Генерал-полковник Сухарев тут же поднялся с места и что-то пошептал на ухо Главе Администрации. Я и охнуть не успел, как на сцене произошла умелая рокировка:
Президент в сопровождении начальника Службы ПБ и трех секьюрити из пяти отправился за кулисы, а его место занял седенький ГАП, который и продолжил церемонию раздачи слонов.
Разглядывая добрую полудюжину одних только Федоровых, гуськом поднимающихся на сцену за орденами и медалями, я запоздало подумал, что напрасно, черт возьми, замахивался на большое. В принципе меня бы даже устроило краткое общение и с левой рукой Президента, господином Батыровым. Несмотря на очевидные преимущества правой президентской руки, генерал-полковника Сухарева, штатский помощник, видимо, еще был на что-то способен. В условиях, когда рука руке вечно кажет фигу, мое письмецо, пожалуй, способно было весьма заинтересовать штатского Геннадия Викторовича и пробудить его от спячки…
«Нет, не все еще потеряно», — думал я, получая коробочку с орденом из рук ГАПа (самостоятельно прикалывать награду к лацкану Глава Администрации, очевидно, не имел права). И пока ГАП скороговоркой бормотал положенные слова, я то и дело посматривал в сторону одиноко сидящего Батырова. Официальная церемония была мной проиграна, это ясно. Но у меня в запасе оставалась еще неофициальная часть. Президент с генерал-полковником едва ли останутся на банкет. Но, быть может, хоть Геннадий Викторович соизволит остаться в компании с журналистами, гостями и свежими кавалерами? В виде официального символа российской государственности? На радио «Эхо столицы» Геннадия Викторовича иногда называли Человеком номер 4, и мне сегодня очень захотелось поверить, что «Эхо» не заблуждается…
На сцене какой-то низенький и кривобокий Юркевич получил от Главы Администрации последнюю на сегодня награду — медальку лауреата Госпремии в области изящных искусств. Затем погасли разом жаркие софиты телевизионщиков, распахнулись еще одни двери, куда и повалил разом здешний народ, уже знающий, что к чему. Я присоединился к народу, одновременно пытаясь не потерять из виду советника Батырова. Останется или не останется на банкет? Сейчас для меня этот простенький вопрос был поважнее гамлетовского.
На мое счастье, Геннадий Викторович выбрал «быть». Когда толпа награжденных и приглашенных более-менее равномерно распределилась вокруг громадной буквы П шведского стола с выпивкой-закуской, я обнаружил предполагаемого Человека номер 4 где-то в районе верхней перекладины П. Батыров держал в руке маленькую рюмку, кивал мельтешащему рядом лауреату Юркевичу, а сам по-прежнему высматривал кого-то в толпе. И, по-прежнему, не меня. "Что ж, — подумал я, — мы не гордые: раз нас не знают в лицо, самое время представиться.
Яков Штерн, кавалер ордена Дружбы народов, частный детектив, просит небольшой аудиенции. Да-да, дело чрезвычайной секретности…"
Я уже почти добрался до цели, но вдруг опомнился. Стой-ка, Яков Семенович, — сказал я сам себе и, не мешкая, притормозил у вазы с шоколадными конфетами, делая вид, будто содержимое этой вазы меня вдруг чрезвычайно заинтересовало. — Ты, очевидно, забыл про охранных ребятишек вокруг Геннадия Викторовича. Ежели эти крутые братцы справа и слева от Батырова — из сухаревской когорты, то еще неизвестно, в чем их главная задача: то ли охранять Человека номер 4 от возможных террористов с кремовыми тортами наперевес, то ли заодно и приглядывать за левой рукой Президента. В этом случае любое мое открытое обращение к помощнику Батырову станет не только опрометчивым для меня, но и опасным для него. Под приглядом секьюрити нечего было и пытаться даже просто опустить мое письмецо в карман батыровского пиджака: меня, в лучшем случае, примут за вора-карманника и с позором выставят с территории Дворца. Конечно, к позору частному детективу Штерну не привыкать, однако все же не хотелось так бездарно ронять свое реноме — вдруг еще на что-нибудь сгодится? Следовало поискать обходной путь. Должен ведь он быть, в конце концов!..
Чтобы моя остановка возле конфетной вазы не выглядела слишком подозрительной, я старательно продегустировал одну из кремлевских конфет.
Нельзя сказать, что она поколебала мою нелюбовь к шоколаду, хотя… Если опустить в мое кисельное варево пару таких вот шоколадных загогулин с привкусом сливы, то результат может быть еще интереснее, чем утром. Во мне снова проснулся дремавший гастроном-алхимик. Я прикинул, сколько таких конфет обычному человеку не зазорно слопать за вечер. Не меньше пяти, это точно.
Выходит, я имею законное право — как орденоносец и человек! — еще на две пары таких конфетин с государственного стола. Недолго думая, я вытащил из-под шампанской бутылки кружок серебристой фольги и быстренько упаковал четыре конфетные загогулины. Упаковал — и сунул во внутренний карман своего пиджака.
Чуть заметная припухлость с левого бока может кого-то навести на мысль, что у Якова Семеновича КОЕ-ЧТО припрятано за пазухой. Однако никому и в голову не придет, что это — всего лишь конфеты. Умные люди привыкли ждать от Я. С. Штерна пакости побольше, чем мелкий рэкет с фуршетного стола. Вот и пусть себе ждут, это полезно. Пусть немного погадают, каким таким способом вышеупомянутый Я. С.
Штерн пронес КОЕ-ЧТО мимо внутренней кремлевской охраны с металлоискателями.
— Э-э… — робко сказали за спиной, и чья-то рука осторожно прикоснулась к моему рукаву. Я мгновенно заготовил на лице выражение оскорбленной невинности — и обернулся.
Выражение мое не пригодилось. Рукав, оказывается, теребил не-кто иной, как старый знакомец — нынешний председатель Госкомпечати. Лапин? Зорин? За время, прошедшее после нашей случайной встречи в заведении с розовым кафелем, я так и не удосужился выяснить, кто же все-таки управляет сегодня всероссийской печатью. Прав был Пушкин: мы, русские, ленивы и нелюбопытны.
— Добрый вечер, — с преувеличенной радостью проговорил я, пожимая руку Лапину-Зорину. Оставалось уповать на то, что Лапин-Зорин в тот роковой день запомнил не столько меня, сколько мой синий костюм. — Добрый вечер, Иван…
Данилович!
Председатель Госкомпечати обиженно сморгнул. Я догадался, что вновь промазал с отчеством. Не-ет, методом тыка такие вещи не делаются! На мое счастье, Иван Какой-тович оказался, как и в прошлый раз, человеком деликатным и не стал меня поправлять. А может быть, он решил, будто последствия моего ушиба головы еще дают о себе знать: тут — помню, а тут — не помню.
— Добрый вечер, — произнес Иван-не-Данилович. — Что у вас там новенького, в Госкомприроде?
На полмгновения я опешил, однако тут же припомнил, что для большинства обитателей особняка на Страстном бульваре я продолжаю оставаться чиновником природоохранного ведомства.
— Жизнь идет, — рассеянно ответил я, время от времени посматривая в сторону Батырова. — Ничего не стоит на месте… Гони природу, понимаете ли, в дверь — она влетит в копеечку…
— Поздравляю вас с правительственной наградой, — продолжал Лапин-Зорин.
Вероятно, он был вежливым человеком и не умел отчаливать без небольшой проникновенной беседы. — Рад за вас и за весь ваш Госкомитет. Обычно ведь про охрану природы у нас вспоминают, только когда что-нибудь приключится. Нефть разольется, или озоновая дыра, или поворот северных рек…
— С северными реками вопрос решен: все-таки будем поворачивать, — чисто автоматически сбрехнул я. Просто чтобы разговор поддержать.
— Неужели? — удивился Иван-не-Данилович. Я смекнул, что меня опять занесло черт-те куда. Ну, до чего доверчивый у нас народ! Даже неловко.
— Не то чтобы совсем поворачивать, — попытался выкрутиться я. —Так, немного загибать… Центральная Азия сохнет без пресной воды. Верите ли, вымирают уникальные виды стрекоз! С ледникового еще периода…
— Надо же… — покрутил головой вежливый председатель Госкомпечати.
Вероятно, он был из числа горячих противников поворота. Мой аргумент насчет усыхающих стрекоз в Центральной Азии оказался для него неожиданным и сильным.
Не дожидаясь, пока Лапин-Зорин захочет подпереть этот аргумент какими-нибудь фактами, я поспешил поскорее сменить тему.
— Вас тоже сегодня наградили? — полюбопытствовал я. — Рад за вас и весь ваш…
— Куда там — наградили! — грустно махнул рукой Иван-не-Данилович (и не-Денисович, Демья-нович?). — Тут не до жиру, нам бы ассигнования все получить… Спикер Думы обещал сюда заехать, с проектом в первом чтении.
— Не заехал? — сочувственно спросил я и на сей раз попал в точку.
— Проманкировал, — с заметным раздражением отозвался шеф Госкомпечати. —У них, видите ли, именно сегодня — партийный пленум.
— И какой же это партии?.. — поинтересовался я. —Ах, ну да!
— Вот именно! — горько сказал Лапин-Зорин. — Заседают, решают текущие дела. Международная обстановка, ситуация на Балканах, наш ответ Чем-берлену…
Из всей Думы я здесь видел одного только депутата Маслова. Очень довольного, между прочим. Он теперь снова будет судиться с нашим Президентом.
— Судиться? — переспросил я. — Снова из-за обезьяны?
Шеф Госкомпечати Лапин-Зорин отрицательно покачал головой.
— Везет товарищу Маслову! — произнес он с упреком. — Раньше его с обезьяной по ошибке сравнили, и он уж был рад-радешенек раздуть процесс до небес. А буквально только что президентский охранник дал ему в зубы. И тем самым, естественно, дал повод…
— И за что он его так? — Я почувствовал неприятный холодок где-то под ложечкой. За разговором я как-то упустил из виду, зачем я здесь. Лапин-Зорин, сам того не ведая, мне напомнил.
— В том-то и дело, что ни за что! — пожал плечами Иван-не-Данилович. — По крайней мере он сам так считает. Товарищ Маслов просто подошел к охраннику, предъявил депутатский мандат и попросил показать, где тут туалет. И сразу — получил по зубам, прямо по депутатской неприкосновенности. Товарищ Маслов уже уверен, что удар был санкционирован с самого верха… Хотя при чем здесь, простите, Президент?
— Да-да, — проговорил я поспешно. — Президент-то, разумеется, ни при чем… — Я вновь завертел головой, отыскивая в толпе Батырова. Моя тайная челобитная с каждой секундой все сильнее жгла мне карман. Но я решительно не представлял, как прорваться к помощнику Президента. С боем? Можно, конечно. А толку-то?
— Вам нехорошо? — участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.
— Все в порядке… — слабым голосом произнес я. — Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!
Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина — не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…
Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий.
Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов — и спиной, спиной…
Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее — как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Президент в сопровождении начальника Службы ПБ и трех секьюрити из пяти отправился за кулисы, а его место занял седенький ГАП, который и продолжил церемонию раздачи слонов.
Разглядывая добрую полудюжину одних только Федоровых, гуськом поднимающихся на сцену за орденами и медалями, я запоздало подумал, что напрасно, черт возьми, замахивался на большое. В принципе меня бы даже устроило краткое общение и с левой рукой Президента, господином Батыровым. Несмотря на очевидные преимущества правой президентской руки, генерал-полковника Сухарева, штатский помощник, видимо, еще был на что-то способен. В условиях, когда рука руке вечно кажет фигу, мое письмецо, пожалуй, способно было весьма заинтересовать штатского Геннадия Викторовича и пробудить его от спячки…
«Нет, не все еще потеряно», — думал я, получая коробочку с орденом из рук ГАПа (самостоятельно прикалывать награду к лацкану Глава Администрации, очевидно, не имел права). И пока ГАП скороговоркой бормотал положенные слова, я то и дело посматривал в сторону одиноко сидящего Батырова. Официальная церемония была мной проиграна, это ясно. Но у меня в запасе оставалась еще неофициальная часть. Президент с генерал-полковником едва ли останутся на банкет. Но, быть может, хоть Геннадий Викторович соизволит остаться в компании с журналистами, гостями и свежими кавалерами? В виде официального символа российской государственности? На радио «Эхо столицы» Геннадия Викторовича иногда называли Человеком номер 4, и мне сегодня очень захотелось поверить, что «Эхо» не заблуждается…
На сцене какой-то низенький и кривобокий Юркевич получил от Главы Администрации последнюю на сегодня награду — медальку лауреата Госпремии в области изящных искусств. Затем погасли разом жаркие софиты телевизионщиков, распахнулись еще одни двери, куда и повалил разом здешний народ, уже знающий, что к чему. Я присоединился к народу, одновременно пытаясь не потерять из виду советника Батырова. Останется или не останется на банкет? Сейчас для меня этот простенький вопрос был поважнее гамлетовского.
На мое счастье, Геннадий Викторович выбрал «быть». Когда толпа награжденных и приглашенных более-менее равномерно распределилась вокруг громадной буквы П шведского стола с выпивкой-закуской, я обнаружил предполагаемого Человека номер 4 где-то в районе верхней перекладины П. Батыров держал в руке маленькую рюмку, кивал мельтешащему рядом лауреату Юркевичу, а сам по-прежнему высматривал кого-то в толпе. И, по-прежнему, не меня. "Что ж, — подумал я, — мы не гордые: раз нас не знают в лицо, самое время представиться.
Яков Штерн, кавалер ордена Дружбы народов, частный детектив, просит небольшой аудиенции. Да-да, дело чрезвычайной секретности…"
Я уже почти добрался до цели, но вдруг опомнился. Стой-ка, Яков Семенович, — сказал я сам себе и, не мешкая, притормозил у вазы с шоколадными конфетами, делая вид, будто содержимое этой вазы меня вдруг чрезвычайно заинтересовало. — Ты, очевидно, забыл про охранных ребятишек вокруг Геннадия Викторовича. Ежели эти крутые братцы справа и слева от Батырова — из сухаревской когорты, то еще неизвестно, в чем их главная задача: то ли охранять Человека номер 4 от возможных террористов с кремовыми тортами наперевес, то ли заодно и приглядывать за левой рукой Президента. В этом случае любое мое открытое обращение к помощнику Батырову станет не только опрометчивым для меня, но и опасным для него. Под приглядом секьюрити нечего было и пытаться даже просто опустить мое письмецо в карман батыровского пиджака: меня, в лучшем случае, примут за вора-карманника и с позором выставят с территории Дворца. Конечно, к позору частному детективу Штерну не привыкать, однако все же не хотелось так бездарно ронять свое реноме — вдруг еще на что-нибудь сгодится? Следовало поискать обходной путь. Должен ведь он быть, в конце концов!..
Чтобы моя остановка возле конфетной вазы не выглядела слишком подозрительной, я старательно продегустировал одну из кремлевских конфет.
Нельзя сказать, что она поколебала мою нелюбовь к шоколаду, хотя… Если опустить в мое кисельное варево пару таких вот шоколадных загогулин с привкусом сливы, то результат может быть еще интереснее, чем утром. Во мне снова проснулся дремавший гастроном-алхимик. Я прикинул, сколько таких конфет обычному человеку не зазорно слопать за вечер. Не меньше пяти, это точно.
Выходит, я имею законное право — как орденоносец и человек! — еще на две пары таких конфетин с государственного стола. Недолго думая, я вытащил из-под шампанской бутылки кружок серебристой фольги и быстренько упаковал четыре конфетные загогулины. Упаковал — и сунул во внутренний карман своего пиджака.
Чуть заметная припухлость с левого бока может кого-то навести на мысль, что у Якова Семеновича КОЕ-ЧТО припрятано за пазухой. Однако никому и в голову не придет, что это — всего лишь конфеты. Умные люди привыкли ждать от Я. С. Штерна пакости побольше, чем мелкий рэкет с фуршетного стола. Вот и пусть себе ждут, это полезно. Пусть немного погадают, каким таким способом вышеупомянутый Я. С.
Штерн пронес КОЕ-ЧТО мимо внутренней кремлевской охраны с металлоискателями.
— Э-э… — робко сказали за спиной, и чья-то рука осторожно прикоснулась к моему рукаву. Я мгновенно заготовил на лице выражение оскорбленной невинности — и обернулся.
Выражение мое не пригодилось. Рукав, оказывается, теребил не-кто иной, как старый знакомец — нынешний председатель Госкомпечати. Лапин? Зорин? За время, прошедшее после нашей случайной встречи в заведении с розовым кафелем, я так и не удосужился выяснить, кто же все-таки управляет сегодня всероссийской печатью. Прав был Пушкин: мы, русские, ленивы и нелюбопытны.
— Добрый вечер, — с преувеличенной радостью проговорил я, пожимая руку Лапину-Зорину. Оставалось уповать на то, что Лапин-Зорин в тот роковой день запомнил не столько меня, сколько мой синий костюм. — Добрый вечер, Иван…
Данилович!
Председатель Госкомпечати обиженно сморгнул. Я догадался, что вновь промазал с отчеством. Не-ет, методом тыка такие вещи не делаются! На мое счастье, Иван Какой-тович оказался, как и в прошлый раз, человеком деликатным и не стал меня поправлять. А может быть, он решил, будто последствия моего ушиба головы еще дают о себе знать: тут — помню, а тут — не помню.
— Добрый вечер, — произнес Иван-не-Данилович. — Что у вас там новенького, в Госкомприроде?
На полмгновения я опешил, однако тут же припомнил, что для большинства обитателей особняка на Страстном бульваре я продолжаю оставаться чиновником природоохранного ведомства.
— Жизнь идет, — рассеянно ответил я, время от времени посматривая в сторону Батырова. — Ничего не стоит на месте… Гони природу, понимаете ли, в дверь — она влетит в копеечку…
— Поздравляю вас с правительственной наградой, — продолжал Лапин-Зорин.
Вероятно, он был вежливым человеком и не умел отчаливать без небольшой проникновенной беседы. — Рад за вас и за весь ваш Госкомитет. Обычно ведь про охрану природы у нас вспоминают, только когда что-нибудь приключится. Нефть разольется, или озоновая дыра, или поворот северных рек…
— С северными реками вопрос решен: все-таки будем поворачивать, — чисто автоматически сбрехнул я. Просто чтобы разговор поддержать.
— Неужели? — удивился Иван-не-Данилович. Я смекнул, что меня опять занесло черт-те куда. Ну, до чего доверчивый у нас народ! Даже неловко.
— Не то чтобы совсем поворачивать, — попытался выкрутиться я. —Так, немного загибать… Центральная Азия сохнет без пресной воды. Верите ли, вымирают уникальные виды стрекоз! С ледникового еще периода…
— Надо же… — покрутил головой вежливый председатель Госкомпечати.
Вероятно, он был из числа горячих противников поворота. Мой аргумент насчет усыхающих стрекоз в Центральной Азии оказался для него неожиданным и сильным.
Не дожидаясь, пока Лапин-Зорин захочет подпереть этот аргумент какими-нибудь фактами, я поспешил поскорее сменить тему.
— Вас тоже сегодня наградили? — полюбопытствовал я. — Рад за вас и весь ваш…
— Куда там — наградили! — грустно махнул рукой Иван-не-Данилович (и не-Денисович, Демья-нович?). — Тут не до жиру, нам бы ассигнования все получить… Спикер Думы обещал сюда заехать, с проектом в первом чтении.
— Не заехал? — сочувственно спросил я и на сей раз попал в точку.
— Проманкировал, — с заметным раздражением отозвался шеф Госкомпечати. —У них, видите ли, именно сегодня — партийный пленум.
— И какой же это партии?.. — поинтересовался я. —Ах, ну да!
— Вот именно! — горько сказал Лапин-Зорин. — Заседают, решают текущие дела. Международная обстановка, ситуация на Балканах, наш ответ Чем-берлену…
Из всей Думы я здесь видел одного только депутата Маслова. Очень довольного, между прочим. Он теперь снова будет судиться с нашим Президентом.
— Судиться? — переспросил я. — Снова из-за обезьяны?
Шеф Госкомпечати Лапин-Зорин отрицательно покачал головой.
— Везет товарищу Маслову! — произнес он с упреком. — Раньше его с обезьяной по ошибке сравнили, и он уж был рад-радешенек раздуть процесс до небес. А буквально только что президентский охранник дал ему в зубы. И тем самым, естественно, дал повод…
— И за что он его так? — Я почувствовал неприятный холодок где-то под ложечкой. За разговором я как-то упустил из виду, зачем я здесь. Лапин-Зорин, сам того не ведая, мне напомнил.
— В том-то и дело, что ни за что! — пожал плечами Иван-не-Данилович. — По крайней мере он сам так считает. Товарищ Маслов просто подошел к охраннику, предъявил депутатский мандат и попросил показать, где тут туалет. И сразу — получил по зубам, прямо по депутатской неприкосновенности. Товарищ Маслов уже уверен, что удар был санкционирован с самого верха… Хотя при чем здесь, простите, Президент?
— Да-да, — проговорил я поспешно. — Президент-то, разумеется, ни при чем… — Я вновь завертел головой, отыскивая в толпе Батырова. Моя тайная челобитная с каждой секундой все сильнее жгла мне карман. Но я решительно не представлял, как прорваться к помощнику Президента. С боем? Можно, конечно. А толку-то?
— Вам нехорошо? — участливо спросил шеф Госкомпечати. Он вообразил, что вновь о себе напомнила моя контузия, ставшая поводом сменить розовый кафель на паркет.
— Все в порядке… — слабым голосом произнес я. — Сейчас немного пройдусь, и все успокоится… Всего вам доброго!
Я осторожно двинулся прочь от Лапина-Зорина — не настолько быстро, как подобало бы абсолютно здоровому человеку, но и не так медленно, как двигался бы человек контуженый, нуждающийся, чтобы его проводили. В толпе, занятой выпивкой и жеванием, маневрировать не так уж легко, однако я справился. Я даже смог без больших потерь проскользнуть мимо престарелого профессора Можейко. Тот своей плотной фигурой наполовину загораживал проход между стеной и столом, ловил в объятия всех проходящих и заставлял выслушивать свои мемуары. Оказывается, Можейко не всегда был престарелым собирателем древностей, как можно было подумать с первого взгляда. Оказывается, в молодости Илюша Можейко на почте служил ямщиком…
Я не стал дожидаться, пока хранитель древностей дойдет в рассказе до волнующего эпизода замерзания в степи, и ловко уклонился от можейкиных объятий.
Бывший ямщик укоризненно замычал, но, по-моему, быстро утешился, заполучив вместо меня знатного овцевода Мугиррамова. Похоже, двум ветеранам будет что вспомнить, подумал я, совершая в жующей толпе сложный пируэт: три шага вперед, два вбок, поворот на сто восемьдесят градусов — и спиной, спиной…
Шея моя уперлась во что-то жесткое и колючее — как будто в самом центре фуршетного стола вдруг вырос куст чертополоха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67