декабре 1941 года вела наступление на правом фланге Западного фронта, освободила Волоколамск, Шаховскую, Солнечногорск и отбросила врага от Москвы на двести верст.
После окончания операции командарм Власов получил очередное генеральское звание, был награжден орденом Ленина, его портрет вместе с фотографиями комфронта Жукова и других командармов был опубликован в газете «Правда». Теперь он, удостоившийся хвалебного очерка в центральной печати — его написал сам Илья Эренбург, — получил более высокое назначение и летел на штабном «дугласе» в Малую Вишеру, где по личному указанию Сталина должен был стать правой рукою Мерецкова, его заместителем.
Вместе с Власовым спешили на Волховский фронт член Государственного Комитета Обороны и секретарь ЦК ВКП(б) Маленков, представитель Ставки ВГК Ворошилов и командующий ВВС Новиков. Они знали о пристрастном отношении Верховного к этому так уверенно взлетевшему к вершинам военного руководства генералу и держались с ним, как с равным, хотя их собственное положение было куда более высоким, чем у этого долговязого человека, подчеркнуто скромного, но умеющего сохранять в присутствии вышестоящих начальников чувство собственного достоинства.
Одет был Власов в длинную кавалерийскую шинель, сшитую на заказ из желто-зеленого английского сукна. Портупеи генерал не носил, поэтому вид у него, несмотря на три звездочки в петлицах, был скорее штатский. Андрей Андреевич напоминал школьного учителя, и этому впечатлению весьма способствовали большие очки в роговой оправе: у него была сильная близорукость. За толстыми стеклами почти невозможно было рассмотреть его несколько тусклые, но выразительные глаза, внимательно и цепко глядящие на окружающий мир.
Рано утром «дуглас» взлетел с подмосковного аэродрома и в сопровождении истребителей взял курс на северо-восток, чтобы, отдалившись от линии фронта, до которой было не так уж и далеко, выйти потом на Малую Вишеру с нашей, более безопасной стороны.
Известно было, что штаб Волховского фронта всерьез беспокоит фашистская авиация. Поэтому туда и летел главный летчик РККА Новиков. Ставка поручила Александру Александровичу разобраться в действиях волховской авиации. Но сам Новиков, еще недавно воевавший в ленинградском небе, хорошо понимал: фронту нужны самолеты, а не ревизоры в больших чинах. На Власова, сидевшего рядом с маршалом, это место предложил ему Ворошилов, командующий ВВС поглядывал уважительно и с некоторым любопытством. Последнее объяснялось тем, что Новикова интересовала психология людей, побывавших в окружении. Он знал, что генерал Власов командовал в начале войны моторизованным корпусом и отходил с ним к Киеву, ведя арьергардные бои. После сентябрьской катастрофы под Киевом, когда из-за промедления с приказом Ставки об оставлении города, по сути, все армии фронта вместе со штабом Кирпоноса оказались в окружении, Власов после месяца блужданий по тылам противника сумел выйти к своим, сохранив при этом партийный билет. А данное обстоятельство всегда было решающим при определении дальнейшей судьбы командира.
Наслышан был Новиков и про боевые действия 20-й армии, которой командовал в Московской битве этот окруженец. Ему хотелось расспросить Андрея Андреевича о характере взаимодействия армии с авиацией в декабре сорок первого, но делать это до того, как нарушит молчание маршал или секретарь Центрального Комитета, Александр Александрович считал несубординационным, бестактным.
Маленков и Ворошилов не произнесли пока ни слова. Безмолвствовал и генерал Власов. Он сидел у окна и бесстрастно смотрел, как обходят время от времени «дуглас» истребители сопровождения. Изредка поглядывал за борт и Климент Ефремович. Вот ему показалось, что истребитель прошел слишком близко, и Ворошилов проворчал:
— Озорничают твои летуны, генерал. Чего доброго, вмажут по крылу — костей наших не соберут. Как тогда по «Максиму Горькому».
Все четверо вспомнили трагедию тридцатых годов, когда летчик, выделывавший вокруг самолета-гиганта фигуры высшего пилотажа, не рассчитал и столкнулся в воздухе с уникальной восьмимоторной машиной. Тогда погибла большая группа авиационных специалистов. С семьями они были поощрены за отличный труд этим парадным полетом.
Холодком давней уже смерти повеяло в салоне самолета.
Ворошилов почувствовал себя неуютно — нарушил традицию: в доме повешенного не говорят о веревке, а в воздухе не принято вспоминать о катастрофах. Чтобы переменить тему, он повернулся к Власову и спросил:
— Успели познакомиться с условиями боевых действий у волховчан, генерал?
И, не дожидаясь ответа на вопрос, досадливо подумал, что снова летит к Мерецкову с пустыми руками. Обещанная общевойсковая армия из резерва Ставки, о которой давно шла речь, никак не вытанцовывалась. Сейчас все наличные силы по приказу вождя бросались на проведение операций, имеющих целью вышвырнуть гитлеровцев из Крыма, окружить и уничтожить их и на харьковском выступе, с тем чтобы освободить в дальнейшем Донбасс. Волховчанам же, от которых требовали тем не менее развития наступательных операций, не оставалось ничего другого, как изыскивать боевые ресурсы по собственным сусекам.
…Ворошилов сразу же вспомнил, как принял его недавно Верховный по возвращении в Москву с Волховского фронта. Получив санкцию на визит к вождю, он появился в приемной и вопросительно взглянул на невозмутимого, воплощающего собой саму бесстрастность Поскребышева.
— Говорит с товарищем Молотовым, — сообщил Поскребышев. — Но вам велено зайти сразу.
Молотова Ворошилов не любил. Конечно, последнее необходимо рассматривать с учетом той психологической обстановки, которая определяла сложившиеся еще в довоенные годы взаимоотношения между членами Политбюро. Они хорошо знали об участи тех, чьи кости безымянно лежали в земле, и одним из главных, определяющих их поведение факторов был страх за собственную судьбу. А зависела она от того уровня преданности вождю, который определял он сам, по ему одному ведомым критериям. Поэтому тем, кто окружал Сталина, приходилось опасно лавировать во взаимоотношениях и с ним, и с теми, кто его окружал, чтобы влияние на вождя одного, если только можно говорить о влиянии на него кого бы то ни было, не вышло бы боком для другого, то есть для тебя лично.
Ворошилов хорошо знал, что Сталин в значительной мере доверяет Молотову проводить его внешнеполитическую линию. Конечно, Вячеслав Михайлович никогда не бывал уполномочен на дипломатические комбинации стратегического характера, тут он неукоснительно следовал железным установкам вождя. Но в пределах допустимого позволял себе некие импровизации и почти никогда не ошибался, ибо прекрасно знал, чего хочет Сталин.
Сейчас Молотов приветливо улыбнулся Ворошилову и даже привстал, вежливо наклонив голову, оставаясь тем не менее; на месте.
Зато Сталин, едва маршал появился в дверях, развел руки и двинулся навстречу, играя одну из своих коронных ролей — роль радушного хозяина и старшего брата, искренне заботящегося о младшем.
— Ай-ай-ай, — укоризненно сказал Сталин, пожимая Ворошилову руку. — Совсем ты отбился от рук, товарищ Ворошилов. А еще народный маршал, прославленный полководец… Немцам позволяешь за собой охотиться. Преступно ведешь себя на фронте, под пули лезешь. Легкомысленно поступаешь, дорогой Климент Ефремович, нехорошо! Мы все очень нуждаемся в тебе, твоем опыте, а ты даешь вывести себя из строя. Что у тебя с рукой?
— Да ничего особенного, товарищ Сталин, — растроганно произнес Ворошилов, давно постигший правила игры. — Локоть слегка царапнуло, — продолжал он, искоса глянув на Молотова.
Народный комиссар иностранных дел казенно улыбался, склонив голову к правому плечу, поблескивая стеклышками пенсне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
…Приехавшие Клыков и Мерецков от обеда отказались, сытно, видать, накормили их кавалеристы, а чаю выпить Кирилл Афанасьевич не отказался. Едва принялись чаевничать, появился начальник штаба и стал подавать комдиву таинственные знаки.
— Ты чего там кривляешься, будто клоун какой? — спросил вдруг Клыков, который будто бы и не смотрел в сторону начштаба.
— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к командиру дивизии? — подал тот голос, и Мерецков кивнул.
— Доставлен «язык», товарищ полковник! Даже два…
— Ого! — оживился выглядевший уставшим и подавленным Мерецков. — Вот хорошо, удружили антюфеевцы.
— Веди! — распорядился командарм.
«Языки» были громадного роста, в землянке стояли согнувшись. Привели же их двое красноармейцев, маленьких, не достававших головами до плеч захваченных ими в плен немцев.
Один из гитлеровцев держал в руках пулемет, у другого были две коробки с лентами, снаряженными патронами.
— Откуда они? — спросил Мерецков.
Помощник начштаба сообщил: ефрейтор Ганс Шмундт и рядовой Рудольф Кашке, пулеметный расчет из Баварского стрелкового корпуса, прибыли из рейха неделю назад.
— Что же это они у вас с оружием в руках? — спросил Клыков, обращаясь к героям дня.
Один из них был человеком уже пожилым, лет под пятьдесят, вислые усы, глаза зеленые, с хитринкой.
— А мы, стало быть, затворчик-то того, — заговорил боец. — У Ванятки он в кармане…
— У какого Ванятки? — вмешался Антюфеев.
Не помнил он этого красноармейца, видно, прибыл недавно.
— У сынка моего, — кивнул на стоявшего рядом парня. — Семейно мы, товарищи командиры, воюем…
— По моему, значит, примеру, — заметил Мерецков. — Вот у меня и жена, и сын на фронте.
— С женами по простому нашему званию не полагается, — вздохнул боец. — Да и то сказать: кто в колхозе хлеб ростить будет? А с Ванькой я сам напросился. Меня было в обоз… Нет, говорю, несогласный… Уважили.
— Да как же вы с такими бугаями справились? — не переставал восхищенно дивиться Клыков.
— Оченно просто, товарищ командир, не вижу, прошу извинить, вашего звания из-за тужурки. Ползем мы, значит, с Иваном к ихним порядкам, в разведку уговорились. Глядим сквозь кусты: эти двое по тропинке шасть и шасть. Один, вот этот, машинку несет, а второй — два чемодана. — Он дотронулся до коробок с патронами. — Подошли они к нашему кусту, тут я и выскочил. Штыком на них, а сам кричу по-немецкому…
Тут он втянул в себя воздух, выгнул грудь колесом, выкатил глаза и заорал что есть силы:
— Хинда хох!
Баварцы вздрогнули и вытянулись, стукнув головами о накат землянки.
Все так и покатились от хохота. Вытирая слезы, комфронта спросил:
— Ну и что они?
— А ничего… Вот этот машинку на снег опустил и руки до верху. А второй чемоданы побросал и тоже команду мою сполнил. Тогда говорю: забирайте железки и шагом марш до штаба. Так и привел.
Клыков не выдержал, бросился к бойцу, обнял его крепко, от пола оторвал.
— Какой же ты молодец! — сказал командарм. — Возьми вот часы на память… К награде тебя и сына комдив представит. А я… Бабу твою сюда доставить не могу, а отпуск дать право имею. Съезди домой на побывку, солдат. Спасибо тебе!
…Рядовой Семен Ячменев, а это был он, в отпуск отбыть не успел. Его убили 19 марта 1942 года, в тот день, когда немцы первый раз закрыли коридор у Мясного Бора. Иван пережил отца на три месяца и сложил голову у деревни Теремец Курляндский. На отца мать получила похоронку, а сын ее до сих пор считается без вести пропавшим…
4
Генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов направлялся к новому месту службы. Еще вчера он командовал 20-й армией, которая в декабре 1941 года вела наступление на правом фланге Западного фронта, освободила Волоколамск, Шаховскую, Солнечногорск и отбросила врага от Москвы на двести верст.
После окончания операции командарм Власов получил очередное генеральское звание, был награжден орденом Ленина, его портрет вместе с фотографиями комфронта Жукова и других командармов был опубликован в газете «Правда». Теперь он, удостоившийся хвалебного очерка в центральной печати — его написал сам Илья Эренбург, — получил более высокое назначение и летел на штабном «дугласе» в Малую Вишеру, где по личному указанию Сталина должен был стать правой рукою Мерецкова, его заместителем.
Вместе с Власовым спешили на Волховский фронт член Государственного Комитета Обороны и секретарь ЦК ВКП(б) Маленков, представитель Ставки ВГК Ворошилов и командующий ВВС Новиков. Они знали о пристрастном отношении Верховного к этому так уверенно взлетевшему к вершинам военного руководства генералу и держались с ним, как с равным, хотя их собственное положение было куда более высоким, чем у этого долговязого человека, подчеркнуто скромного, но умеющего сохранять в присутствии вышестоящих начальников чувство собственного достоинства.
Одет был Власов в длинную кавалерийскую шинель, сшитую на заказ из желто-зеленого английского сукна. Портупеи генерал не носил, поэтому вид у него, несмотря на три звездочки в петлицах, был скорее штатский. Андрей Андреевич напоминал школьного учителя, и этому впечатлению весьма способствовали большие очки в роговой оправе: у него была сильная близорукость. За толстыми стеклами почти невозможно было рассмотреть его несколько тусклые, но выразительные глаза, внимательно и цепко глядящие на окружающий мир.
Рано утром «дуглас» взлетел с подмосковного аэродрома и в сопровождении истребителей взял курс на северо-восток, чтобы, отдалившись от линии фронта, до которой было не так уж и далеко, выйти потом на Малую Вишеру с нашей, более безопасной стороны.
Известно было, что штаб Волховского фронта всерьез беспокоит фашистская авиация. Поэтому туда и летел главный летчик РККА Новиков. Ставка поручила Александру Александровичу разобраться в действиях волховской авиации. Но сам Новиков, еще недавно воевавший в ленинградском небе, хорошо понимал: фронту нужны самолеты, а не ревизоры в больших чинах. На Власова, сидевшего рядом с маршалом, это место предложил ему Ворошилов, командующий ВВС поглядывал уважительно и с некоторым любопытством. Последнее объяснялось тем, что Новикова интересовала психология людей, побывавших в окружении. Он знал, что генерал Власов командовал в начале войны моторизованным корпусом и отходил с ним к Киеву, ведя арьергардные бои. После сентябрьской катастрофы под Киевом, когда из-за промедления с приказом Ставки об оставлении города, по сути, все армии фронта вместе со штабом Кирпоноса оказались в окружении, Власов после месяца блужданий по тылам противника сумел выйти к своим, сохранив при этом партийный билет. А данное обстоятельство всегда было решающим при определении дальнейшей судьбы командира.
Наслышан был Новиков и про боевые действия 20-й армии, которой командовал в Московской битве этот окруженец. Ему хотелось расспросить Андрея Андреевича о характере взаимодействия армии с авиацией в декабре сорок первого, но делать это до того, как нарушит молчание маршал или секретарь Центрального Комитета, Александр Александрович считал несубординационным, бестактным.
Маленков и Ворошилов не произнесли пока ни слова. Безмолвствовал и генерал Власов. Он сидел у окна и бесстрастно смотрел, как обходят время от времени «дуглас» истребители сопровождения. Изредка поглядывал за борт и Климент Ефремович. Вот ему показалось, что истребитель прошел слишком близко, и Ворошилов проворчал:
— Озорничают твои летуны, генерал. Чего доброго, вмажут по крылу — костей наших не соберут. Как тогда по «Максиму Горькому».
Все четверо вспомнили трагедию тридцатых годов, когда летчик, выделывавший вокруг самолета-гиганта фигуры высшего пилотажа, не рассчитал и столкнулся в воздухе с уникальной восьмимоторной машиной. Тогда погибла большая группа авиационных специалистов. С семьями они были поощрены за отличный труд этим парадным полетом.
Холодком давней уже смерти повеяло в салоне самолета.
Ворошилов почувствовал себя неуютно — нарушил традицию: в доме повешенного не говорят о веревке, а в воздухе не принято вспоминать о катастрофах. Чтобы переменить тему, он повернулся к Власову и спросил:
— Успели познакомиться с условиями боевых действий у волховчан, генерал?
И, не дожидаясь ответа на вопрос, досадливо подумал, что снова летит к Мерецкову с пустыми руками. Обещанная общевойсковая армия из резерва Ставки, о которой давно шла речь, никак не вытанцовывалась. Сейчас все наличные силы по приказу вождя бросались на проведение операций, имеющих целью вышвырнуть гитлеровцев из Крыма, окружить и уничтожить их и на харьковском выступе, с тем чтобы освободить в дальнейшем Донбасс. Волховчанам же, от которых требовали тем не менее развития наступательных операций, не оставалось ничего другого, как изыскивать боевые ресурсы по собственным сусекам.
…Ворошилов сразу же вспомнил, как принял его недавно Верховный по возвращении в Москву с Волховского фронта. Получив санкцию на визит к вождю, он появился в приемной и вопросительно взглянул на невозмутимого, воплощающего собой саму бесстрастность Поскребышева.
— Говорит с товарищем Молотовым, — сообщил Поскребышев. — Но вам велено зайти сразу.
Молотова Ворошилов не любил. Конечно, последнее необходимо рассматривать с учетом той психологической обстановки, которая определяла сложившиеся еще в довоенные годы взаимоотношения между членами Политбюро. Они хорошо знали об участи тех, чьи кости безымянно лежали в земле, и одним из главных, определяющих их поведение факторов был страх за собственную судьбу. А зависела она от того уровня преданности вождю, который определял он сам, по ему одному ведомым критериям. Поэтому тем, кто окружал Сталина, приходилось опасно лавировать во взаимоотношениях и с ним, и с теми, кто его окружал, чтобы влияние на вождя одного, если только можно говорить о влиянии на него кого бы то ни было, не вышло бы боком для другого, то есть для тебя лично.
Ворошилов хорошо знал, что Сталин в значительной мере доверяет Молотову проводить его внешнеполитическую линию. Конечно, Вячеслав Михайлович никогда не бывал уполномочен на дипломатические комбинации стратегического характера, тут он неукоснительно следовал железным установкам вождя. Но в пределах допустимого позволял себе некие импровизации и почти никогда не ошибался, ибо прекрасно знал, чего хочет Сталин.
Сейчас Молотов приветливо улыбнулся Ворошилову и даже привстал, вежливо наклонив голову, оставаясь тем не менее; на месте.
Зато Сталин, едва маршал появился в дверях, развел руки и двинулся навстречу, играя одну из своих коронных ролей — роль радушного хозяина и старшего брата, искренне заботящегося о младшем.
— Ай-ай-ай, — укоризненно сказал Сталин, пожимая Ворошилову руку. — Совсем ты отбился от рук, товарищ Ворошилов. А еще народный маршал, прославленный полководец… Немцам позволяешь за собой охотиться. Преступно ведешь себя на фронте, под пули лезешь. Легкомысленно поступаешь, дорогой Климент Ефремович, нехорошо! Мы все очень нуждаемся в тебе, твоем опыте, а ты даешь вывести себя из строя. Что у тебя с рукой?
— Да ничего особенного, товарищ Сталин, — растроганно произнес Ворошилов, давно постигший правила игры. — Локоть слегка царапнуло, — продолжал он, искоса глянув на Молотова.
Народный комиссар иностранных дел казенно улыбался, склонив голову к правому плечу, поблескивая стеклышками пенсне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138