Некоторые, как видно, сами дали деру. В «Гроссмэне» с дисциплинкой было похуже, чем в «Унисоле». Ор и визг стояли несусветные. Наверное, такие вот звуки можно услышать на перемене в школе для умственно отсталых — в тот момент, когда несчастных даунов лишают сладкого и ставят в угол. Здешние умственно-передовые детки умели, однако, орать не хуже. Даже настоящие разрывы больших бомб в таком шуме были бы практически не слышны.
— В случае попадания дыма в легкие, — еле-еле пробивался сквозь ор противопожарный голос, — вы должны немедленно обратиться к дежурному врачу за консультациями, которые можно получить на стенде номер…
Последнее, что я увидел перед тем, как свернуть с зеленого ковра главной аллеи, был злополучный стенд номер три. Возможно, в былые годы здесь и можно было добыть респиратор, огнетушитель или получить врачебную помощь. Но сегодня здесь висели всего лишь красное остроконечное ведро, багор и плакат с ценным советом:
«При пожаре звонить 01». Я искренне — насколько хватило сил на бегу — порадовался, что сейчас на ярмарке имеет место не пожар, а только почти безобидный теракт. Теракт без жертв. Разве что молодой писатель Жилин сейчас задохнется от быстрого бега.
Оставшиеся несколько метров до выхода я тащил Жилина просто волоком, и, как только мы выскользнули из павильона через запасной выход, я ослабил захват.
Молодой писатель со стоном сел прямо на землю. Увы, это оказалось не лучшим местом для отдыха: через мгновение из той же двери запасного выхода галопом выскочил обезумевший лысый Шатилов, крикнул: «Пардон, мадам! Оревуар!», перепрыгнул через Жилина — как при игре в чехарду — и скрылся в ближайших зарослях. Лысого беглеца никто не преследовал.
— Что… что это было? — голосом умирающего лебедя спросил Жилин.
— Не бойтесь, Саша, — постарался я утешить молодое дарование. — Это Шатилов. Он вообще нормальный, просто сейчас несколько не в себе… Слышали про «Конец света»? Авангардное такое издательство…
— Я не о том, — простонал Жилин. — Что это бабахнуло?
— Мина, — объяснил я. — Небольшое взрывное устройство. Изделие одного трудяги, которого приняли за свистопляса.
Из всех моих слов автор «Капитанской внучки», по-моему, осознал всего одно: «мина». И немедленно захотел упасть в обморок.
— Я бы не советовал здесь разлеживаться, — предупредил я молодое дарование. — Вдруг еще кто-нибудь отсюда выскочит…
Мои слова убедили Жилина. Он остался в сознании и даже смог довольно шустро подняться с земли, чтобы двинуться вслед за мной. На некоторых впечатлительных людей простенькая угроза действует не хуже допинга. Работай я не сыщиком, а спортивным тренером, я бы держал в резерве пару таких вот «дипломатов» со взрывчаткой. По примеру умного педагога Лукашина. Стайеров и спринтеров можно было бы пугать вплоть до мирового рекорда.
Минут через пятнадцать спортивной ходьбы мы вышли к трамвайной остановке, где уже было тихо-мирно. Шум и суматоха остались где-то позади и сбоку в окрестностях главного входа в павильон там, возможно, до сих пор ловили подозрительного лысого. Пока охрана ВВЦ догадается прочесать местность, еще два потенциальных террориста спокойно уедут на трамвае. Зайчики — в трамвайчике, жабы — на метро. Интересно, однако, было бы узнать про настоящего минера. Но он едва ли околачивается поблизости. Скорее всего в чемоданчике был химический взрыватель. «Дипломат» этот пристроили в бокс в то время, пока Жилин отвлекался на поимку похитителя куртки. Хотя жертвой почти наверняка должен был стать не Жилин, иначе чемоданчик бы подсунули раньше. Раз не Жилин, значит, кто-то другой? Глубокое умозаключение. Кандидатура Якова Семеновича на должность сегодняшнего покойника так и напрашивалась, но я не стал торопиться с выводами.
Господин Искандеров, например, был бы еще более подходящей кандидатурой на эту роль. Он ведь должен был прийти на пресс-конференцию, к назначенному часу. Тут бы его и… Хорошая гипотеза. Но тоже не последняя. Кто-то ведь уже спалил пустой офис издательства «Тетрис». Почему бы этому тетрисо-ненавистнику не пришла в голову идея подорвать заодно и бокс на ярмарке? Гулять — так гулять, стрелять — так стрелять. Хорошая гипотеза. Во всяком случае, не хуже всех остальных. Существует, значит, секта врагов «Тетриса», которая так и мечтает стереть недругов с лица земли. Такие, значит, кровожадные фанатики… А что, интересно! Возможно, господин Искандеров сумел бы мне кое-что прояснить. Только где бы его еще найти, Искандерова?..
Подошел трамвай, мы сели, и лишь тогда бедный молодой писатель вновь подал голос.
— Меня хотели убить, — полувопросительно-полуутвердительно объявил мне Жилин.
— Не исключено, — легко согласился я. — Но вы ведь сами этого хотели. Сами ведь говорили: скандал, взрыв возмущения… Вот вам и взрыв.
— Я ведь не ожидал, что все так серьезно, — выдавил несчастный молодой писатель.
— И напрасно не ожидали, — сурово осадил его я. — Пушкинисты — люди рисковые, руганью тут уж не ограничится. Когда посягают на их кумира, они наносят ответный удар. Знаете их девиз? «Пушкин — наше все».
Жилин потерянно кивнул.
— Вот за все и ответите, — посулил я, состроив мрачную гримасу. Мне уже было очевидно, что и здесь ниточка оборвана. Все, что Жилин знал, он мне рассказал. Надо бы отпустить юношу на все четыре стороны, предварительно наставив его на путь истинный.
— Что же мне делать? — жалобно произнес Жилин.
— Надо затаиться на месяц-другой, — сообщил я писателю, стараясь при этом, чтобы мрачная гримаса не уползла с моего лица. — Поживите где-нибудь в деревне, поближе к природе. А интервью с вами я, так и быть, делать не стану. Возьму грех на душу. Вы мне симпатичны, зачем вас подводить? Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал… Идет?
— Спасибо! — с чувством сказал бывший леденцовый Жилин и добавил шепотом:
— А что потом? А что потом?
Для приличия я немного повременил с ответом.
— Потом можете заняться творчеством, — наконец разрешил я. — Но только оригинальным. Не вздумайте больше писать продолжения. Помните, и у Толстого, и Достоевского, и у Мамина-Сибиряка есть свои фанаты.
— Даже у Мамина? — печально переспросил Жилин. Должно быть, у него только-только созрел замысел романа «Приваловские миллиарды».
— Вся классика под колпаком, — сурово сказал я, не давая юному дарованию никаких новых шансов. Я был готов уже выдумать на скорую руку пару примеров из журналистской практики. Допустим, рассказать о том, как автора книги «Дети Вронского» кинули под поезд. Однако мина в «дипломате» и без того стала для Жилина наилучшим аргументом.
— У меня есть одна оригинальная идея, — потупившись, призналось мне молодое дарование. — Такой роман о мышах-мутантах, в трех частях.
— Неплохо, — снисходительно одобрил я. — Однако тоже не увлекайтесь. Мыши запатентованы Диснеем. Смотрите, не нарушьте права его наследников. У них, говорят, неплохие связи с «Коза Ностра».
— А крысы не запатентованы? — деловито осведомился Жилин. Он потихоньку отходил от шока. Творческого человека только направь в нужное русло, а дальше талант сам найдет себе дорогу. Даже совсем махонький талантик.
— Крысы? — переспросил я. И тут трамвай остановился.
— Остановка "Метро «Ботанический сад», — объявил водитель. Я поспешил к выходу, Жилин — за мной. За моим ответом на свой вопрос.
— Так как же крысы? А? — не отставал он. — Я хотел бы знать…
— Крысы свободны, — бросил я через плечо. — Пользуйтесь.
На этих словах я выскочил из трамвая, оставив Жилина с будущим крысиным сюжетом наедине. Приятно, черт возьми, быть повивальной бабкой предстоящего шедевра. То есть, конечно, повивальным дедом. Вернее, по возрасту не таким уж дедом. Короче, повивальным дядей.
Я спустился по эскалатору, сел в вагон метро, чтобы доехать до «Китай-города», а там пересесть. Пользуясь малолюдством в вагоне, я сперва припрятал в карман очки. Потом, прикрывшись газетой, освободился от седого патлатого парика. Последней уликой был вызывающе синий пиджак. Я лениво снял его и, притворившись, будто собираюсь слегка почистить свою одежду, быстро вывернул его наизнанку и снова надел. Таким вот образом я окончательно ликвидировал остатки длинноволосого журналиста-хиппи, сунул футляр с битой в пеструю матерчатую сумку и полностью вернул Якову Семеновичу Штерну все права гражданства. Правда, ненадолго. Частным сыщиком я оставался только до «Пушкинской», где возле ближайшего телефона-автомата в подземном переходе я минут на пять сделался провинциальным литератором Штерном — таким самородком, уроженцем Борисоглебска или Бобруйска. В нашем деле к каждому информатору нужен индивидуальный подход. В гости к старику Новицкому мог и должен был идти любитель его поэзии, с Жилиным — беседовать по душам только пронырливый журналист. В случае с Ляховым и эти оба варианта не проходили. С тех пор как писатель Ю.В. Ляхов начал издавать альманах «Шинель», он не принимал никого, кроме самородков, да и тех — с большим скрипом. Слава Родин по каким-то своим каналам раздобыл мне номер его домашнего телефона, выдал минимум сведений и столкнул меня в бурное море импровизации. В бурный океан, как сказал бы многострадальный Новицкий. Трубку подняли после третьего гудка. — Квартира писателя Ляхова, — произнес недовольный голос.
— Юрия Владимировича можно? — робко спросил я, хотя и догадался, что беседую уже с самим писателем. Однако самородкам не рекомендуется проявлять излишнюю догадливость. Им надлежит быть наивными и трепетать перед Большим Мастером. — А по какому делу он вам нужен? — настороженно осведомился маэстро Ляхов, продолжая играть роль своего собственного секретаря. Эта простая уловка позволяла в любой момент сделать вид, будто самого писателя нет дома.
— Я — литератор, приехал из… Борисоглебска, — проникновенно изложил я свою легенду. — Привез рассказы для альманаха «Шинель»…
— Борисоглебск — это где такой? — бдительно поинтересовался Ляхов, по-прежнему не желающий пока открываться, что у телефона — именно Ляхов.
Я слегка запнулся. Выбрав себе наобум малую родину, я очень приблизительно знал, где она находится. Вроде в Воронежской области. Или в Саратовской. Или, может, вообще в Белоруссии? Пожалуй, нет: в Белоруссии, наверное, все-таки Бобруйск. География никогда не была моей любимой наукой.
— Это глухая провинция, — расплывчато ответил я. —Далеко от Москвы.
Сначала идти пешком километров тридцать пять, потом ехать на дрезине… Потом опять пешком и еще очень долго на поезде.
Образ ходока-самородка, приковылявшего в столицу за много тысяч верст персонально к Ляхову, просто обязан был разжалобить того. Не каждый ведь день к нему являются гости из такого чертова далека.
— Ну, если провинция… — нерешительно протянул издатель «Шинели», потихоньку начиная признаваться, что он и есть Ляхов. — Только заранее предупреждаю, объем нашего альманаха ограничен. Могу взять не больше двух рассказов…
— У меня как раз два! — радостно сообщил я, хотя у меня еще не было ни одного. Но рассказы в наше время — дело наживное. — Я, знаете, пишу очень медленно.
— А ваши рассказы в традициях русского реализма? — предпринял последнюю попытку Ляхов. —Учтите, мы модернизма не признаем.
— В традициях, в традициях, — успокоил я издателя «Шинели». — Я сам ничего, кроме классики, не признаю. Физически не переношу, честное слово.
Открою, ради смеха, какого-нибудь модерниста, две строчки прочитаю, и уже тошнит…
По-моему, я слегка переборщил, поскольку Ляхов на последних моих словах удивленно крякнул. Однако вслух удивляться не стал, признавая за мной право на провинциальную неиспорченность натуры.
— Ладно… — проговорил писатель после мучительной паузы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67