Были у Кружилина и лошади, десятка два сумел его старшина роты Влас Иванович Дорошенко добыть разными путями, о путях этих Олег не спрашивал. Верхом перемещались те, кто был выслан вперед, имелись кони у связных и взводных командиров. Доброго жеребца по кличке Холуй нашел Влас Иванович и для комроты. Да трое санок-одиночек имелось в хозяйстве. На двух установили «максимы», а третьи передали военфельдшеру Дроздову. Тут тоже было отличие: на обычную роту полагался рядовой санинструктор, а Кружилину определили лейтенанта медицинской службы.
Рота шла по рокадной дороге, она соединяла тот пучок зимников, который, сузившись у Мясного Бора и одолев горловину порыва, расходился затем в сторону нескольких населенных пунктов. Дороги эти накатывались прямо по снегу, и не надо было обладать особым воображением, чтобы представить себе, какими станут эти пути через две-три недели.
Думал об этом и Олег Кружилин, но гнал тревожные мысли, резонно полагая, что высшее командование знакомо с извечным правилом: после зимы наступает весна, а за нею катится лето. Вообще-то командир роты нередко задавался вопросами, не входившими в круг его прямых обязанностей. Но сомнениями ни с кем не делился. Когда же становилось невмоготу от несоответствия того, что говорилось в обозримом прошлом и происходило на самом деле, а ответов на главный вопрос нынешнего бытия — почему немцы хозяйничают в Новгороде и едва не захватили Ленинград — Кружилин не находил, Олег начинал думать о Марьяне.
Он сумел передать ей три записочки с оказией и от нее получил два письма. Это, конечно, хорошо, но вот встретиться бы… Но рассчитывать на такое пока не приходилось — беспокойную службу удружил Олегу майор госбезопасности Шашков. Правда, он обещал дать им вскорости трехдневный отдых: ведь роте надо помыться, обстираться, а то в лесах люди совсем запаршивели.
Навстречу прошла батарея гаубиц, впряженных в вездеходы, на время они отравили чистый воздух морозного утра. Метель стихла еще вечером, и день обещал быть солнечным. Старший лейтенант с тревогой посмотрел на ясное небо. Лес вокруг становился редким, и в случае налета укрыться роте почти негде.
«Надо накормить людей горячим, — подумал Олег. — Светло, костры жечь можно… И пусть подремлют часок, пока тихо».
— Привал! — приказал Кружилин.
…Он сидел на поваленном дереве, у развилки двух зимних дорог, сидел спиною к перекрестку и пил фруктовый чай, его прислали с подарками из Средней Азии. Вкусом сладкая жидкость, ординарец не пожалел для комроты сахара, напоминала компот, который готовила мама. Олежка любил его пить горячим, обжигаясь, глотая размякшие сухофрукты…
Командир роты расслабился и, наверное, задремал. Во всяком случае, не услышал шагов за спиной. Но когда мягкая ладошка вдруг закрыла ему глаза, он сразу понял, что это Марьяна.
12
В свободное от государственных забот время Гитлер любил просматривать секретные досье. Многочисленными равными службами рейха они были заведены на всех его ближайших помощников и тех государственных деятелей, с которыми фюреру приходилось так или иначе общаться. Велось и объемистое «Дело Сталина», в которое по крупице вносились разнообразные сведения — от подлинных документов до сомнительных анекдотов. Его пополняли и ведомство адмирала Канариса, и заграничная разведка РСХА, и секретная служба министерства иностранных дел.
Гитлер полагал, и не без оснований, что доскональное знание сильных и слабых сторон бывшего союзника, а теперь главного противника, осмысление таких подробностей его невиданного возвышения в государстве, о которых не знала широкая публика, изучение механизма безмерного усиления личной власти советского вождя помогут ему, фюреру германского народа, успешнее и с меньшими потерями совладать с врагом номер один.
Дотошное знакомство с жизнеописанием Сталина пробуждало в Адольфе Гитлере двойственные чувства. С одной стороны, его самосознание тешило некое сходство определенных психологических пружин, действие которых заставляло двух таких разных людей совершать одинаковые поступки. С другой — Гитлера, склонного к мистике и ведовству, раздражало и порой» даже пугало буквальное совпадение жизненных установок, которые предлагала им судьба. Ну вроде, скажем, такого факта, что оба они сыновья сапожников. Кроме того, у того и другого были равные основания сомневаться в фактическом отцовстве скромных родителей, и воображение, отягощенное вполне естественным и понятным комплексом неполноценности, рождало головокружительные версии, благо у них всегда был на памяти пример сына плотника из Назарета.
…Вчера Гитлер покинул штаб-квартиру близ Растенбурга в Восточной Пруссии, откуда с начала войны управлял действиями вермахта на восточном фронте, и в тот же день прибыл в Берлин. Накануне отъезда он принял Гальдера, который сообщил, что погода на волховском участке наладилась, и Кюхлер начинает операцию по окружению группировки генерала Клыкова.
— Отбиты атаки противника к югу от Донца, — продолжал начальник генерального штаба. — А вот в полосе группы армий «Центр» разразилась небывалая метель, все боевые действия прекращены. Правда, по северному флангу девятой армии русские успели нанести несколько сильных ударов.
— Похоже, они всерьез приняли нашу дезинформацию об операции «Кремль», — усмехнулся Гитлер.
— Это так, — подтвердил Гальдер. — По сведениям разведки, противник поверил в то, что мы собираемся возобновить новое наступление на Москву, и выставил нам на пути значительную часть своих резервов. Теперь меня беспокоит ладожский участок, — продолжал Гальдер. — Армия генерала Федюнинского продолжает продвигаться на Любань.
Гитлер нахмурился. Он вспомнил вдруг поездку в этот заваленный снегом городок, неприятное общество Франко, перед которым надо было играть роль любезного хозяина.
— Что вы намерены предпринять? — спросил фюрер.
— Готовим контрудар в районе Погостья. Между двумя армиями русских нет координации действий, они подчинены разным фронтам и наступают на Любань в разное время, как бы по очереди. Это дает нам возможность маневрировать резервами.
— Так и поступайте впредь, Гальдер. Удачный маневр на войне сродни вдохновению, вдруг посетившему художника…
Весь следующий день, 16 марта, Гитлер провел в Берлине, довольно долго разговаривал с гауляйтером столицы рейха доктором Геббельсом наедине, обкатывал на верном соратнике идею нового закона, который должен был принять рейхстаг. Речь шла об официальной передаче Гитлеру, руководителю народа, верховному главнокомандующему вооруженными силами, главе государства и вождю партии, ничем не ограниченных прав.
Настроение у фюрера было приподнятое. Вчера он заявил в кругу тех, кто помогал ему управлять тысячелетней империей, что нынешним летом русская армия будет уничтожена. Сегодня ему сообщили, что наступление противника в районе Керчи и на остальных участках фронта группы армий «Юг» выдохлось… На западном направлении обстановка стабилизировалась, а в районе Погостья русские отброшены. Наступление же против попавшей в мешок 2-й ударной армии развивается успешно. Еще немного — и ловушка захлопнется.
Порадовало Гитлера и сообщение о том, что испытание нового химического отравляющего вещества «Трилон» прошло успешно.
«Если до лета русские не поднимут руки, я задушу этот проклятый город газами», — с ненавистью подумал он о Ленинграде, пожалев, что не может сделать это уже сейчас. Специалисты доказали фюреру: химическое оружие куда эффективнее работает в летнее время.
На вечер он пригласил поужинать в неофициальной обстановке доктора Геббельса с супругой и еще нескольких видных представителей партии и армии. Но рейхсминистра пропаганды Гитлер просил прийти пораньше, хотел согласовать с ним очередное обращение к армии и народу. Когда Геббельс вошел к фюреру, тот сидел на диване, у освещенного торшером столика орехового дерева, просматривал тонкую папку с документами.
— Садись, Йозеф, — дружеским тоном предложил Гитлер. — Я хотел обсудить с тобой тему выступления, но Борман занял мое время этим неожиданным материалом. Не знаю, право, не знаю, как и отнестись к нему.
Фюрер полистал подшитые листки, закрыл папку и отодвинул ее.
Геббельс понял, что его не приглашают ознакомиться с содержимым, и выжидательно молчал.
— Эти документы говорят о том, что Сталина не было в Москве во время этого парада на Красной площади, вокруг которого они подняли такой шум, — пояснил Гитлер.
— Я знал об этом, — спокойно ответил Геббельс. — И говорил вам, мой фюрер, когда мы смотрели этот так плохо смонтированный хроникальный фильм, где войска идут в сплошной метели, а Сталин выступает в то же самое время при ясной погоде.
— Фильм — это пустяки, — отмахнулся Гитлер. — Твои кинооператоры, Йозеф, могут проделывать и не такие фокусы. Здесь вот, — постучал костяшками пальцев по папке, — Борман представил мне доказательства. Если это, разумеется, не фальшивка… Речь идет о том, какие шаги предпринял Сталин, чтобы никто не узнал о его трусливом бегстве из Москвы.
Глаза у Геббельса загорелись. Он вскочил и взмахнул руками.
— Так это же сенсация, мой фюрер! Пропагандистская бомба! Значит, не было его на параде, не читал Сталин и юбилейный доклад… Потому-то и не появилось о последнем событии ни одной фотографии в советских газетах! Так-так-так… Все становится понятным. Дайте мне эти документы, мой фюрер, и завтра же об» этой уловке узнает весь мир! Мы пригвоздим…
Геббельс весь подался вперед и, припадая на укороченную ногу, сделал два судорожных шага к столику, где лежала такая страшная папка. Протянутая рука его дрожала…
— Нет, — резко и решительно ответил Гитлер и потянул документы к себе. — Я хочу сам разобраться… Сам!
Геббельс вздрогнул от хлесткого, как выстрел, «Нет!» фюрера, попятился, обессиленно опустился на диван, пожал плечами. В глазах его застыло недоумение.
— Оставим это, — вяло помахал рукою над столиком Гитлер.
Геббельсу вдруг показалось, что фюрер забыл, зачем он приглашал его. Еще сегодня такой оживленный, если не сказать взбудораженный, во время обсуждения законопроекта об исключительных правах вождя империи и народа, Гитлер выглядел подавленным, отсутствующий взгляд его блуждал. Фюрер сунул сложенные вместе ладони между колен и сидел так, ссутулившись, опустив подбородок на грудь, несколько минут. Геббельс не решался нарушить молчание, ждал, терзаясь в догадках о причинах такого состояния Гитлера.
Наконец Гитлер поднял голову, удивленно, как показалось рейхсминистру, посмотрел на злополучную папку, потом перевел взгляд на Геббельса, небрежно кивнул ему, будто ободряя, медленно поднял документы со стола и плоскостопо зашаркал к сейфу, который скрывался в стене, прикрытый натюрмортом одного из малых голландцев. Фюрер ценил их за правдоподобие и тесную связь с реальной прозой жизни.
Часть стены с картиной отвернулась, обнажая зев стального хранилища, и необыкновенный материал исчез в глубине.
У Геббельса мелькнула крамольная мысль: не узнать ли подробности у Мартина Бормана, подготовившего эти документы? Но ему тут же вспомнилось, каким тоном произнесено было короткое «нет», и рейхсминистр выбросил едва зародившееся намерение из головы… А Гитлер закрыл сейф и стоял у стены неподвижно. Наконец он быстро поворотился и пошел к привставшему Геббельсу, широко улыбаясь, глаза фюрера маниакально блестели, он протягивал гостю руку и быстро-быстро говорил, привычно загораясь, будто выступал на партийном митинге.
— Как хорошо, что ты пришел пораньше, Йозеф, мой старый товарищ по борьбе! Я знаю твой острый ум, блестящие способности идеолога нашей партии и фатерланда… Выступление перед народом мне хочется посвятить взаимоотношениям духа и рассудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138