— Ганс Фаллада, Герхарт Гауптман, Бернхарт Келлерман, — со вкусом произнес фамилии известных писателей доктор Ширрваген. — Титаны немецкой литературы! Представьте себе, Пикерт: расовый паспорт Фаллады прослеживает его чистую родословную с семнадцатого века. Иначе б его не приняли в нашу Палату. А писателям-евреям пришлось уйти… Их бытие немыслимо в нашем рейхе! Вы помните, как наш рейхсминистр пропаганды в одной из речей охарактеризовал обобщенный тип еврея? Сейчас я вам это прочту, Пикерт… У меня записано в блокноте. Вот, послушайте: «Враг мира, разрушитель культуры, паразит среди народов, сын хаоса, средоточие зла, фермент разложения, демон, несущий в себе начало упадка человечества». Что вы скажете на это?
Руди Пикерт пожал плечами.
— Я христианин, доктор Ширрваген, — ответил он.
Они находились в блиндаже, который командование выделило Ширрвагену для работы. Последний предложил расположиться здесь и бывшему студенту. Разговаривать тут было удобно, писатель и солдат не заметили, как пролетело время, и часы доктора показывали третий час ночи.
— Пора ложиться спать, — сказал доктор Ширрваген. — Как говорится, у утреннего часа золото во рту.
10
Выдалась у Марьяны небольшая передышка.
— Разрешите сходить в деревню, — попросилась она у командира медсанбата. — Может быть, съестного раздобуду. Страх один на раненых смотреть, оголодали вовсе. И санитары движутся шатаясь, вроде хмельные…
— Окстись, девка, — простецки ответил Марьяне Ососков и вяло отмахнулся, от недоедания тоже ослаб, экономил силы. — Какая еда в деревне?! Аль не видишь, как ребятишек, беженцев подкармливаем? Да и на себя посмотри: на кого стала похожа. Кожа да кости…
— Были бы кости, товарищ командир, а мясо нарастет, — отшутилась Марьяна. — Нам, женщинам, полегче голодуху выносить, мужики скорее сдаются… Я больше на огороды надеюсь. Может быть, там и взошло чего.
— Ты забыла, где находишься, старшина, — вздохнул комбат. — Новгородчина ведь, почти что север… Что тут вырастет в середине мая?
— На щавель надеюсь, он раньше прорастает, пощиплю где придется. Вдруг заячьей капусты наберу или кислицы?
— Тогда иди, — разрешил Ососков. — Коль всю энергию не сработала еще — действуй.
Деревня, куда направилась Марьяна, была недалеко. По прежним временам за полчаса бы дошла. А тут от слабости ноги дрожат. Хотела подсесть в попутную машину, но та мучительно, с великой натугой одолевала колдобины и залитые водой ямы. Она поняла, что на своих двоих все же быстрее доберется.
Поселение было хуторского типа — одна улица вдоль дороги, за домами, на берегу речки, лежали огороды. Сохранилось здесь целыми домов пять, добротные пятистенки или крестовики с большими окнами, украшенными резными наличниками. В домах расположился полевой госпиталь, забиты ранеными были и подворные постройки. Стояли палатки, такие, как у них в медсанбате, и во дворах, в затынной части усадеб. Остальные хаты были разрушены, выглядели страшно. Стены вывалены разрывами бомб и снарядов, домашний скарб разметало по сторонам, все обезображено и бесстыдно обнажено. Сохранившиеся изгороди палисадников, в которых кустилась черемуха и сирень, только подчеркивали мерзость запустения, которое неотступно, неотвратимо надвигалось на бывшие человеческие жилища.
Повсюду стояли заполненные коричневой водой огромные воронки. В них плавали разбухшие трупы лошадей — прибежища зеленых мух, слетавшихся к обильной падали. На местах, где посуше, хоронили в братских могилах умерших от ран. Погибших в бою здесь не было, этих зарывали у переднего края.
Марьяна свернула к одному из таких свежих холмиков, под которым, судя по записям на фанерной дощечке, прибитой к колышку, лежало до трех десятков несчастных. Фамилии их нанесли химическим карандашом, но весенние ливни превратили трагический мартиролог в размытое, с потеками, пятно. Она попыталась прочесть фамилии, но кроме отдельных слогов и букв разобрать ничего не сумела.
Здесь, на сухом приподнятом месте, густо росла, стелилась зеленым ковром заячья капуста, мелкие трилистники сплошь закрывали землю между могилами. Мелькнула у Марьяны мысль раскрыть прихваченный вещмешок, набить его скорее живительной травой, но подумала, что нехорошо так будет. Понимала: предрассудки, а рвать траву над захоронением не смогла.
Обойдя развалины одного из домов, Марьяна вышла к огородам и прошлась по обнажившимся из-под снега, порою уже просохшим грядкам, которых не коснулась весной рука человека, и потому безжизненных, даже не разрыхленных. Грядки были пустыми, командир оказался прав, искать здесь что-либо напрасно. Но возле изгороди она увидела бледные листки щавеля. Отщипав побеги, Марьяна спустилась к реке и нашла поляну, заросшую желтыми цветками, что первыми появляются после зимы.
Ей вспомнилось, что из таких же одуванчиков варят варенье. Но вот как это делается, Марьяна не знала. «Это же не одуванчики, — одернула она разыгравшееся воображение, и тут возникла перед глазами глиняная миска с гречневой кашей, залитой горячим, дымящимся молоком и такой аппетитной пенкой. — Это другие цветы… Одуванчики будут позднее».
Она сорвала несколько цветков и спрятала их в кармашек гимнастерки, покажет доктору Сидорову, тот сказывал, что ботаником был еще до того, как в медицину подался. Серьезный такой военврач, хотя и молодой еще, на место погибшего Саши Свиридова прибыл.
«Наверное, от голода память стала плохая, — вяло думала Марьяна, собирая заячью капусту и щавель на огороде третьей или четвертой по счету избы. — Никак не вспомню название цветка. Знаю, что двойное какое-то название… И больше ничего на ум не приходит. Конечно же, это еще от того, что соли давно у нас нет. А что говорит медицина про обессоливание организма?»
Тут и огород кончился, и щавеля больше не было, хотя мешок она заполнила едва наполовину. Вышла к целому дому, во дворе — сарай, правда, без крыши.
Здесь было полно раненых и, судя по всему, только что привезли еще партию. Во дворе громко спорили два военных врача: один молодой еще, высокий и симпатичный, в сапогах со шпорами, а второй маленький, с рыхлым, а может быть, опухшим от голода лицом, с красными от бессонницы глазами.
— Какой кретин отдал такое распоряжение? — кричал, срывая голос, опухший, и Марьяна поняла вскоре, что это начальник полевого передвижного госпиталя. — Как можно передавать раненых мне, сидящему в болоте, из части, уходящей в тыл?
— Вы, пожалуйста, без намеков, — спокойно объяснил ему врач со шпорами и предостерегающе повел взглядом вокруг. Марьяну они пока не замечали, а раненые на носилках, установленных во дворе, маялись собственными болячками. — Команду мы получили из санупра фронта. Корпус выходит на переформирование к Мясному Бору. Транспорта у нас нет, легкораненых берем с собой, долечим по дороге. А вот лежачих…
— Сбагриваете мне? А чем кормить? Опять же медикаменты… А потом что с ними будет, если не дай бог…
Начальник госпиталя не договорил и теперь, в свою очередь, беспокойно оглянулся по сторонам: не слышит ли кто паникерские рассуждения. И тут вдруг увидел Марьяну.
— Почему не на рабочем месте? — строго спросил он. — Марш к раненым! Откуда мешок? Фамилия? — И не дав Марьяне ответить, сестра несколько растерялась от выпаленных разом слов, добавил: — А почему я вас прежде не видел?
Марвяна доложила, кто она и откуда. И собралась уже уходить, когда высокий, со шпорами на сапогах, сказал ей: задержитесь, старшина, имею к вам отдельный интерес.
Врачи поспорили немного, и стало Марьяне понятно, что тот, кто в этом дворе хозяин, начальник хирургического передвижного полевого госпиталя. А второй из кавалеристов, уходящих на Большую землю, начальник медсанэскадрона.
— Сдавайте ранбольных, — устало махнул начальник госпиталя.
И пошел со двора, на ходу потирая опухшую щеку.
А врач из конников отдал команду выскочившему из-за угла избы молодцеватому парню в кубанке и, конечно же, со шпорами на сапогах, а сам подошел к Марьяне.
— Значит, вы из Сорок шестой, сестрица? — ласково улыбаясь, сказал он. — Правильно я вас расслышал?
— Слух у вас отменный, товарищ военврач второго ранга, — улыбнулась в ответ Марьяна. — Могу я быть свободной? Меня в медсанбате, поди, хватились…
— И я о том же, старшина, — посерьезнел доктор. — Ах да, надо себя назвать… Михаил Мокров, командир медсанэскадрона. Про конников-гусевцев слыхали?
— А кто про них не слыхал… Говорят, немецким танкам стволы у пушек саблями отсекали. Верно?
Мокров рассмеялся:
— До этого не доходило, но похожее случалось. Есть у вас в санбате Сидоров, военврач?
— А как же! Анатолий Никитич…
— Вот елки-палки! Это же мой однокашник! Повидаться бы… Случайно узнал, что он у вас. Не успею, наверное. А жалко… Он посмотрел на часы.
— Да мы ведь рядом стоим, — сказала Марьяна.
Очень ей хотелось, чтоб повидались друзья. Она хорошо знала цену таким встречам. И Мокров понравился Марьяне. «На Олега чем-то похож», — подумала она. Все мужчины, которые гляделись ей, напоминали Марьяне Олега.
— За два часа успеем? — спросил Мокров.
— Свободно, — ответила молодая женщина.
— Тогда пойдем, дорогу покажешь.
Марьяна шагнула вперед, и вдруг ее так шатнуло, что она повалилась на руки военврачу.
— Голодная небось, — утвердительно спросил подхвативший ее Мокров.
Старшина медицинской службы высвободилась из рук доктора и виновато кивнула.
— Расклеилась немножко, — слабым голосом, приходя в себя от короткого голодного обморока, объяснила она.
— На вот, погрызи. — Мокров протянул ей большущий, с ладонь величиной, сухарь. — А то ведь и не дойдешь до родного дома. Зубы острые? Цингой не повредила?
— Что вы! — оживилась при виде сухаря Марьяна, откуда и силы взялись. — Мы ведь хвойный отвар регулярно пьем, тем и сами спасаемся, и ранбольных вызволяем.
— Матерят они вас, поди, — усмехнулся Мокров.
— Не без того, — согласилась Марьяна. — А что поделаешь? Терпи… Они ругаются, а мы ласково: еще кружечку, миленький. Военврач с интересом посмотрел на Марьяну. Они выбрались уже на обходную дорогу, по деревне сейчас не ездили, улица ее была завалена обломками разрушенных домов, изрыта огромными воронками от крупнокалиберных бомб.
— С толковой сестрицей служит мой однокашник, — заметил врач-кавалерист. — Жаль, что следуем в пешем порядке, лошадей вам на прокорм оставили.
— И что бы тогда было? — усмехнулась Марьяна.
— Через седло б перекинул и в эскадрон… За такую сестру милосердия ничего б не пожалел. В хирургическом взводе небось?
— Шоковая я, товарищ военврач.
— Ого, — с уважением глянул Мокров. — Тем более… Может быть, добровольно перейдешь?
— Не в нашей это воле, доктор, — уже по-домашнему ответила Марьяна. Спутник нравился ей все больше, не чета их толковому, но вовсе не такому душевному Ососкову. И манеры у последнего не те, мужиковатый у них командир. А этот… Сразу видно — кавалерист. Лихой гусар, если по-старому считать, о чем Марьяна знала из книг писателей прошлого века.
А гусар Мокров промолчал, соглашаясь, покачал головой и вздохнул. По дороге, прежде пустынной, двигались машины, покрытые брезентом, вперемежку с тягачами, которые тащили за собой небольшие пушки. Это уходили из мешка противотанкисты.
Вот и дивизион Дружинина. Сейчас тягачи с сорокапятками двигались мимо остановившихся на обочине Марьяны и Мокрова. Младший политрук увидел их, велел водителю притормозить и пригласил их к себе в кабину.
— Такси подано! — галантно сообщил он и жестом предложил Марьяне садиться.
«Где-то я видел эту сестричку», — подумал Дружинин, давая знак водителю трогать. Проехали вместе недолго, Анатолий так и не успел припомнить, где встречался с медсестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138